Диалоги снаружи и внутри - читать онлайн

Звучит беллиниева «Каста дива».

Рождается сверхновая звезда.

Внизу зияет океана грива

И лязгают земные поезда.

Пока прельщают нас иные дива

И держит тяготения узда —

Звучит беллиниева «Каста дива».

Рождается сверхновая звезда.

Но отблеск гармонического взрыва

Еще падет на эти города.

Звучит беллиниева «Каста дива».

Рождается сверхновая звезда.

Огонь животворящей катастрофы

Уронит свет на каторжные строфы,

На спелых философий сок

И на сухой безжизненный песок…

И все предстанет просто и правдиво.

Звучит беллиниева «Каста дива».

Набросьте плащ иллюзии сверкающий

На груду безобразнейшего хлама…

Тончайшей амальгамой целомудрия

Покройте крови алчущие зевы…

Завесьте золотыми словесами

Испод поступков и изнанку помыслов…

Прекрасными и чистыми устами

Целуйте ненавистные уста!

Перейдена черта. Перейдена черта.

Безмерно и всемирно мы устали.

Да отдадимся Замыслу и Промыслу —

Слепой Фемиде с вознесенными Весами.

Да огненным мечем разящей девы

Отсекновенно будет суемудрие

Пред величавой колоннадой Храма,

Где поздно согрешать. И поздно каяться.

Мир прост, как весенняя песня синицы.

Но в сердце втыкаются черные спицы.

Мир чист, как вода из веселой криницы.

Но в сердце втыкаются красные спицы.

Мир светел и ярок. С ним хочется слиться…

Но в сердце втыкаются белые спицы.

Авантажный шансонье

Там поет шансоны.

И субтильный шампиньон

Падает в бульоны.

Там салаты-оливье

Кушают мадамы.

Там гарсоны, кутюрье

И шершеляфамы…

И с улыбкой анаконды,

Пожирающей сердца,

В Лувре там парит Джоконда.

Без начала…

Без конца…

Ветер клонит вереск. И листья кружит.

Наступает миг – ни вечер, ни день.

Как он мал и тесен. И как он велик!

Необъятный миг, говорящий истину мне…

Это просто осень. Причуды дождя.

Это старый вальс… И блеск витражей…

В синих фонарях полоски огня…

Ты ступаешь тихо. Присаживаешься тесней.

Будем говорить мы о том, чего нет.

О волшебных снах и странных словах.

И встают картины. И гаснет рассвет…

Гаснет – не зардевшись, чтоб миг навечно продлить…

Камень отменной величины,

Недавно вышедший из воды,

Возлежал на высоком месте

У приятной рощицы,

В окруженье цветов и трав.

От прекрасных их красок устав,

Он увидел тех, кем мостятся площади.

Там, внизу лежали они. Их много.

Собой они вымостили дорогу.

И наскучили камню травы,

И плакучие эти нравы,

И сей камень решил низринуться,

Чтобы к братьям своим придвинуться,

Чтобы стать таким, как они.

Вот на чем закончил он дни —

Легкомысленно убежал,

Средь желанного общества пал.

Он лежал и страдал жестоко

От звенящих подков железных,

От колес тяжелых повозок

И от путников нелюбезных,

Что его пинали ногами.

В беспрестанном шуме и гаме,

Весь в грязи, во прахе, в навозе,

Он порою приподнимался

И к высокому месту покоя

Его тщетный взор обращался.

Подобное случиться может с тем,

Кто от уединенных созерцаний

Сползал в бессмысленную горечь дел,

И городов, и зол, и толп, и тел.

Лишь о ней, все равно – лишь о ней, —

О прельстительной, о проклятой,

Среди роз и среди камней

От рассвета и до заката!

Лишь о ней, навек и на миг,

О навязчивой, неуловимой,

Пирамиды прекрасных книг

И в глуши цветок нелюдимый!

Лишь за ней паденье и взлет,

Милосердие, вожделенье.

По следам золотым ползет

Пре-ступленье.

Что она – свобода иль плен?

Что она – награда иль кара?

Возрождение или тлен?

Райский свет или мрак Тартара?

Лишь о ней хочу говорить,

Иллюзорной ли – настоящей…

Лишь ее хочу подарить:

Потаенную ли, – парящую.

Лишь о ней, все равно – лишь о ней,

Лишь о ней говорить хочу.

Среди роз и среди камней

Возжигаю свечу.

Порою кажется, не без резонов

И к неминуемо большой досаде,

Что девственные джунгли Амазонки —

Всего затоптанный больничный садик…

И, кажется, весь мир – больничный садик.

В нем тихо все болит-живет.

Белейший доктор выйдет из засады

И в желтоватый корпус позовет…

Непостигаемо прекрасна,

Горит над городом звезда.

Она прельстительна и властна

И не погаснет никогда.

В края надмирные, иные

Ведет высокие умы.

Ее лучи пронзили ныне

Броню трагическую тьмы.

Тысячелетья, о, ты говоришь с небом.

Глубокие тайны охраняешь ты.

Ты говоришь с небом.

Тысячелетья, о, небо в тебя впадает.

Скользишь по равнинам, многомудрая.

Небо в тебя впадает.

Тысячелетья, о, плавно несешь воды.

Доставь эту лодку в край спокойствия…

Плавно несешь воды.

Темно-красное танго нагнало меня накануне,

Раствориться велело. Затем приказало: держись!

Удивляла меня золотой простотой полнолуний,

Журавлиною жалобой – новорожденная жизнь.

Открывала мне двери, в которые страшно стучаться.

Зажигала лампады, которые не затушить.

Называла по буквам заглавные признаки счастья.

Я шептала за ней только слово короткое – «жить».

Обдавала меня соляными волнами морскими.

Овевала ветрами, огнями сжигала, любя.

Поверяла нетленные тайны и слухи мирские.

Против воли своей – я опять понимала себя…

Каменеющий,

Связанный ты по рукам и ногам,

Как Татьяна Египетская

Из статьи незабвенной Белинского.

Я – не Пигмалион.

Но тебя – не отдам.

Нужен новый Роден,

Чтоб по новой родил,

Чтоб отсек от тебя скорлупу,

Чтоб тебя расковать рисковал…

Галатея моя ты,

Но рода мужского. Ого.

Галатея моя, золотая,

О, проснись-пробудись,

Расколдуйся – целую, как надо,

Как во всех знаменитых финалах,

Когда разрушаются капища, скопища зла

И, напротив, в сиянье лучей,

Восстают до небес колоннады,

Очевидно, как я понимаю, – добра…

(Тут и в трубы трубят,

И врата отворяют,

И чудовища облик чудовищ

Теряют.)

Галатея родная моя,

Мне галантно подай лимонада,

Я так голодна…

Не скрывай от меня

Свой удушливый ужас

Перед новой судьбой,

Перед новой борьбой.

О, мужчины умеют и любят бояться.

Сядем. Поговорим. Обойдется. Помаду утри.

Он курил на ветру вокзала.

И одежды его терзало.

Улетел продувной кепон

Без особых к тому препон.

Человек лишь следил вполглаза

Чтобы курево не погасло.

Улетело пальто в рассрочку.

Ну и ладно. Поставим точку.

Он от ветра лицо схоронил, —

Сигарету оборонил.

Улетели очки, пиджак.

Ничего. Проживем и так.

Он лопаткой сложил ладонь,

Защитить последний огонь.

Улетел носовой платок —

Вслед за поездом – на восток.

Он курил на ветру в затяжку.

Беззащитно-бела рубашка…

Он курил на ветру вокзала,

Оттого, что Тебя умчало.

Цыганка по двору бродила.

Глазами жаркими сверкая,

Цыганка душу бередила,

Не молодая, но такая…

Звезда холодная горела.

Лучами мертвыми живила.

Душа цыганки пела, пела…

Лучи холодные ловила.

Когда упала навзничь песня,

Цыганка очи опустила.

Когда осталось только «если» —

Лучи холодные ловила.

Цыганка душу бередила.

Лучи холодные ловила.

А может, грела, да горела?

Но до конца цыганка спела.

А Сольвейг – пела.

Сколько сказано об этом…

Гляди: ее душа исходит светом

По-детски. Безнадежно и несмело.

И тело невесомым стать успело.

Среди миров, которым нет предела,

Среди лесов слепая Сольвейг пела…

Глаза возводишь. Руки воздеваешь.

Слова высокопарные вопишь.

Но через слово ставишь: «понимаешь?»

и, что ни жест, – через плечо глядишь.

Ты, как и раньше, жаждешь отраженья.

Ты, как и прежде, пониманья ждешь —

до одури, до головокруженья,

до самовозгорания. И все ж,

скажи: каким народам на потребу,

преображен брожением времен,

в широком жесте примерзаешь к небу

и к небу твой язык приговорен?

Рождаясь заново, пускаясь в авантюру,

Меняя лик и, может быть, фигуру,

Хоть иногда, не очень кардинально

И не вдаваясь в «область инфернальну»,

Ты осторожен будь, о, автор Интернета,

И не избегни моего совета:

Подобен свету будь, подобен свету.

В двоичном коде ты привык к свободе…

Я «Белой Пирамидой» не была и «Черным Кубом»,

Но фотку поменять – как это все же грубо!..

В несовершенстве мира