Диалоги снаружи и внутри - читать онлайн

Я пил чай из блюдца,

Пил из чашки,

Пил из кастрюли

И черной канистры,

Пил в людных местах в манжетах.

И где не было никаких людей.

Пил, сидя верхом на танке,

Пил на блошином рынке,

Я выпил весь чай.

Я выполнил свой долг.

Мы виделись раз в неделю,

Я без нее дичал.

И пуговицы летели,

Когда я ее встречал.

За полчаса до экспресса

В груди ускорялся ритм,

Ее приносили рельсы

И не было больше рифм.

Я в тот бесконечный вечер

Заранее знал вагон,

И поезд ведром картечи

Просыпался на перрон.

Тогда протолкнувшись ближе

К вагону и в муть окна

Смотрю сквозь стекло и вижу

Она выходит! Она!

И красный букет небрежно

(А я гляжу на нее)

Она вдруг бросает между

Матрацами на белье.

Осиленная неделя

Под ворохом разных дел

Назло текла еле-еле

Я ждал ее и хотел.

Мечты разлетелись пухом

Лишь яркий букет пестрил,

Насыщенный мерзким духом

Того, кто его дарил.

И в это мгновенье сгинуть

Владела мной мысль, уйти,

Чтоб горько смотрела в спину,

И чтоб кричала «прости!».

Народ, проводницы, сроки

Свиданьям и отпускам,

Но огненные потоки

Текли по моим щекам.

И где-то тогда томился

Главенствовший ухажер.

Тут поезд остановился

Как взгоряченный хор.

«Что, ждешь моей теплой встречи…» —

Подумал, ступив назад.

Но выдавив «добрый вечер»,

Я вдруг опустил глаза.

А после темно и тошно,

И горечь во мне цвела

Ужасно взбесило то, что

Она и не поняла.

Шепнула: «Привет, любимый?»

Я ждал, что еще соврет,

Вокзал гремел Хиросимой,

И-и… – мы пошли вперед.

Два пассажира спорят, не давая

Друг другу досказать в трамвайном гаме.

Едва один откроет рот, зевая —

Другой туда уместится с ногами.

Два пассажира видных, как жар-птицы

На жердочке последнего трамвая.

Прикладываясь с горлышка к водице,

Оттаявшей у старого сарая.

И в череде невзрачных остановок

И в пепле остывающих моментов

Черпают мир ковшом из установок

Успевших запылится аргументов.

Два индивида в остром нетерпенье

Не соглашаются о сущности либидо

Живые образцы совокупления

Другими представителями вида.

Где взять инструкций к стулу и чай Ван Гога?

В желтый стакан – искусственной бы заварки…

Последний десяток лет я сплю плохо

Неподалеку тут, в сине-зеленом парке.

Обычным служакой, вяло бреду со смены

В серых ботинках, стоптавших седое лето

В почте, не доставляющей перемены,

В поле подсолнухового рассвета.

Автопортрет не старится, там мне тридцать.

Я уже знал, как остается мало…

Мало цветов заблудится в море ситца,

Бросившись с нервной кисти на покрывало…

Логичная клетка заполнена сажей,

Разряженный воздух и слезы сиделки,

Где в области сердца пахнет пропажей —

Я пью бессердечные посиделки.

Короткий полет видавшего виды,

Штурмующего закаты пилота;

Штурвал от себя и шлоки из Гиты

В колючую проволоку восхода…

Пылится… нет, не местность – время

Мне отведенное. Торг неуместен.

Нога тверда, чтобы качать ей стремя,

А может, чтоб верней стоять на месте.

Я нагоняю пыль – оживший всадник,

Вонзивший шпоры в медь глухим ударом,

И стоны верст летят за виноградник,

Но как украсть дающееся даром!?

А суета повсюду: сбоку, сзади

Сопровождает от рождения до смерти,

И медный конь дрожит под весом клади

В стандарте карусельной круговерти.

Я сбился с времени и заблудился в датах,

Терять – пустяк, страшнее – оглянуться.

Я начался в истоке циферблата

Чтобы в конце пути туда вернуться.

Нет смысла ехать к океану,

Достаточно взглянуть на небо,

Увидев в синем отдаленье

Воздушный флот и след за судном.

Нет смысла плыть по океану,

Ища глазами в дымке берег,

Довольно посмотреть – а нет ли

Вдоль неба фьордов горизонта.

А есть ли смысл смотреть на небо?

Не лучше ли его представить:

Безбрежность режут скрипом чайки,

Кораблик, пущенный ребенком

Безвольно вынесен на берег,

Горячей гальки хруст под влажной

Ступней коснувшейся прибоя

И облака далекий парус,

Подсвечен яркими лучами

И мы сидим с тобою рядом

Вверх обгоревшими плечами.

Она разговаривает со мной, нежно смеясь

Кошками во ржи, высоковольтными проводами.

Незаметно любит меня, не ругаясь и не разводясь,

С кем бы я ни стоял, она всегда стоит между нами.

Сколько было потрачено ластиков и карандашей,

Сколько выпито, скомкано, выброшено и потеряно —

Она смотрит в глаза и обнимает меня за шею,

Она гораздо больше меня во мне уверена.

Она разговаривает со мной стихийными бедствиями,

Кем-то в погонах, превышающим полномочия,

Неисчерпаемыми причинами и последствиями

Она разговаривает со мной днем и ночью.

Можно сказать, что она бесконечно хороша собой,

И нескромно заметить – иногда мы с ней чем-то схожи,

Только каждую ночь она укрывает меня с головой.

Не обращая внимания на одежду и на мой цвет кожи.

Она пришла и сказала…

Точнее, она сидела.

Возможно, что у вокзала,

Вряд ли что с пользой дела

Я ее не расслышал,

Как оказалось после…

Через полгода с лишним

Спали друг друга возле.

Молодость отползала,

Словно была случайной,

Что же она сказала —

Так и осталось тайной.

Болен отец, случается с каждым,

Материя – вещь неверная,

Встретил весну, как кукла в кровати,

Осень не встретит, наверное.

Вижу, как жизнь в унитазе смыта,

Вначале шальная и полная.

Лицо его словно бы не умыто,

Как карта больничная – желтое.

Что оставляет он, с чем уходит?

Буду грустить о нем.

Память найдет меня, как наркотик,

Чтоб проглотить живьем,

Кто-то уходит, кто-то приходит —

Схема, заезженная до дыр.

Если ли занятье привычней для плоти

Чем оставлять этот Мир..?

Радость – глупит, жизнь – виноватит.

Снова опасность в обход опасенья…

Я через день говорю себе «хватит!»

И через два – меняю решенье.

Сердце с биением – разные вещи,

Как уверяют почившие в бозе —

Грань между «жив и уж нет» вряд ли резче

Грани меж «нет и не было вовсе»

Жизнь – суть театр и поданный ужин

Есть декорация к скуке итога,

Сыграна роль, мне больше не нужен

Ни собеседник для диалога

И ни замешанный смысл на драме

В доме построенном сикось-накось

Я пережеван углами – ртами

И ты, войдя ко мне – обозналась.

Иногда поэтам подворачивается работенка

Не особенно чистая, но поэты не выбирают.

Периодически кто-то ждет от них ребенка,

Ну и вообще бытовые трудности напирают,

Поэты – не обыкновенные эгоисты,

Отличаются многим от большинства живущих.

Они не торгуются, когда предлагают триста,

И легко отстраняются от предложений пущих.

В жизни без толка им мало что интересно,

Ценно одно лишь время, как ресурс невозвратный

И поэтому с ними заговорить неуместно,

Даже если они проживают у вас в парадной.

К слову сказать, жить с ними – невозможно

Себе на уме, как правило, выпивохи

И девианты, врывающиеся безбожно,

Как мотыльки, в ночное окно эпохи.

Это же можно заметить про публицистов,

Лучших художников, скульпторов, музыкантов,

Немного танцоров и иногда артистов,

Впрочем, скорее гениев, чем талантов.

Что, запугал? Не думайте, их немного

Ну и они, как правило, нелюдимы,

Если однажды вас с ними сведет дорога,

Не привлекая вниманья, пройдите мимо!

Или рискните и, перейдя к обману,

С ними ведите речь про любовь и бренность,

Может быть, это послужит тогда роману,

Песне, а может, фильму про современность.

Смешной музыкант на маленькой сцене

Дергает скрипку за нежные части.

В горячим экстазе, упав на колени,

И звуки, рожденные органом страсти,

Влетают в немые слои подворотен,

И взломанных пылью ушных полуарок,

И сходят цвета со старинных полотен

На занятых милой зевотой кухарок,

Свой день начинающих возле конины

Отборного сорта и даже довольных

Своим превосходством над плотью скотины,

Не зная мелодий, кроме застольных.

Но звуки запнулись вагоно-трамвайно

Извытые, как в лихорадке озноба

И слесарь, возникший на сцене случайно

Клянется кухарке в любови до гроба.

Смешной музыкант безликий и хрупкий

Как будто очнувшись в центре арены,

Неловко шагал и вытягивал руки

Вперед, чтоб ощупать отвесные стены.

Ты облачилась в черное и стоишь,

Словно сам секс в человеческой упаковке.

Там, где кругом только мертвые скаты крыш,

Ты куст жасмина, раскинувшего головки.

Как я могу отдалиться? Пространство – жжет!

Ты мне нужна, как Фаусту Мефистофель.

Ты тем прекрасней, чем утонченней лжет

Твой искушенный рот и арийский профиль.

Я унижаюсь, дикая Бовари,

Ты шевелишь губами и все по новой…

Нет! умоляю, только не говори!

Все уже сказано… Бродским и Полозковой.

Шок от удара ладонью по голове рождает музыку губ,

Эхо шагов вторит крику, обрушенному на асфальт,

Оглохший и липкий от снега, где низкие ноты труб

Рассыпаны в петлях следов, троих разбегающихся. И альт

Пытается поддержать рассеянный, еле слышный ритм,

Но немота превращается в жилах города в снегопад,

Над небом, венчающим верх колодца и алгоритм

Музыки бездыханности жителей, волокущихся наугад,

В поисках подворотен, чтобы уткнуться белками глаз

В отражение ужаса, направляющих взгляды вскользь,

Но охрипшие репродукторы вдруг разносят

лохмотья фраз,

Серые, с лицами первых встречных,

продолжают идти врозь.