В чём же заключается та великая сила очевидного? Где черпает оно такую нерушимую доминанту и непоколебимую власть над нашим сознанием? Почему всё доказанное имеет такую само собой разумеющуюся истинность, и такую архаическую фундаментальную неоспоримость? Благодаря ли только своей законченной обоснованности, где парабола воззрения и осмысления, имея начало, находит свою законченность, своё эмпирическое и трансцендентальное подтверждение? Пожалуй, не только. Здесь лучи разноплановых и разнонаправленных сторон нашего осмысления, сходятся в некоей точке, принося разуму удовлетворение полномасштабным консонансом сознания. Законченность определённой формы, подтверждённость различными «ганглиями сознания» в различных плоскостях восприятия, одного и того же предмета – вот то, что имеет такую силу для нашего разума. Ведь для него незаконченная форма, даже в одной плоскости восприятия, по большому счёту, – невозможна, она не может состояться как форма, и всеми путями будет искать эту свою законченность, выступая на этом пути, до поры, как сомнительная. Но законченность формы, подтверждённая схождением в одной точке разных парабол воззрения, – не оставляет сомнений. Очевидность – это синтез, слияние парабол воззрений в одну форму, и как следствие, резонанс, дающий радость ощущения силы нашему разуму. Ощущение победы, власти над предметом созерцания. Мы знаем это, – значит это - в нашей власти. Форма нашла свою законченность и подтвердила себя различными фокусами воззрения, и значит, она есть истинна.
Очевидность минуты, наступает с началом новой минуты, очевидность часа, с началом нового часа, очевидность дня, обязана наступление ночи и т. д. Очевидность всякого природного феномена, очевидность материальных объектов, обязаны законченностью и определённостью собственных границ. Незаконченная, расплывающаяся метафора бытия, как и не нашедшая своей точки гипотеза, остаётся за бортом истинности, в первую очередь именно в силу своей незаконченности. Река, – не имеющая устья, озеро, – не имеющее берегов, океан сознания, – не имеющий критериев и параметров для собственных понятий! Жизнь – не имеющая смерти, никогда не смогла бы быть жизнью! Она была бы чем-то иным, чем-то вне сущностным, не имеющим подтверждённости, а значит и истинности. И как благодаря жизни, мы имеем смерть, так и именно благодаря смерти, мы имеем жизнь.
Рационально-аналитическая парадигма нашего воззрения, строит из материала внешнего мира, нечто удобное. Она, словно «бог-изобретатель», выкладывает дороги и строит по обочинам «замки» с продуманной инфраструктурой. И самые прочные из этих «замков», строятся на полях с древней, каменистой почвой. «Воздушные замки», строит идеальная парадигма воззрения. И здесь истинность, не требует законченности формы. Напротив, чем меньше здесь законченности, тем удовлетворённее разум. Ведь идеальная парадигма воззрения, сталкиваясь с любыми проявлениями законченности, и требованиями доказательств, отворачивается, словно тигр от несвежего мяса. Здесь очевидность, проявляется в виде тонкости и живости, меняющей постоянно, собственные формы пребывания.
Чуткость ко всему живому, в «идеальной парадигме», приобретает главенствующее значение. Ей не интересны мёртвые фолианты истинности, присущие «рационально-аналитической парадигме». Она не видит в пирамидах, склепах и мумиях, ничего, что может её заинтересовать. Для неё, всякая законченность формы – есть убийство сути. Бабочка, приколотая к панели в стеклянной коробочке. Более всего она стремиться к изменчивости, к живости, для которой всякая определённость, законченность с очерченными границами, есть умерщвление, приносящее её тонким лепесткам лишь разочарование. Она стремится разорвать все клетки, которые выстраивает рационально-аналитическая парадигма. Её «нерв» возбуждается не от поставленного на прикол лайнера, но от полёта. Не от определения, сужения и упрощения внешнего мира, но от расширения и усложнения. (Хотя здесь, на самом деле смотря как относиться к тому, что мы называем упрощением и усложнением). Ведь если с точки зрения «идеального воззрения», то, чем занято «рационально-аналитическое» является упрощением, то для «рационально-аналитического», является явным усложнением. И наоборот.
Очевидность, защищающаяся «рационально-аналитической парадигмой» нашего сознания, «идеальной», – всегда будет ставиться под сомнение. Несомненно, для неё лишь то, что мир не уложим в рамки доказательства, в сетки категорий. Она сомневается, в каких бы то ни было доказанных законченностях. Ведь всякие доказательства «рационально-аналитической парадигмы», для неё, есть лишь удовлетворение определённой «ганглии сознания» стремящейся всеми путями к законченности объекта познания, к очерчиванию его границ, превращению его в простую вещь. А по большому счёту, стремление к подтверждённой власти над вещью. И в сути своей, ничего общего с «идеальной истинностью» иметь не может.
Большинство учёных нового времени, лишь «ремесленники рационально-аналитической парадигмы воззрения», и не более того. Всякая рационально-аналитическая работа с природой, – это умерщвление и высушивание ящериц и пауков, и раскладывание их по банкам. Любое доказательство, это упакованный в мешок и завязанный верёвкой определения, догмат. Они, эти ученые, словно те фермеры, складывают свои мешки в чулан, в надежде на то, что при возникшей надобности, достанут нужный мешок, и накормят этим запасом, всех изголодавшихся и нуждающихся в очевидности мыслителей. Но всякий «запас», имеет свой срок хранения, и, достав при случае «нужный мешок», они вдруг обнаруживают, что продукт как будто бы протух, и отдаёт нехорошим запахом. Тогда они достают из складниц все «протухшие мешки», и те, что находились рядом, и выбрасывают их на помойку. Где их растаскивают вороны и грифы, питающиеся падалью и каркающие о ценностях. Затем они наполняют и завязывают «новые мешки». = Так создаётся всякий «стратегический запас». Мировая наука, – это «амбар», или склад с нужными, и не очень вещами. И он, как и всякий склад, требует периодической ревизии.
Вы полагаете, что существуют вечные истины? Что могут существовать вечные ценности? На самом деле существую лишь различного срока хранения ценности, часто применяемые, редко применяемые, и вовсе не применяемые в обыденной жизни. И хранятся дольше всех остальных, конечно те, которые редко применяются. Они-то, как правило и вызывают впечатление абсолютной истинности. Но даже у таких ценностей, существует свой ресурс.
Все наши воззрения построены на соотношении пространственных и временных парасинтетических парадигм воззрения. Но мы никогда не применяли, и скорее всего никогда не применим для своей пользы сам пространственно-временной континуум. Ведь если бы это нам когда-нибудь удалось, то и этот агрегат необходимо начал бы вырабатывать свой ресурс.
В корне своём неправ тот, кто полагает, что я стремлюсь к уничтожению всяких ценностей, и, тем более что я враг лучшего. Да, в критических лучах воззрения всякая мнимая ценность – неминуемо испаряется. Но настоящая ценность от этого, – лишь выигрывает. Как очищенный от патоки алмаз, раскрывает перед взором всю свою прозрачность и лучезарность, так истина, «вываренная в щелочном растворе критического воззрения», становиться более прозрачной.
Но для всякого мыслителя, нашедшего в горах свой «камень», всегда остаётся искушением обработать этот «природный алмаз», придать ему форму собственного воззрения, наделить его гранями собственной эстетики. Может быть, и в этом смысле я питаю большие иллюзии, но мне кажется, я редко занимаюсь обработкой алмазов, – это ремесло не для меня. И хотя всякий «обработанный алмаз» сверкает бриллиантовым светом, и ценится в нашем социуме более, но это искусственный свет, он часто ослепляет, и тем самым не даёт заглянуть в суть вещи. Для меня существуют только настоящие природные ценности, и это – «необработанные алмазы». Те, коих касалась лишь рука Бога. Я ищу, и пусть редко, но всё же нахожу в горах собственного сознания, «алмазы», крупные и поменьше. Очищаю, как могу от патоки, от налипаний, и пытаюсь смотреть сквозь них на мир, словно сквозь призму. И пусть при всяком таком действии, как при взгляде сквозь «обработанный камень», так и сквозь нетронутый, картина мира искажается, но в своём стремлении к чистоте, я предпочитаю всё же второе, – первому. Пусть мир искажается, как сквозь «камни заблуждения», так и сквозь «камни истины», и неизвестно кто на самом деле, видит наиболее правильную форму мироздания, но всё же я предпочитаю смотреть на мир и все его вещи через «необработанные камни». Хотя в полной мере отдаю себе отчёт в том, что и в «обработанных камнях» имеется своя ценность и своё великолепие. А в определённом русле осмысления, эта ценность приобретает ещё большую величину, чем для «необработанных камней». Ибо здесь так же высвечивается всё скрытое редкое, неповторимое и индивидуальное, присущее душевным глубинам мастера.
Как невозможно найти две абсолютно одинаковые песчинки в пустыне, так и невозможно найти двух мастеров, обрабатывающих одинаково «камни». Как у каждого мастера «камень» получает свою форму, олицетворяющую всю его внутреннюю динамическую органетику, так у всякого мыслителя, выстраивающего философему, своя неповторимая форма мышления, олицетворяющая его тонкую динамическую органетику и соответствующую ей, форму истинности. И как всякие оценки правильности, или неправильность «обработки камня», это вопрос конъюнктурной доминанты и устоявшихся правил и оценок, так и всякая оценка правильности и неправильности воззрения, и осмысления мира, вопрос той же доминанты, следующей за устоявшимися порядками, и сложившимися догматами.