– Как обидно, что Брант не смог присоединиться к нам сегодня. – Мама погружает вилку в ломоть своего именинного торта и, подставив снизу ладонь, подносит ко рту.
– Он передает поздравления, – говорю я. – И утром вы первым делом увидите его.
– Торт испортится. Он действительно много потеряет. – Мама указывает вилкой на покрытое сахарной глазурью праздничное блюдо.
Машу рукой на ее замечание.
– Как раз сейчас он на своей диете без сахара и глютена. Это стало бы для него пыткой.
Каждый год на последние выходные перед Рождеством мои родители приезжают к нам в Стиллуотер-Хиллз из своего второго дома в Нантакете. Пару дней мы проводим вместе, отмечая и день рождения мамы, и праздник. Потом я уезжаю и провожу остаток зимы у своей лучшей подруги во Флориде. Так было на протяжении всей нашей совместной с Брантом жизни, поэтому я нахожу странным, что именно на этот вечер у него нашлись дела по работе.
А они с моим отцом практически лучшие друзья, и папа хвастается перед приятелями по яхт-клубу и всеми, кому не лень слушать, что Брант такой зять, какого ему всегда хотелось.
Брант так открыто своим тестем не хвалится, хотя мне известно, что их чувства взаимны. Его отец бросил семью, когда Брант и его младший брат Дэвис едва вышли из пеленок. Мать его провела большую часть их с братом детства в стельку пьяной или обкуренной. Иногда пьяной и обкуренной.
Мои родители стали единственной семьей, подарившей ему любовь и заботу, о которых он всегда мечтал. Они – единственная настоящая семья, которая у него есть. Его мать умерла от цирроза печени вскоре после нашей свадьбы, а брат живет в ветхом трейлере на дальней стороне Стиллуотер-Хиллз, ночами работает на шинном заводе, а большую часть свободного времени проводит в стриптиз-клубе соседнего городка.
– Где, ты сказала, сегодня Брант? – спрашивает отец.
– На выступлении, – отвечаю я.
– Каком выступлении? – уточняет он. Обычно папа не интересуется деталями и своим вопросом застает меня врасплох.
Дело в том, что я… не знаю. У меня нет ответа.
Брант заявил, что сегодня он выступает в Олбани в каком-то закрытом загородном клубе, занимающемся благотворительностью, и когда я спросила, не хочет ли он взять меня – для моральной поддержки, как обычно, – он настоял, чтобы я осталась и ждала приезда родителей.
Я даже не могу им рассказать, с какой речью он выступит. Ни разу не видела, как он это делает.
– Тебе нужно будет расспросить его завтра, когда увидитесь. – Несмотря на сильную тяжесть в желудке, я наполняю вином свой бокал.
– Как идет выкуп отелей «Карлтон»? – спрашиваю я.
– Лучше и быть не может, – отвечает отец, гордо выпячивая грудь. – К концу года мы все окончательно оформим.
Мама кладет ладонь на грудь и наклоняется вперед, делая большие глаза.
– Дождаться не могу. Шесть месяцев переговоров – это слишком.
Папа смеется над тем, как мама все драматизирует.
– Господи, Хелен, все было не так уж плохо.
Повернувшись к отцу, мать дразнит его насмешливой улыбкой.
– На протяжении ста восьмидесяти ужинов ты твердил только об этой сделке.
– Что ж, можешь быть уверена, что больше я не буду обременять тебя этими разговорами. – Отец усмехается. – И не забывай, в следующем месяце за все неприятности я везу тебя в Аспен.
– Принято к сведению. – Мама подмигивает отцу, ставит на кофейный столик свою тарелку, а папа берет чашку капучино и передает ей.
Почти сорок лет вместе, а в глазах огонек, свой безмолвный язык, узы, которые никто и никогда так и не смог разрушить.
Понимают ли они, как им повезло сохранить такие близкие, что редкость по нашим временам, отношения? Не отваживаюсь спросить. Они сразу все поймут, а мне не хочется оказаться под их сочувствующими взглядами и отвечать на дотошные вопросы.
У моих родителей сеть шикарных отелей, и им есть о чем беспокоиться, кроме проблем единственной дочери.
– Ох, Ник. Я хотел показать тебе, какие там произошли изменения. – Папа вынимает из кармана телефон. – Хелен, я оставил очки в гостевой комнате на тумбочке. Будь так добра…
Улыбнувшись, мама безропотно покидает нас, а папа, наклонившись, кладет телефон на кофейный столик экраном вниз.
Думаю, что это уловка.
– Ты в порядке, Ник? – тихо спрашивает он и хмурит лоб.
Я удивленно откидываюсь назад.
– Что? Да. Почему ты спрашиваешь?
Плотно сжав губы, он выпускает воздух через раздутые ноздри.
– На днях мне позвонил наш бухгалтер. Сказал, что за последние пару месяцев с твоего счета несколько раз переводились… значительные суммы.
Для меня это новость.
Хочу спросить, насколько крупными были переводы, но опасаюсь даже намекнуть, что у нас не все в порядке.
Внезапно ощущаю, что сочетание вина с тортом оказалось неудачным. Трастовый счет открыт на мое имя, но Брант знает все пароли, имеет доступ к моему онлайн-счету. Он мог перевести кучу денег бог знает куда без моего ведома, потому что мне и в голову не придет, что муж на такое способен. Не в этой жизни. Даже за миллион лет.
Знаю, что на его долю выпало не лучшее детство, но это не помешало Бранту вырасти добрым и великодушным, честным и открытым.
Он никогда не трогал моих денег. Или я так думала.
Говорят, яблоко от яблони недалеко падает. Отвратительное, избитое клише, но я не могу удержаться от мысли, что в данном случае оно окажется справедливым.
Может, он и Брант Гидеон, но он все-таки Гидеон.
Возвращается мама с папиными очками в руках. Отец берет телефон с кофейного столика, находит нужную страницу, и я понимаю, что мама ничего не знает, а отец просто щадит мою гордость, потому что считает, будто что-то в моем замужестве не так.
Если бы он только знал…
Собрав пустые тарелки и столовое серебро, молча несу их на кухню и благодарю Бога, что вернулась мама и не нужно заканчивать этот разговор с отцом.
Трясущимися руками мою посуду, глаза затуманиваются горючими слезами. Как только родители отправятся спать, войду на свой аккаунт и посмотрю эти переводы. Насколько мне известно, Брант никаких больших покупок не делал. По нашей дорожке на роскошной новой машине к дому не подъезжал, бриллиантов мне не дарил.
Черт возьми, даже костюм, который он надевал в музей «Беллхаус» на прошлой неделе, куплен два года назад.
Все это какая-то бессмыслица.
Единственное правдоподобное объяснение заключается в том, что этими деньгами – моими деньгами – он платит за молчание своей любовницы.
Я кричу.
Но только мысленно, в голове… там, где никто не услышит.