Октябрь восседал в стеклянной закусочной напротив бензоколонки на въезде в Куэрнаваке и с выражением смертельной скуки на скуластой физиономии пялился на дорогу сквозь пыльное стекло. За те два часа, что Агата его не видела, у Октября отросли длинные усы с сединой на кончиках и нижняя челюсть несколько выдвинулась вперед.
Очень грамотно, с одобрением подумала Агата. Мужчина без подбородка усы на своём лице носит, как швабру на излёте. А в комплекте с подбородком получается достаточно гармонично, чтобы не бросаться в глаза каждому встречному-поперечному. Только зачем сидеть у всех на виду – непонятно. Спрятался бы куда-нибудь в тёмный уголок.
Она так подумала, но Октябрю, конечно, ничего не скажет. Яйца курицу не учат. Вообще ничего больше не скажет за весь вечер. Будет молчать, как компаньеро Че в боливийских застенках. Ну его.
Кое-что по мелочи за эти два часа случилось и с Агатой.
Отчего, въехав на бензоколонку, она оставила “феррари” с ключом в замке зажигания на попечение мальчишке, работавшему на заправке, сама же, взяв сумочку, быстрым шагом направилась в дамскую комнату.
Как всегда в воскресный вечер, разнокалиберные автомобили непрерывным потоком ползли в сторону маньянской столицы. Из-за ветровых стекол выглядывали сытые, загорелые, отдохнувшие, обдутые морским солёным ветром морды соотечественников, борьбе за светлое будущее которых Октябрь Гальвес Морене посвятил свою нелёгкую жизнь.
Жизнь эта вплотную подошла к концу, но Октябрь об этом ещё не догадывался. В молодости он очень остро чувствовал опасность. Это, собственно, и помогло ему стать одним из самых дерзких террористов в мире, и ни разу не попасться в лапы властей ни одной из держав, где приходилось ему работать. А облавы на него устраивались ох какие крутые. Вспомнить хотя бы восемьдесят шестой год, Лондон, когда он лично растворил в ванне с серной кислотой Ахмеда Керима Саида и ещё пятерых иракских диссидентов, причем растворял он их в порядке очерёдности, установленной лично Саддамом, и в течение всего этого процесса те, чья очередь ещё не наступила, сидели и седели перед ванной, связанные, с кляпами во ртах, ждали своей очереди. После той развлекухи МИ-5 уже отчетливо дышала Октябрю в затылок, СИС проводила по всей Британии широкомасштабные мероприятия по его поимке, на вокзалах торчали патрули, на дорогах стояли кордоны, шестнадцать вертолётов были задействованы в операции, национальная гвардия прочесывала леса, с базы в Фаслейне все подлодки вышли в море, блокировали побережье, не дали кубинцам, которые должны были снять Октября, даже приблизиться к туманным берегам. И вся эта невообразимая суетня творилась ради одного-единственного человека!.. Да, были времена… Было бы что вспомнить Октябрю, доживи он до старости.
Но этого ему было не суждено.
Да, в восемьдесят шестом году он ещё умел чувствовать ловушки, расставленные на него спецслужбами, задолго до приближения к ним. Он ушёл ото всех, залёг на дно в Нортгемптоне, где у него была припасена конспиративная квартира, хозяйку которой пришлось придушить во имя Революции, через полтора месяца перебрался в Ньюпорт, откуда под видом итальянского бродяги живым и невредимым добрался до Северной Африки, где был принят в горячие объятия своего друга Муамарито, который на радостях даже велел наградить его ещё одним орденом, хотя, казалось бы, какое дело бессменному председателю Ливийской Джамахирии до иракских диссидентов?
А потом – то ли устал Октябрь, то ли поверил в свою неуязвимость, а, скорее всего, на него расслабляюще подействовала лояльная к терроризму атмосфера Латинской Америки. Он прочно осел тут с восемьдесят девятого года. Если и выезжал за её пределы, так только в краткосрочные отпуска на отдых, оставляя дела на ближайшего помощника своего не очень большого ума Мигеля Эстраду. Да и то в последние два года он никуда и не ездил, а довольствовался Гватемалой в качестве места отдыха и Агатой в качестве любовницы.
Постарел Октябрь.
А это добром не кончается для людей, за которыми их смерть крадется по пятам, как проигравшийся им карточный партнер.
Смерть Октября в этот момент сидела, свесив ножки, на гладкой поверхности мельхиорового шарика со свинцовой начинкой. Этим шариком, как пробкой, был заткнут сверху латунный цилиндрик диаметром в двенадцать миллиметров и длиной в двадцать два с половиной миллиметра. Цилиндрик был набит под завязку белыми кристалликами нитрата целлюлозы, вымоченными в спирто-эфирном растворе. На дне цилиндрика с наружной стороны было написано по кругу: “REM-UMC 45 COLT”, а в центре был чёрный кружок, отчего дно цилиндрика походило на чей-то глаз. Цилиндрик третьим сверху был втиснут в шеренгу своих братьев-близнецов. Тесно прижатые друг к другу, они лежали в наглухо запертой стальной коробке. Путь из этой коробки был только один – наверх. Там начинался длинный круглый тоннель со спиральными бороздами на металлических стенках. Цилиндрикам было известно, что вечной жизни нет. Все они были безнадежно смертны. Когда они умирали, через этот тоннель возносилась к свету их душа, заключенная в свинцовый шарик с мельхиоровой оболочкой. Свет в конце тоннеля цилиндрикам дано было увидеть непосредственно перед смертью. В данный момент никакого света в конце тоннеля не было. Тоннель дальним концом упирался в мягкую телячью кожу. Из неё была сделана кобура, в которой покоился автоматический пистолет “Obregon” сорок пятого калибра, принадлежащий детективу второй категории Рикардо Пиньере, который сидел в данный момент в полицейском “форде”, припаркованном возле павильончика “Fast Food” в центре городка Куэрнаваки, и неспешно попивал из бумажного стаканчика горячий чёрный кофе.
А неподалеку от Пиньеры ещё один человек сидел в своём автомобиле и мучительно боролся с собой. Это был таксист, доставивший Октября из Маньяна-сити в Куэрнаваке. Радио в его потрепанной “тойоте” тараторило не умолкая.
Хотя, когда он высадил ничем, казалось бы, не примечательного пассажира на бензоколонке, он ещё ни о чем таком не подозревал. Он погнал машину дальше, в центр городка, покрутился там в поисках пассажира, никого не нашел, и, встряв в поток автомобилей, поехал домой, ругая этого придурка, который завез его чёрт знает куда, спасибо, хоть дорогу в оба конца оплатил.
Трасса была запружена возвращавшимися с моря маньянцами. Движение шло в три полосы, машины двигались медленно. Таксист к тому времени успел проголодаться, путь домой предстоял не скорый, и, доехав до того места, где он высадил пассажира, он свернул на пятачок перед входом в мерендеро, запер машину и вошёл внутрь.
Первым, кого таксист увидел внутри закусочной, был тот самый его пассажир. Таксист никак не мог ошибиться, несмотря на появившиеся на пассажирской морде фальшивые усы, несмотря на какую-то дрянь, которую пассажир засунул между зубами и нижней губой, чтобы челюсть выступила вперед. Таксист оторопел. Тут-то и сверкнула в его маньянской башке редкая молния озарения. В один миг он связал мельком слышанное им в новостях сообщение о стрельбе в центре города, о том, что объявлены в розыск пузатый мужик пятидесяти пяти лет и молодая баба, со странным поведением своего пассажира.
Как показалось таксисту, пассажир его не заметил. Пассажир неподвижно сидел в углу, меланхолично пялясь в пыльное окно – явно дожидался своей сообщницы.
Таксист иногда посматривал детективные сериалы и знал, что традиционный приём преступников – уходить по одному, а потом соединяться в условленном месте.
Поэтому таксист бочком выбрался из заведения, сел в своё такси, отъехал за бензоколонку и оттуда – сперва из чистого любопытства! – стал наблюдать за освещенным интерьером закусочной. Его интересовало, верна его догадка или не верна. Если верна – то-то будет, о чем рассказать односменщикам за рюмкой кальвадоса в баре на la avenida de Casablanka, куда под утро забредали освежиться и перекусить утомленные маньянские таксисты.
Любопытство оказалось сильнее голода. Чтобы не слышать наглого бурчания в животе, таксист включил радио и пробежался заскорузлыми пальцами по разным радиоканалам.
Тут-то шкура на нём встала дыбом. Он услышал, кого он вёз. И за кем в данный момент следил. Он прекрасно знал, что ребятам такого рода ничего не стоило бы спустить с него с живого вставшую дыбом шкуру, натянуть её на барабан и его же, обесшкуренного, заставить барабанить на этом гнусном инструменте. Несмотря на то, что он являлся тем самым трудовым элементом, права которого эти революционеры поклялись защищать. И это было бы только началом веселья, потому что эти ребятишки и впрямь на выдумки неистощимы. А полигоном для отработки чувства юмора им служил весь, без малого, земной шар.
Трясущейся рукой таксист врубил задний ход, и тут…
И тут по радио сказали, сколько сулит Правительство тому, кто укажет местонахождение объявленных в розыск террористов.
Таксист вернул рычаг коробки передач в нейтральное положение и начал мучительно бороться с собой. Не вылезая из машины. У него подрастали две дочери – это раз. Шестнадцатилетняя племянница, та ещё сучара, Святая Дева Мария – свидетельница, что она сама его опрокинула на кушетку, когда он зашёл к брату Альфредо перехватить двадцатку на новую запаску и не застал ни Альфредо, ни его жены Грасиелы, а застал только эту соплюху, которая предложила дяде выпить, а потом – потом… словом, пошла пятая неделя, а чем дальше, тем дороже будет стоить аборт, так что откладывать не в его интересах, да и сверху придется дать ей приличную сумму, чтобы она не проболталась своему папаше. Это два. Три —…
На счёте “одиннадцать” таксист решился. Тут как раз подъехала “феррари”, из неё вышла девица и помчалась в сортир. Если она приблизится к террористу – иду звонить, решил таксист.
– Ну, наконец-то, – сказал Октябрь. – Давай, скорее, садись сюда. Да не сюда, а туда, спиной к окну. Чтобы меня не было видно снаружи. Да не глазей по сторонам. Сиди тихо, спокойно, закажи официанту что-нибудь, когда он к тебе подойдет.
– А что случилось, Октябрито?
– Нас засекли. Вон там сидит человек в машине и следит за нами. Это таксист, который меня сюда привёз. Подонок. Он обо всем догадался.
– Я же говорила, что надо было нам ехать вместе.
– Заткнись. Зачем только я взял тебя с собой… Да не верти головой, дура!..
– А может, он просто так там сидит? Может, он набирается сил перед тем, как поехать домой?..
– Как же. Он сюда заходил только что. Я сделал вид, что не заметил его, он покрутился тут, потом отъехал и наблюдает за мной уже минут двадцать. Так. Он вылез из своего такси и куда-то пошел. И я даже знаю, куда. Сиди здесь. Не спеши, выпей кока-колы, расплатись за себя и за меня и иди к машине. Заводись и выезжай с бензоколонки. Через пятьдесят метров я к тебе присоединюсь.
Октябрь вышел из-за стола и направился к выходу. Встретившись взглядом с официантом, он улыбнулся ему виноватой улыбкой: дескать, ничего не поделаешь, проблемы с желудком, возраст, амиго, подойди пока к моей девушке, я мигом, – шагнул с порога и растворился в сумерках. Здорово у него получается, вздохнула Агата. Мне так ещё учиться и учиться… Она повернулась к подошедшему официанту.
Да нет, вовсе и не здорово, на самом-то деле. Когда Октябрь неслышно приблизился к телефонной будке с выбитыми, как на заказ, стеклами, проклятый таксист уже успел наболтать лишнего в пахнущую воскресной блевотиной чёрную трубку. Тонкое четырехдюймовое лезвие мягко вошло ему под ухо, в один миг решив все его одиннадцать проблем, и он умер ещё до того, как ноги его подогнулись, тело обмякло, и, поддерживаемый за талию Октябрем, он осел на залитый мочой резиновый пол.
Октябрь выдернул лезвие – как всегда, назад оно выходило с куда большим трудом, чем вперед, – отдёрнул руку, чтобы не запачкаться густой чёрной кровью, хлынувшей на резиновый пол телефонной будки, обтёр миниатюрный клинок о рубашку убитого таксиста и засунул оружие в специальный неприметный кармашек на кожаном ремне. Не забыл он заодно обшарить карманы убитого, вытащив пачку банкнот и документы, чтобы придать случившемуся видимость ограбления. После этого он шагнул в заросли, окружавшие бензоколонку, и пропал в ночи.
Когда Агата, отъехав от бензоколонки ровно на пятьдесят метров, притормозила у обочины, Октябрь был уже там. Он шагнул из кустов и сел в машину. Всё произошло так быстро, что никто бы ничего не заметил, если бы даже и смотрел в их сторону.
– Гони, – сказал Октябрь.
Агата дала по газам.
– Да не так быстро, – пожурил её Октябрь. – Нас же anjelitos verdes[25] заметут. Не превышай скорость.
Агата сбавила скорость, и всё равно её “феррари” пронесся мимо только что допившего свой кофе Рикардо Пиньеры как ракета. Тот успел заметить лишь марку машины. Взяв в ладонь микрофон полицейской рации, установленной между сиденьями, он сказал:
– Центральный! В какой машине, вы сказали, едут подозреваемые?
– Вроде бы, в “феррари”… – прохрипела рация.
– А какого цвета? – поинтересовался Пиньера.
– А чёрт его знает, – ответила рация. – Тот парень, что звонил, внезапно передумал говорить дальше и замолчал. Наверное, это туфта. Какой-нибудь пьяный придурок пошутил, а потом испугался и сбежал, не повесив трубку автомата, из которого звонил. А почему ты спрашиваешь?
– Тут мимо меня прошелестел какой-то “феррари” на большой скорости. Может, догнать?
– Попробуй, Пиньера, только будь осторожен, мать твою! Если это те, кого ищут федералы, то они вооружены и очень опасны. Могут открыть стрельбу.
– Стрелять-то мы и сами можем, – опрометчиво ответил Пиньера. – Эка невидаль.
С этими словами он молодецки швырнул микрофон на соседнее сиденье, выбросил в окно пустой бумажный стаканчик из-под кофе, зевнул, почесал указательным пальцем подмышку, и тогда уже тронул видавший виды “форд” с места с таким визгом шин и дымом из-под колес, что было видно издалека, что автомобиль у него – служебный. Через пятнадцать минут на пустынном шоссе, ведущем в сторону Акапулько, показались габаритные огни “феррари”. Пиньера сбавил скорость и начал преследовать машину, не приближаясь к ней ближе чем на полкилометра.
Агата вела машину молча, сосредоточенно вглядываясь вперед. То и дело её ослепляли ехавшие навстречу беспечные маньянцы, забывавшие переключать свет с дальнего на ближний. Агата прищуривалась, стискивала зубы и молчала, потому что твёрдо решила сегодня всю дорогу до дома молчать.
Октябрь, блаженствуя, развалился на сиденье, подставил разгоряченное лицо сквозняку из открытого бокового окна. Временами он скашивал взгляд на безмолвную Агату, чем немало её раздражал. Впрочем, она не подавала виду, что замечает эти приступы внимания к ней.
Не время было любоваться друг другом. Радио под приборной доской трещало без умолку: вслед за описанием их примет следовал прогноз погоды, после репортажа с футбольного матча в Венесуэле – заявление генерального маньянского прокурора с указанием цены, назначенной за их головы.
– Поедем в убежище номер девять, – сказал Октябрь. – Нужно сменить машину. Проклятый таксист мог успеть наболтать, что видел тебя в “феррари”. Там и передохнем.
Агата покосилась на толстомордого компаньеро и промолчала. Она догадывалась, что понимал Октябрь под словом “передохнем”. Он всегда чувствовал потребность заняться этим после того, как лично, вручную, выписывал кому-нибудь бессрочную командировку на тот свет. Эрекция, обычно так себе, после убийства у него всегда бывала просто убийственная. Но сегодня его ждет облом.
– Извини, Октябрито, сегодня ничего не получится.
– Как это не получится? – уставился на неё компаньеро. – У меня сейчас пуговицы на штанах лопнут.
– Да нет, ты не понял. Не получится не из-за тебя, а из-за меня.
– Вот как? – Октябрь нахмурился.
– У меня начались мои дела.
Октябрь некоторое время молчал, потом заговорил:
– Ну… что ж… природе не укажешь… но… э-э-э… есть ведь и другие способы… э-э-э…
Агата побледнела и вцепилась в руль. К счастью для Октября, им настало время съезжать с шоссе на просёлочную дорогу, ведущую в горы к одиноко расположенной ферме, где под присмотром верного движению человека находилось убежище номер девять – две комнатки в подвале со всем необходимым для того, чтобы просидеть там безвылазно целую неделю, и старый “ягуар” с полным баком, спрятанный в копне прошлогоднего сена. Убежище было оборудовано настолько хорошо, что хоть целая рота жандармов могла бродить по ферме, не подозревая, что кто-то в этот момент прячется в подвале. Машину, конечно, найти проблемы бы не составило, но это ведь не самый страшный криминал. В случае чего, номинальный хозяин фермы признал бы её своей. Кто в Маньяне хоть раз в жизни не покупал краденую тачку?
Пиньера съехал на обочину и остановился. Проселочная дорога поднималась в горы широким серпантином. Ехать по ней с выключенными фарами – самоубийство. Ехать с зажженными фарами – тоже самоубийство, потому что если в “феррари” бандиты, то они его немедленно вычислят. Нужно блокировать выезд на шоссе, вызвать подкрепление. Пришлют вертолет, пригонят национальную гвардию.
Ну, да, это хорошо, если там, в “феррари”, действительно те, кого ищут. А если нет? Если просто парочка каких-нибудь богатеев по дороге из Маньяна-сити в Акапулько завернула в горы потрахаться без суеты?..
Можно себе представить, что сделают с детективом первой категории Рикардо Пиньерой после того, как широкомасштабная военная операция завершится пленением парочки голубков. ещё яснее можно себе представить, что с ним сделают, если он попробует сам вмешаться в их любовный процесс. То есть, вот он на второй секунде оргазма выскакивает из тьмы ночной, как страшный ацтекский бог смерти Миктлантекутли, и, наставив на них пушку, кричит им, чтобы сдавались. Пиньера, слава Богу, на этой трассе служил без малого десять лет. Если учесть, что урла в стовосьмидесятитысячных тачках не ездит…
И что же они такого сделают?..
Денег дадут, вот что. Чтобы бог смерти не мешал им предаваться сладостям греховного процесса. А начнут права качать, грозиться личным знакомством с министром внутренних дел, президентом США и папой Римским – у Пиньеры на этот случай должна быть отмазка, что не по собственной инициативе он встрял в чужой acceso, а по приказу начальства. Вдруг и впрямь знакомы?..
Пиньера взял микрофон и сказал:
– Центральный! это Пиньера. Что-нибудь новое есть про эту парочку в “феррари”?
– Откуда? Это у тебя должно быть про них что-нибудь новое для нас, – резонно ответили ему.
– Они свернули с шоссе и едут в горы по той дороге, где этот чёртов локатор.
– А, значит, там точно они?..
– Я этого не сказал. Я не видел, кто в машине.
– Так езжай и посмотри.
Ага. Езжай. Если они вооружены до зубов, а он – один, в полицейской машине, посреди пустынной дороги…
Пиньера достал из кобуры пистолет, дослал патрон в патронник, поставил оружие на предохранитель, сунул за пояс брюк. Тоже, нашли Рембо. И дёрнул чёрт его за язык. Сидел бы в Куэрнаваке, глотал свой кофе – мало ли кого на ночь глядя гонит в дикие горы дурная голова и спермотоксикоз.
“Феррари”, до которого от Пиньеры теперь по прямой было около километра, неожиданно остановился наверху, не выключая огней. Пиньера облегчённо вздохнул. Значит, все-таки, потрахаться. Значит, просто парочка влюбленных богатых охламонов.
Он сказал в микрофон:
– Ладно, я могу их догнать и посмотреть, кто там. Но вдруг там не бандиты, а мирные граждане? Влюблённые, например?..
– Неважно что влюблённые. Всё равно останови и проверь документы. Их розыск под личным контролем министра безопасности. Только будь максимально осторожен: они могут быть опасны.
– Bien, я еду за ними! – удовлетворенно сказал Пиньера.
Он получил карт-бланш: если что, то все переговоры на полицейской волне записывались на магнитофон.
Агата выключила фары, чтобы в их отблесках не видеть напряженной физиономии своего компаньеро, и сказала звенящим голосом:
– Я тебе, Октябрито, в восьмой раз говорю: нет, я этого делать не буду! И не надо мне объяснять, что это якобы нужно для Революции!..
– Но, пахарита, все женщины в Маньяне делают это своим мужчинам, когда у них начинаются дела.
– Я тебе не все женщины! Не нужно было ехать со мной. Нужно было тебе остаться в Маньяна-сити и пойти на Канделарию. Там ты бы получил своё!
Вот дура! Ну как ей объяснить, что тогда ему не хотелось, а захотелось только в Куэрнаваке? А Куэрнаваке – городишка маленький, благопристойный, там никакой Канделарии нет и в помине. Ничего нет, кроме церкви на двести мест и вшивого кинотеатра. А почему, собственно, он должен ей что-то объяснять? Почему она вообще хамит ему? Как она смеет? Пользуется, гадина, своим положением. Вернее, его положением. Дьявол, почему мужчина так беззащитен перед женщиной всегда, когда у него стоит?..
Если, конечно, он не собирается её насиловать. Но об этом и речи быть не может. Насилуют женщин только слабые мужчины. Октябрь попытался засунуть свой не вовремя устремившийся к звёздам нефритовый стержень обратно в штаны, но у него этого не получилось. Хоть беги в кусты, как в ливийских лагерях…
Вот сука! Сука и истеричка! Ей не жить, решил Октябрь. Всё. Своим поведением она подписала себе смертный приговор. Да и как любовница, она уже малоинтересна. Нордическая, как будто не маньянка вовсе. К чёрту! Только добраться до убежища, там я её кончу. Незачем собирать собрание, чтобы установить её вину. Сегодняшняя стрельба в Маньяна-сити – это предательство. Да, предательство! Тем более, что и убит-то не гринго, а какой-то русо туристо. Посторонний человек. Хотя, как гласит первая заповедь терроризма, – “невиновных гражданских лиц не бывает”. В чём-то был виновен и этот. Но речь не об его вине или отсутствии таковой. Речь об этой стерве. Очень много дал он ей свободы, вот что. Она решила, что она – пуп земли. Революционерка нумеро уно. Шарлотта Корде. Пассионария. Че с гигиеническим пакетом между ляжек. Перечить – кому?..
Октябрю Гальвесу Морене?..
Главы государств – и каких! – не осмеливались перечить Октябрю Гальвесу Морене! Европарламент ползал на карачках перед Октябрём Гальвесом Морене! Министры стран ОПЕК стояли на задних лапках и виляли хвостиками, держа в зубах портфели со своими вонючими нефтедолларами!..
И что же теперь? Что теперь?!. Какая-то сопливая двадцатидвухлетняя шлюшонка, дочь богатея-папаши, задирает перед ним нос, указывает, куда ему нужно ехать, ему, Октябрю Великому и Ужасному!..
О, основоположники! Мир перевернулся! Или я постарел. Ну, что ж – постарел я, не постарел, а со всей революционной строгостью с этой дрянью сегодня же поступлю. И буду искать себе новую телохранительницу. Без бабы не обойтись. Мужик в этом качестве хуже. Баба стреляет сразу, а мужик сначала ищет пути к отступлению. Сегодня придушу эту сучку, а завтра возьму с собой Магдалину. Конечно, это временный вариант, поскольку Магдалина – лесбиянка, так её растак. А это грустно, когда рядом – баба, а попользоваться в любой момент нельзя. Это обескураживает.
– Поехали, – приказал он.
– Кто-то едет к нам сюда, Октябрь!..
Освещая перед собой дорогу несильным ближним светом, к ним медленно приближался автомобиль.
– Мы должны изобразить, что завернули сюда для любовных утех! – шёпотом сказал Октябрь. – Ну-ка, быстро!..
– Что быстро?..
– Бери мою штуку в рот! Теперь это действительно нужно для Революции!..
Агата оглянулась на приближавшийся автомобиль, вздохнула, криво усмехнулась и нагнулась к матово поблескивавшей в свете звёзд октябритовой морковине.
– О-о-о!!! – взвыл Октябрь ненатуральным голосом. – О-о-о!!! Вс-с-с!!! О, как хорошо!.. Языком его, языком, queridа mia!.. Вот так! О-о-о!!! Сейчас кончу, сейчас!.
Агата вдруг подняла голову, плюнула своему компаньеро на его пылающий конец и сказала:
– Да пропади всё пропадом!
– Ты что!.. – зашептал Октябрь, делая ей страшные глаза. – За нами же наблюдают!.. Соси, дура!.
– Сам соси, дурак! – сказала Агата и включила заднюю передачу, чтобы осветить тылы.
Дальше всё произошло в две секунды.
В свете фар она увидела, что к её “феррари” вплотную притёрся полицейский “форд”. Рядом с дверцей со стороны водителя стоял жилистый лысый мужчина в штатском и плотоядно усмехался в подстриженные щёточкой усы. Прежде, чем Агата успела подумать о чём либо, в её руке оказался её двадцать второй калибр. Заднее стекло “феррари” разлетелось вдребезги. Первая пуля только чуть царапнула детектива. Он тоже оказался парень не промах. В руке его вспыхнуло и загрохотало. Вот тут-то и заявили о себе преимущества автоматического пистолета перед дамским игрушечным револьвером, о чём ей неоднократно говорили как инструктора в лагерях, так и боевые соратники: полицейский успел выпустить пять пуль, прежде чем вторая пуля, вылетевшая из “Agent'a” Агаты, поразила его в сердце, и он рухнул на щебень. Из его пяти выстрелов два оказались удачными: одна из пуль оторвала Агате мочку уха, другая вошла Октябрю в продолговатый мозг, да там и осталась. Если бы калибр у полицейского был поменьше, Октябрь бы выжил, но лежал бы до конца дней своих неподвижным трупом, не в силах ни кашлянуть, ни икнуть, ни пёрнуть, при этом всё соображая, что действительно страшно. Однако ему повезло: сорок пятый калибр попросту сломал ему шейные позвонки, и он умер одновременно с Рикардо Пиньерой, своим убийцей. Перед тем, как умереть, Октябрь успел открыть дверцу “феррари”, и верхняя часть его тела вывалилась наружу. Нижняя осталась в машине. Не успевший опасть ракетоноситель, налитый дурной кровью, торчал в звёздное маньянское небо, как обелиск несбывшимся надеждам. Ему теперь предстояло вечно так торчать.
Вот ведь как бывает: всю жизнь был революционером, а умер эрекционером, да ещё каким.
Агата вылезла из машины, ещё не понимая до конца, что произошло, но чувствуя, что случилось нечто ужасное, и опять она во всем виновата. Она обошла раздолбанный “феррари”, увидела Октября в расстегнутых штанах, и её стошнило прямо на дорогу, аккуратно, как воспитанную домашнюю кошечку, сдуру сожравшую прошлогоднюю муху. Затем она подошла к “форду”, потрогала ногой труп полицейского, и её снова стошнило.
Она отошла от трупов на десять метров, села на обочину лицом к шоссе, опустив ноги в заросли мэдроньо, и задумалась, как ей быть дальше. Ухо кровоточило, но боли не было.