Из окон выпрыгивают духи покончивших с собой людей. Кажется, будто льет дождь, только вместо капель падают мертвецы. Это напоминает петлю времени, в которой я застряла, их невозможно остановить, они снова и снова убивают себя, повторяя какой-то ритуал. Я стою на карнизе на втором этаже и вжимаюсь в стекло закрытого окна, чтобы на меня никто не упал. Я слышу, как падающие тела бьются о землю и разваливаются на куски. Внезапно я становлюсь духом женщины, рассказывающей о том, как она умерла. Вокруг моей шеи обвивается проволока и душит меня.
– Тяжесть в груди, одиночество, безразличие, усталость, бессмысленность… Я так устала! Вчера, когда мы обсуждали это с подружкой, я упомянула о самоубийстве как о выходе. Сейчас я пытаюсь вспомнить, но не могу. Не помню, почему и какими словами я это сказала. Сегодня мысль о самоубийстве как о выходе кажется абсурдной.
Если человек, находящийся в кризисе, в депрессии или страдающий от какого-то другого психического заболевания, упоминает о самоубийстве, его слова нужно воспринимать всерьез.
Зачастую отношение самого человека к самоубийству настолько противоречиво, что он отрицает эту мысль сразу же, как только выразит ее словами: «Нет-нет, не бери в голову! Это всего лишь глупые мысли. Не знаю, почему я так сказал».
Человек, который видит в самоубийстве реальный выход из невыносимой ситуации, одновременно испытывает сомнения, стыд и страх. Возможно, он долгое время отрицал свое желание, но он всегда будет искать возможность поговорить с кем-то о своих чувствах и мыслях.
Человек, который начал думать и говорить о самоубийстве, не сможет долго выносить интенсивность своих чувств. Разговор с кем-то, кто умеет слушать и может быть рядом без осуждения, значительно уменьшает эмоциональное напряжение, способствуя таким образом отступлению мыслей о самоубийстве.
Во время разговора о суициде, пожалуйста, воздержитесь от морализаторства, пристыжения, чрезмерного оптимизма и сравнения с другими «у которых все совсем плохо».
Также рекомендации «просто заняться спортом» в данном случае неуместны.
Иначе человек может закрыться в себе и опять останется один с тем ужасом, который заставляет его рассматривать суицид как вариант.
Если вы хотите помочь, ваша задача – выслушать. И самое сложное – это выдержать тяжесть этой темы и интенсивность чувств человека. Возможно, вы можете почувствовать беспомощность и отчаянье – это нормальная реакция на разговор с суицидальным человеком.
После разговора позаботьтесь о себе, возможно даже позвоните специалисту или в кризисный центр для эмоциональной поддержки и информации, что делать дальше.
– Вчера весь день я чувствовала тяжесть на душе, желание плакать и кричать. Так хотелось вытащить всё наружу! Но как это сделать? Что именно представляет собой это самое «всё», которое требует выхода? Я пыталась идентифицировать свои чувства и понять, испытывала ли я нечто похожее когда-либо раньше. Тогда пришло осознание, что именно так я себя чувствовала, когда меня изнасиловали. Психотерапия научила меня всматриваться в себя и определять свои чувства. Правда, полученные знания не очень-то помогают, потому что я не имею ни малейшего представления о том, как справиться с ними.
Смятение, стыд, злость, отвращение, невыносимая тревога, даже паника. Одиночество. Страх. Безысходность. Хочется кричать от бессилия и неспособности остановить этот кошмар. Я испытываю потребность прекратить это, но не могу, и это заставляет меня безмолвно кричать, как героя картины Мунка[2].
Вечером подружка пригласила меня на чай. Я согласилась с радостью, потому что мне было нужно с кем-то поговорить. Я так сильно хотела рассказать кому-то всё-всё, но поняла, что не могу вымолвить ни слова, в горле стоит комок. Подружка смущенно сказала, что чувствует себя как на сеансе у психотерапевта, я расплакалась. Холод пронизывал мое тело, и я призналась, что не могу больше это выдерживать. Я ощущаю тяжелую, давящую, всеобъемлющую пустоту внутри.
Хотя я предполагала, что эти ощущения связаны с изнасилованием, подружке этого не сказала. Я просто не могла, мне было стыдно. Я была не в состоянии произнести ни слова. Вдруг почувствовала, что начинаю испаряться, что все тело превращается в невесомый пар, я растворяюсь в холоде, который меня поглотил.
Одним из наиболее эффективных способов преодоления интенсивных чувств после психотравматического события является разговор с тем, кто может стимулировать свободное проявление чувств без осуждения и цензуры – словно открыть кран, чтобы застоявшаяся вода текла до тех пор, пока снова не станет прозрачной. К сожалению, друзья и родственники в таких ситуациях обычно чувствуют себя настолько бессильными, что стараются как можно плотнее закрыть этот кран, предлагая решения, успокаивая и убеждая, что для таких интенсивных чувств нет никаких оснований. Поэтому терапевтическое пространство – это самое безопасное место, в пределах которого можно изучать свои чувства, не боясь, что «кран закроют». Со временем их интенсивность уменьшается, клиент научится все лучше выдерживать свои эмоции, одновременно осваивая эффективные стратегии управления ими.
– Я призналась, что ощущаю дистанцию между собой и Амандой как некую стену, которую не могу преодолеть. Она интерпретировала это так: возможно, дистанция вызвана тем, что я не чувствую себя достаточно значимой. Моё сердце замерло, появилось ощущение, что наши отношения фальшивы. Я – клиент, она – терапевт. Она старается убедить меня в том, что наши отношения – настоящие, но в мою голову вливается такой густой туман, что я вообще перестаю что-либо чувствовать. Ощущаю лишь пустоту, которая засасывает меня в себя, и я тону в бездне, в темноте. Я падаю так стремительно, что мое сердце, кажется, вот-вот выскочит из груди, и меня поглощает чёрная дыра…
Если клиент испытывает столь интенсивные эмоции по отношению к терапевту, это значит, что, вероятно, произошел перенос – эффект, который наблюдается во всех длительных терапевтических отношениях. Иными словами, клиент использует терапевта в качестве белого холста, который он расписывает по своему усмотрению, опираясь на прошлый опыт отношений с близкими и важными для него людьми.
Законченная картина может заставить клиента увидеть в терапевте заботливого, любящего, родного человека или, наоборот, – бесчувственную, циничную, угрожающую личность, которая хочет причинить ему боль. Ни в первом, ни во втором случае речь не идет ни об объективной реальности, ни об истинной личности терапевта. В детстве Кира сдерживала жажду любви и заботы, чтобы защитить мать от себя и своих потребностей, которые та все равно не могла полноценно удовлетворить. Возможно, прежнее отрицание таких важных для ребёнка потребностей стало той причиной, в результате которой Кира ощутила дистанцию в отношениях с Амандой.
В детстве отчуждение было единственным способом уберечь себя от боли, вызванной хроническим опытом холодного отношения родителей. Кира научилась жить, не желая близости, но это не значит, что данная потребность исчезла как по взмаху волшебной палочки лишь потому, что Кира воспринимала ее как угрозу.
Правда, которую Кира отчаянно отрицает, заключается в обратном – она испытывает глубочайшую потребность в безопасных и преисполненных любви отношениях, поэтому Аманда стала для нее необходима. В отношениях с Амандой Кира ощущает комфорт и безопасность, желает получать больше, но по мере возрождения потребностей усиливается и страх, из-за которого она в свое время приняла решение перестать хотеть.
В отношениях с Амандой Кира снова переживает внутренний конфликт, который не смогла разрешить в детстве, конфликт, в котором, с одной стороны, находится потребность в получении любви, заботы и поддержки, а с другой – страх вновь испытать разочарование и боль. Замирание на месте и противостояние зарождающемуся чувству любви к Аманде мучительны и непродуктивны, но дают Кире иллюзорное ощущение контроля и безопасности: «Если я не поддамся любви и не позволю себя любить, то все останется по-старому. По-старому – значит, безопасно. Я знаю, по какому сценарию всё сложится, чего следует ожидать, как реагировать и как о себе позаботиться».
Парадоксальным образом именно попытка позволить произойти чему-то хорошему разрушает состояние внутреннего гомеостаза, которое годами обеспечивало чувство кажущейся эмоциональной стабильности, комфорта и безопасности. Нарушение внутреннего равновесия (даже если оно дисфункционально) очень пугает людей и нередко приводит к кризисному состоянию.
Каждому человеку нужны любовь, доверие и безопасность. Если мы их имеем в недостаточном количестве или не имеем совсем, со временем мы обучаемся обходиться без этих ценностей. Но это лишь иллюзия. На самом деле мы просто не умеем обращаться с этими чувствами, не умеем полагаться на другого человека, любить и принимать заботу и любовь.
Мы не умеем брать, когда нам дается.
Терапевтическое пространство – это, пожалуй, единственое место, где клиент может научиться принимать эти чувства и применять их себе во благо. Для этого он сначала использует в качестве поля эксперимента терапевтическое пространство, если, конечно, оно достаточно надежно для того, чтобы клиент выразил готовность получить небывалый эмоциональный опыт.
– Сегодня мне захотелось узнать, как происходит связь с клиентом, если терапевт пропадает из зоны доступности, например, если он умирает. Аманда предположила, что я боюсь того, что с ней может что-то случиться, однако правда, в которой я Аманде не призналась, заключалась в том, что мысли о смерти начали всплывать в моей голове все чаще и чаще.
Мне было стыдно об этом говорить, потому что я не понимала, что происходит. Почему они вообще появляются в моей голове? Не случилось же ничего настолько плохого… Иногда мне казалось, что я попросту сошла с ума.
Я придумала простой и удобный для себя способ попробовать поговорить с Амандой о смерти, не вызывая у нее подозрений, для которых, безусловно, не было никаких оснований.
Мысли о самоубийстве имеют тенденцию обостряться и утихать волнообразно. Один из наиболее распространенных мифов, который не позволяет вовремя распознать суицидальные намерения и оказать эмоциональную поддержку, – это уверенность в том, что человек, который всерьез задумался о самоубийстве, никогда об этом не скажет вслух. На самом деле, человек, размышляющий о самоубийстве, примеривающий его на себя, всегда находит способ, как об этом сказать окружающим. Для начала он прощупывает почву, чтобы понять, сможет ли выбранный собеседник вообще выдержать такой разговор. Причем этим собеседником может оказаться кто угодно, даже совершенно посторонний человек.
Если вы вдруг оказались в роли слушателя, не бойтесь этого разговора! Бояться нужно внезапного прилива энергии и радости у человека, который еще недавно не хотел никого видеть. Когда человек, ранее высказавший мысли о возможном самоубийстве, внезапно начинает раздаривать окружающим свои вещи, начинает искать встреч и извиняться за прошлые проступки. Скорее всего, этот человек уже выбрал день самоубийства и готовится к нему.
Я бегу по городу. Я знаю, что весь город захватили зомби, которые населяют эти дома. Обитающие здесь женщины из-за травмы не могут иметь детей. Пробежав через весь город, я упираюсь в гигантскую бетонную стену, преодолеть которую невозможно. Я стою на крыше игрушечного домика и глядя вниз вижу, как зомби пытаются меня достать. Меня охватывает полное тоски и ужаса смирение с неизбежностью смерти.
– Не могу заснуть – боль подчиняет меня себе стремительно и без остатка. Сердце начинает биться столь быстро и громко, словно вот-вот разорвет грудную клетку и выпрыгнет наружу. Отчаянно хочется выплакаться, но я не могу и не понимаю, что со мной не так? Почему из саднящих глаз невозможно выдавить ни одной проклятой слезинки, хотя слезы стоят прямо за глазными яблоками?
Я выбрасываю все дневники, которые вела годами, письма от друзей, поздравительные открытки, большинство фотографий, с которыми раньше мне бы и в голову не пришло расстаться. Я испытываю внутреннюю потребность избавиться от чего-то. Хочу сменить номер телефона, адрес электронной почты, удалиться из социальных сетей, пропасть…
Подобные действия, даже если человек не осознает их цели, могут указывать на подготовку к самоубийству. Сначала человек испытывает желание делать маленькие шаги – завершать незаконченные дела, избавляться от памятных вещей – поздравительных открыток, писем, фотографий, сувениров. А удаление из социальных сетей в наши дни само по себе приравнивается к социальному самоубийству. Иногда, после тщательного изучения мотивов этих и аналогичных действий, обнаруживается, что человек готовился к началу новой жизни, символическому перерождению.
– Тот безопасный пузырь существования, в котором я жила годами, лопнул и обнажил зловещую абсурдность моей жизни: смысл страданий заключается в самих страданиях. Все присвоенные значения – это самообман, созданный и поддерживаемый религией, эзотерикой, верой в паранормальное или во что угодно. Он дает разъяснение, утешение, чувство безопасности и ответ на вопрос: «Зачем я живу? В чем смысл моего существования?» Я бы тоже хотела верить в реинкарнацию, в Бога – во что угодно, лишь бы обрести ответы на свои вопросы. Я хотела бы знать, что война, которая бушует во мне, нужна для того, чтобы я стала лучше. Я действительно хотела бы, но я не могу!
Кира все еще находится в отрицании того, что с ней случилось, и не может идентифицировать причину своих чувств, которые воспринимаются как возникшие из ниоткуда. Опыт сексуального насилия сам по себе очень тяжел, но он дал Кире возможность испытать новые ощущения: Аманда ее не бросает, она готова быть рядом, несмотря на интенсивные эмоции, которые угнетают Киру. Этот позитивный опыт, чувство благодарности и любви к Аманде активировали мощный механизм переноса, возрождение болезненных прошлых отношений здесь и сейчас. Получив поддержку и заботу, Кира вступила в контакт со своей потребностью в любви и привязанности, но одновременно это вселило в нее ужас. Чувство привязанности к Аманде и собственная потребность в любви кажутся Кире неприемлемыми и потенциально опасными.
Таким образом, несколько травматичных опытов актуализировались на разных уровнях одновременно. Опыт сексуального насилия из-за сильной диссоциации, отрицания и сопротивления прямо сейчас в рамках терапии переработать невозможно. Кризис отношений «клиент – терапевт» находится в стадии развития. С учетом того, что начальный травматичный опыт, связанный с матерью, по-прежнему абсолютно не осознан, полноценно переработать и новый опыт тоже представляется невозможным. Ситуация Киры выглядит безнадежной и неразрешимой, но мы хотим подчеркнуть: она определенно не является таковой. Приведенный пример лишь наглядно объясняет, почему полноценная терапия обычно длится годами. Невозможно за пару сессий проработать столь глубокие, продолжительные и болезненные опыты.