Та «безумная мысль», коей я перманентно касаюсь в своих произведениях, мысль хоть и не новая, но в новой небывалой до сих пор интерпретации, мысль, которая стала впоследствии одной из консолей, неким краеугольным камнем моей философии, мысль, с одной стороны, высвечивающая самые тёмные стороны нашей действительности, с другой – загоняющая эту самую действительность в тупик, в некий загон для «блуждающего стада», имеет на самом деле огромное значение для понимания нашей жизни, для осмысления действительности, и главное, для начертания некоего эскиза для нового небывалого фундамента мироздания, в котором вся перевёрнутая до сих пор вверх ногами картина мира, возвращается на своё место. Иллюзорность, генетически обоснованная иллюзорность нашей жизни, находит здесь своего антипода, и свою же опору и подложку, для того пути, что перекрёстком перегораживает архаическую и мифологическую феноменологию прежних веков, всего научного и философского бастиона.
Итак, мысль. То, что действительность не имеет, не своего собственного бытия, не своей собственной субстанциональности в пространстве и времени, это та очевидность, для которой не требуются никакие иные доказательства, как то, что будь иначе, и всё и вся превращалось бы в намертво ограниченную «свинцовую лодку», и тонуло бы в собственной законченности. Весь мир превращался бы в «мёртвое тело». Ведь это означало бы собственную определённость действительности, а значит и её отчерченность, – ассерторическую предметность, и значит, аподиктическую конечность. И даже то, на чём базируется вся свойственность действительности, пространство и время, не имеют своих собственных пенатов. Ибо само пространство и время, есть суть антропоморфные, существующие строго в рамках наших апперцепций и дефиниций, аффекты, -психологические транскрипции, уходящие своими «кронами» в бескрайний космос нашего разума на трансцендентные поля, где приобретая свою незыблемую субстанциональность, диктуют оттуда нам свою волю. Их очевидность, есть особая схоластическая диаграмма, в которой сходятся лучи идеального и рационально-аналитического воззрений, порождая безапелляционную парадигму сознания, для которой всякое противоречие выступает, либо как вредность инфантильного детского разума, либо лишь как безумие зрелого, но больного. Наш разум, обольщённый и порабощённый этой формой очевидности, не в силах ни видеть, ни слышать ничего, что вещает ему с самых своих глубин, Великий дух подземного царства, – «интуитивный бог». Ведь против того, что дают нам наши простейшие сенсоры, и самые древние созерцательные консоли разумения, вся убеждающая в обратном трансцендентальная парадигма осознанности, – слаба, не имеет очевидных факторов, и потому рассыпается пред натиском масштабного и всеохватывающего бастиона эмпирической детерминантной разумности, с её очевидными консолями причинной и последовательной реальности, растущими из внешней, будто бы самодостаточной действительности. Мы лишь разглядываем, соизмеряем и оцениваем внешний мир, который был до нас, и будет после нас. И эту «железобетонную стену» невозможно ничем разрушить! Ибо эти уходящие в поля трансцендентного разумения аффекты, эти психологические транскрипции, есть плоть и кровь нашего сложившегося веками разумения.
Интроверта, или экстравертна в своей сакральной сути жизнь, имплицитно или эксплицитно наше осознание действительности – вопрос, требующий для своего разрешения постороннего наблюдателя. Но такого нет, не было никогда, и никогда не будет. Для того, чтобы встать на одну из определённых сторон, здесь холодного, незаинтересованного, и максимально отстранённого разума, – недостаточно. Необходимо посмотреть извне по-настоящему. И в этом, как нам кажется, насколько то возможно, как раз помогает наш трансцендентальный разум, который силой собственного воображения выходит в некий «астрал», за пределы обыденного менталитета разумности, и смотрит оттуда на мир, как будто-бы отрешённо, максимально не ангажировано, и непредвзято. Но так ли это на самом деле? Способна ли «крона древа» смотреть на свои корни и ствол абсолютно отрешённо и непредвзято? Может быть, лишь только в какие-то ежесекундные моменты отрыва от собственных антропоморфных плагинов созерцания, отрыва от общего глубоко заинтересованного и невинно заинтересованного умозренческого лейтмотива, в котором пребывает наше тело и наш дух перманентно, постоянно возвращаясь к укоренившимся архаическим типам воззрения и оценок. Словно пыльца с цветов кроны древа, оторвавшаяся от своих «тычинок» в поиске «пестиков» и подхваченная ветрами проведения, уже как будто не имеет связи с древом, и способна на отреченные независимые и самодостаточные оценки.
Амбивалентность мироздания решила бы эту проблему навсегда. И именно к этому стремится всё наше существо, убеждая разум в этой единственной достойной парадигме осмысления и её адекватности и истинности. И встань мы на эту стезю, и всё как будто упростилось бы, приведя к гармонии воображение и реальность. Но в том то и дело, что Амбивалентность требует наличие обеих сторон, как самостоятельных независимых аспектов. А наш трансцендентный разум, получая «интуитивные посылки» из подземного мира, вскрывая их и перерабатывая, не может отыскать здесь наличия той обязательной субстанциональности внешнего мира, чтобы установить связь, и нарисовать полноценный Амбивалентный мир. Ибо то, что для эмпирического созерцания бесспорно и очевидно, для трансцендентального, в его самых запредельных, гипертрофированных формах, является ошибочным, и имеет лишь иллюзорный контент.
Но дело ещё и в том, что и сам наш ноумен, как некая вторая сторона этой амбивалентности, нечто противоположное внешнему миру, ноумен с его «синусовым узлом» продуцирующим всю эту метанойю созерцания, и рисующего небывалый внешний мир, на основе собственного внутреннего выложенного полотна, в отсутствии внешней действительности – глубоко сомнительна. И вся экзальтация, и гротеск, с которым он относится к самому себе, есть лишь тот же аффект, – психологическая транскрипция самолюбующегося субъекта. Ибо, сталкиваясь с пустотой, он ничего продуцировать сам по себе не смог бы. Лишь отражаясь, и отражая внешнюю реальность, его бытие становится очевидным и неоспоримым. И здесь во всём своём оксюмороне встаёт та безысходность для концептуального последовательного линейного осмысления действительности, с обязательными аспектами удовлетворения.
Важно ещё понимать, что когда мы рассматривает ноумен, как таковой, то всегда объективируем его, и не в силах узреть его субъективность. Ибо как глаз не в силах посмотреть в самого себя, так ноумен не может узнать себя самого, и выразить собственную субъективность. Сам он есть субъект, а всё что он продуцирует и полагает, есть объект, включая и самого себя в моменты созерцания. Он не способен узнать сам себя как субъективность, и в эту «чёрную дыру» ещё никому и никогда не удавалось по-настоящему заглянуть.
Но наше поле изучения есть внешний мир, – мир реальной действительности. И на основании этой действительности, всех её трансформаций и модуляций мы только и способны познать наш ноумен, и всегда лишь косвенно, только исходя из феномена. Здесь можно прочертить некую параллель для понимания, из области изобразительного искусства. Мы способны, насколько то возможно, понять и оценить душу художника, рассматривая созданные им полотна. Мы никогда не познаем его замысла, (тем более, что в большинстве случаев его просто не было), но мы способны увидеть и услышать музыку, запечатлённую в красках и сочетаниях, в почерке и манере письма, в неповторимом стиле, отражающем совокупную динамическую картину внутреннего содержания души художника. И в этом нет ничего удивительного с точки зрения биофизики, но тем удивительнее с точки зрения идеальной метафизики. И на самом деле, когда мы долго стоим пред полотном мастера, и вдруг начинаем нечто чувствовать, нечто осознавать, мы радуемся собственному прозрению, собственному угадыванию замысла художника, которого на самом деле не было никогда изначально. Мы конструируем этот замысел в своей голове, и когда он гармонично переплетается с произведением, находя свои подтверждения, нас приводит это в восторг. Ведь в такие моменты рождаются ангелы! Зачатые в совокуплении душ, они взмывают в астрал, и мир становится широким и глубоким, он становится наполненным «сверх живыми существами», вылетающими их твоей собственной души! Всё это называется вдохновением…. И его градация на бесконечной лестнице душевного пантеона, настолько различна и неповторима, насколько различны и неповторимы частоты звуковой палитры самой природы.
Внешний мир, реальная действительность, это всё, что мы в состоянии ощутить и познать. Но что он есть на самом деле, вне нашего заинтересованного и предвзятого взора? Что он есть сам по себе? Именно невозможность разрешения этого вопроса, заставляет нас искать пути, заходить в лабиринты собственных умоззрений, и, попадая перманентно в тупики, выходить из них, и снова и снова искать этот выход. И вот, устав от беготни и непродуктивного шатания, мы приходим к тому, что начинаем искать его в противоположном, – в самом ноумене. Ибо если невозможно найти его вовне, надо попытаться найти его внутри. Но здесь мы приходим к ещё большему затруднению, ведь здесь вообще нельзя ничего потрогать, ничего увидеть, разделить и сопоставить. А так как только в этом алгоритме наш разум способен что-либо осознавать, то он и заходит в тёмный непроглядный лес, где начинает кричать «Ау!», и не получая отклика, вынужден идти ощупью, в поисках хоть какой-то освящённой опушки.
Мы знаем, мы чувствуем, что мир – амбивалентен, что он существует как соотношение, как сношение ноумена и феномена, но что они, каждый по отдельности, понять не в силах. И здесь надо чётко осознавать, что они оба находятся в нашей голове, и более нигде. Что внешняя действительность, – то, что мы обозначаем как феномен, на самом деле отражение в зеркале стоящем пред взором ноумена в пределах черепной коробки, и не несёт в себе ничего того, что мы причисляем к самому по себе внешнему миру, стоящему за этим зеркалом, вне пределов коробки, – лишь подозреваемому миру. И пусть это подозрение самое убедительное из всех, и для нас неоспоримо, что мир существует сам по себе, но вставая на противоположную сторону мышления, мы всё же осознаём, что существуй он сам по себе, и его форма, его динамика, то есть его собственная действительность, становится невозможна по определению. Ибо в этом случае прекращала бы само его существование, так как стала бы неминуемо определённой, а значит необходимо законченной. Ведь имей мир собственную субстанциональность, собственную динамику, (не положенную на нашу внутреннюю динамику и имеющую свою последовательную форму в соотношении, лишь только как сравнение динамик ноумена и феномена), но свою, независимую и однозначную, – и он исчезает, не оставляя и следа. И потому, мир сам по себе, действительность сама по себе, есть нонсенс, -абсолютно невозможное явление.
Амбивалентность мироздания, – в диалектически неделимом сочетании интровертности, или экстравертности, в паритете имплицитности и эксплицитности, в целокупном противостоянии ноумена и феномена, этих равновеликих полюсов мироздания, как неких консолей реальной действительности, за которыми нет ничего существенного, ничего кроме «Великой пустоты».