Началось все по ошибке.
Через несколько месяцев после начала работы Вивьен в магазине Грэм Кингсли, тогдашний глава Отдела художественной литературы, организовал на втором этаже мероприятие в честь выхода новой книги Ивлина Во «Возвращение в Брайдсхед». Для «Книг Блумсбери» это был большой и неожиданный успех, и они достигли его исключительно благодаря влиянию и связям своего владельца, лорда Баскина.
Ивлин Во вернулся в Лондон осенью 1945 года со службы в Югославии, и Вивьен, мягко говоря, была ошеломлена его появлением в магазине. В попытке расслабиться она выпила бокал шампанского, хоть и была на работе, но вместо того, чтобы раскрепостить, алкоголь только усилил ее робость. Она так и не подошла к мистеру Во, чтобы засыпать его вопросами о последней книге, которую Вивьен прочитала тем летом за день на пляже неподалеку от квартиры бабушки в Гастингсе, а затем разобрала по главам, как конструктор. Вопросами о симметрии сюжета, об идеальном внутреннем названии – Et in Arcadia Ego[3] – и о том, действовали ли брат с сестрой, Себастьян и Джулия, только относительно друг друга. Вместо этого, пока Во и другие работники общались после мероприятия, Вивьен села на ступеньки Отдела истории с настолько удрученным видом, что Алек подошел и сел рядом на корточки, чтобы заглянуть ей в лицо.
– Право, с тобой все в порядке?
Алек впервые заговорил с ней тогда, хотя они в один день начали работать в «Книгах Блумсбери» тем летом. В кабинете-аквариуме мистера Даттона Алек сразу же показался Вивьен очередным взбирающимся по социальной лестнице привилегированным школьником, притворяющимся мужчиной. К этому моменту все в магазине уже догадались, что он пишет. Это не было необычно для работника книжного магазина – только недавно Нэнси Митфорд написала свой новый роман в отпуске от книжного «Хейвуд Хилл» в Мейфере.
Но Алек свои литературные стремления рассматривал как еще одну ступеньку на лестнице к успеху и пользовался работой, чтобы завести связи с высокопоставленными редакторами, издателями и авторами, которые посещали мероприятия вроде сегодняшнего. Грэм Кингсли намекал на пенсию, и Алека считали первым в очереди на позицию главы Художественной литературы, несмотря на то что работал он столько же, сколько и Вивьен. Правила магазина четко отмечали, что у главы каждого отдела было последнее слово в принятии решений относительно гостей и особых мероприятий, что позволило бы Алеку расширить связи, тогда как место Вивьен было бы определено за кассой – красиво стоять и смотреть.
Сегодня то, что Алек покинул настолько важное собрание, чтобы спросить о ее состоянии, произвело на Вивьен неожиданный эффект. Может, дело было в шампанском, или в близости литературной знаменитости, или в ее собственных писательских надеждах, но в этот момент, когда голубые глаза Алека загорелись страстью, Вивьен увидела его в другом свете. Позитивно. Даже, к ее дальнейшему сожалению, без стеснения. Она задумалась, неужели он все это время желал ее? Будучи красивой женщиной, однажды искренне и жарко любимой, Вивьен испытывала слабость к желанию – слабость, которую только усилило разочарование в себе тем вечером.
Алек предложил вызвать ей такси. Их глаза встретились, когда он, стоя на тротуаре, осторожно помогал ей сесть в машину. Алек в нерешительности отвернулся, кинул взгляд на окна второго этажа магазина, затем снова взглянул на нее. Неожиданно и без слов он забрался на заднее сиденье кеба и взял ее руку – так ласково, что она по глупости ослабила бдительность против новых отношений.
Вивьен потеряла своего жениха, покойного наследника герцогства Сент-Винсент, в 1942 году. Наземное сражение в Газале с 50-й (Нортумбрийской) пехотной дивизией – его тело так и не было найдено. Это придало потере уникальное эмоциональное измерение, которое потрясло Вивьен больше, чем она осознавала. Ей было в то время всего двадцать два, а они с Дэвидом потратили всю свою помолвку на то, чтобы разобраться с расстройством его семьи из-за нее. С момента его преждевременной смерти Вивьен посвятила себя тому, чтобы испытывать как можно меньше чувств и как можно больше злости. Ее ненависть к Гитлеру и войне однажды достигла такой точки кипения, что окружающие боялись, что она никогда не оправится.
Все, что осталось Вивьен на память от Дэвида, – запечатанное в сейфе кольцо с бриллиантом, часы «Картье» и память о единственной ночи в увольнении в довольно сомнительном отеле у моря. Эта ночь в январе 1942-го была в каком-то смысле непримечательной, оказавшись для обоих первым разом. Она, однако, подарила Вивьен вкус к интимности, к тому, как физическая уязвимость может привязать тебя к кому-то самым сладким и тайным образом. Она никогда не понимала и не одобряла адюльтер, но та ночь секса показала начинающей писательнице, что любовь здесь может играть последнюю из ролей. Скрытая природа этого опыта, повышенное ощущение запретности – и наслаждения ей – могли на самом деле привлекать определенного рода людей.
Через несколько часов после литературного мероприятия Во Вивьен и Алек поняли, что они были определенного рода людьми. Вместо того чтобы сблизить их, это осознание похожести разделило их. Если Вивьен вспоминала их занятие любовью, она заливалась краской. Поэтому не вспоминала. Вместо этого она помнила, как Алек, едва проснувшись, сделал вид, будто она сотворила что-то неправильное или принудила к этому его. Их рабочие отношения никогда не восстановились. Вивьен назвала его Тираном и отрезала волосы, а Грейс – единственная замужняя сотрудница магазина – стала их медиатором, тогда как нужен был на самом деле трибунал, раз и навсегда.
Той ночи будто никогда и не было. Никто в магазине о ней и не подозревал, – наоборот. Вивьен и Алек оба негласно – и яростно – решили так все и оставить.
Алек проснулся первым и лежал рядом с Вивьен, изучая, как ее длинные волосы волнами спадают на плечи. Волосы, которым он позволял касаться и падать на свою грудь, когда они занимались любовью, которые с силой хватал руками и губами, будто хватал воздух, не зная, что через час она все их отхватит в жесте, в котором он мог предположить только полное отречение от его желания к ней.
После того как они упали в объятия друг друга, Алек погрузился в на удивление беспокойный сон. Он был благодарен за то, что Вивьен дремала рядом с ним, потому что это дало ему время поразмышлять. Но потратил он это время на размышления о ней. Он восхищался ее красотой и покоем, тем, какой спокойной она казалась во сне, тогда как в бодрствовании ее черты редко выражали что-то кроме отвращения ко всему окружающему.
Алек позволил взгляду перейти от волос Вивьен к ее обнаженному правому плечу и открытой спине, у которых в мягком утреннем свете был прелестнейший молочный оттенок. Обнаружив, что пялится на ее кожу, он заставил себя моргнуть и отвернуться лицом к стене с отклеивающимися обоями в выцветший бело-синий дамасский узор. Массивный комод с большим зеркалом для макияжа, устроившимся на его крышке, занимал все пространство стены. Вокруг зеркала беспорядочно стояли многочисленные флакончики духов, разного размера кисточки и несколько маленьких баночек. Этим ассортиментом инструментов Вивьен красила свои темные миндалевидные глаза – глаза, настолько жестоко оценивающие и ошеломляющие, что до вчерашней ночи Алек изо всех сил старался не глядеть в них прямо. Лежа тем утром в ее постели, он теперь полностью понимал мудрость своего прежнего поведения.
Спрятав правую сторону лица в подушке от замешательства и расстройства, Алек позволил одному открытому глазу шарить по башне книг на прикроватном столике Вивьен. В стопке было несколько наименований, которые Алек узнал по их диспутам о закупках в магазине: иностранное издание «Колодца одиночества» Рэдклифф Холл, давно запрещенного в Англии, «Смерть сердца» Элизабет Боуэн и «Путешественника во времени» Элисон Аттли – книгу для девочек, и потому ее присутствие было одновременно удивительно и странно умилительно. Он не был знаком с «О приюте» Анны Каван, но читал ее недавний рассказ «Я – Лазарь» в последнем выпуске своего любимого литературного журнала «Горизонт». Каван в своем творчестве много позаимствовала из собственного опыта работы с искалеченными солдатами в психиатрических отделениях и выказывала абсурдность и отсутствие интереса в удовлетворении читателя, которые Алеку казались откровенно маскулинными. Заинтригованный, он попытался аккуратно вытянуть книгу из-под лежащих сверху часов «Картье».
Они соскользнули слишком быстро, и Алеку пришлось вытянуть руку, чтобы поймать их в полете. Он всегда удивлялся, что такая девушка, как Вивьен, носила подобные часы. Он немного знал о ее происхождении из нижне-среднего класса и о том, что отец занимался какого-то рода торговлей. Отец Алека был рентгенологом и с легкостью мог бы подарить ему на двадцать первый день рожденья «Картье» в довесок к обучению в школе-интернате и году за границей перед войной, не будь семья так верна «Патек Филипп».
Часы Вивьен были инкрустированы бриллиантами по ободку прямоугольного циферблата, сделанного из 18-каратного золота. Это была недавняя модель французского дома драгоценностей и потому вряд ли досталась по наследству. Алек узнал ее, потому что всегда уделял много внимания стилю. Он знал, что внешний вид влияет на жизнь – как человек одевается, как выглядит, как выражает успех. Поэтому он носил идеально подогнанные по фигуре белые рубашки и пиджаки от «Гивза и Хоукса» с Савиль-Роу, 1, и идеально начищенные и отполированные броги из «Ботинок Баркера» на Джермин-стрит, магазинов, которые давно посещали его отец, дед и прадед.