30 июня 1812 год, село Дорогомилово 10 вёрст от г. Лида (Российская империя. Белоруссия).
Затмение прошло от того как стоявший рядом штабс-капитан Кирилл Щербатых одёрнул Руднёва несколько раз за рукав. За стенами церквушки были слышны звуки, которые сопровождают всю эту военную суету на недолгом привале. Вокруг было по- своему тихо и спокойно, словно не было войны. Здесь был он, его боевые товарищи по полку и самая желанная девушка на свете. На фоне событий последних двух недель, это казалось просто невероятным и лишённым смысла. Немногим менее миллиона человек совершали действия, которое называется военным искусством, но здесь и сейчас был другой мир. Ему казалось, что за свою недолгую жизнь, он совершил самый опрометчивый поступок, сначала безнадёжно влюбившись, а затем и вовсе тайно увезя из родительского дома понравившуюся ему селянку. Со свойственным молодёжным максимализмом того времени, он быстро разочаровался в светской жизни, и получив родительское благословение, посвятил себя военной службе, а к двадцати годам, без всякой протекции дослужился до артиллерийского капитана, находясь в группировке войск сосредоточенных в Молдавии под командованием князя Багратиона. И вот теперь, то, что совсем недавно казалось делом всей его жизни, пошатнулось под натиском томительных чувств, рискуя разрушиться окончательно. Он сам и его избранница, с разрешения командира полка двигались на восток в составе отступающих русских войск, преследуемых императором Наполеоном.
Денис поднял голову и осмотрелся, задержавшись взглядом на удивлённом батюшке, который стоял перед аналоем, держа в руках толстую церковную книгу. Эхо от голоса священника ещё продолжало летать в помещении церкви.
– Отвечай же, – шёпотом произнёс товарищ, – Ты чего, онемел от счастья что ли? Батюшка ждёт.
Стоявшие вокруг офицеры, указывали на священника. Штабс-капитан посмотрел на батюшку и слегка кивнул головой в сторону Руднёва.
– Святой отче, он от счастья слуха лишился.
– Вот как? – удивился священник.
– Так, конечно так. Ему бы сейчас в самый раз с молодой барышней в театр прокатиться, али конями поскакать, а у нас вишь-ка, война, однако.
Соглашаясь, батюшка кашлянул в кулак и повторил:
– Имеешь ли ты, раб божий Денис искреннее и непринужденное желание и твёрдое намерение быть супругом рабы божьей девицы Екатерины, что зреешь тут пред нами и собою?
– Имею, честный отче! – ответил Руднёв.
– Не связан ты обещанием или другим действием другой девице али невесте?
– Нет, я связан, нет. У меня нет ни кого….
Помолчав немного, священник слегка кивнул головой и посмотрел на девушку. Набрав воздуха, он обратился уже к ней:
– Имеешь ли ты, Екатерина искреннее и непринужденное желание и….
– Поторопись, святой отец, – перебил его Щербатых, поправив саблю, – У нас совершенно нет времени. Неужели ты не видишь, что тут всё по согласию?
Двери притвора храма распахнулись и тут же появились трое мужчин.
– Czekajcie, сzekajcie, to złodzieje! Pobyt! (польск. Стойте, стойте, это воры! Остановитесь!,) – закричал пожилой селянин, потрясая руками.
Стоявшие за спинами молодожёнов офицеры развернулись и, преградив путь, остановили человека. От удивления батюшка раскрыл рот. Невеста, сжавшись в комок, уткнулась в грудь Руднёва, который обхватил её руками, словно защищая от внезапно возникшей опасности.
– Chcą porwać moją córkę! Zatrzymaj ich! (польск. Они хотят похитить мою дочь! Остановите их!), – продолжал вопить старик.
– Эх ты ж хохол! Уже в поляка перекроился? – закричал один из офицеров, – Хватай его, ребята! С самой Лиды видать за нами гонится, курва!
– На постое были у него, так три шкуры драл с нас, подлец! У, рожа твоя панская! – подхватил ещё один офицер.
– Стойте! Остановитесь! Что вы творите в божьем доме? – громко произнёс батюшка, сверкая глазами, – Тихо всем!!!
Он обвёл всех взглядом, сопровождая его вытянутой рукой с массивным крестом, и добавил:
– Христиане! Православные! Что творите вы? От чего свою доблесть роняете?
Голоса стихли. Священник приблизился к девушке, и осторожно погладив её по голове, спросил тихим голосом:
– Не бойся, дитя. Тут тебя ни кто не обидит. Я буду твоим заступцем против любого числа.
В ответ она закивала головой.
– А теперь скажи мне безо лжи, какому богу ты веруешь?
– Она католичка, – опять завопил старик.
– О как, вот и по-русски вспомнил, Иуда! – довольно произнёс Щербатых, встряхнув как следует старика.
Двое мужчин прибывших вместе с селянином, один из которых был управляющим, а второй лавочником, угрожающе двинулись на помощь своему товарищу.
– А ну стоять, быдлы! – прошипел штабс-капитан, – А то вмиг за чубы выволоку! Плетей захотели? Лучше до греха не доводите!
Батюшка осторожно освободил девушку из объятий офицера, обнял за плечи и, отведя к аналою, спросил, смотря прямо в заплаканные глаза:
– Это твой отец?
Она согласно закивала головой.
– Ну, хорошо. А этот офицер? Он похитил тебя? Доверься мне, ничего не бойся. Я помогу.
– Д-д-да, – заикаясь, ответила она.
– Да…, что? – переспросил священник, взглянув на Руднёва.
– Нет! Всё не так! Катя…!
Батюшка поднял руку, прерывая слова капитана.
– Я…, я….
– Смелее, дочка, смелее….
– Я…, я люблю его! Всё по согласию.
– По согласию? Это хорошо! Ты в православии? Твой отец лжет?
– Да, батюшка, в православии. Сколь помню себя, я в православии!
– Скажи мне по – совести, ты счастлива?
– Да, батюшка, да святой отец! Как пред богом ответ мой!
Священник улыбнулся и ответил:
– Верю, верю тебе, красавица! А верю, потому что вижу, как твоя душа очами сияет!
– Без родительского благословения не имеешь права! Прокляну, прокляну тебя, лживый поп! – опять заорал отец, пытаясь вырваться из крепких рук офицеров.
За стенами храма сильно ухнуло. Все оглянулись на двери и офицер произнёс:
– Ты, святой отец поторопись уж. Не бери греха на душу, не оставь несчастных….
Священник подвёл девушку к Руднёву и вложил их ладони друг в друга.
– Идите с Богом, дети мои! Идите и ни кого не бойтесь! Будьте верны друг другу и счастливы! Нарекаю вас мужем и женой! Ступайте, я помолюсь за вас!
– А-а-а…, – завыл селянин и, упав на колени, обхватил голову руками.
Лавочник и управляющий подбежали и стали поднимать его с пола, боязливо поглядывая на выход из церквушки.
– Пан…. Пан Маницкий, пан Маницкий, ми повинні їхати. Треба поспішати! Французи підходять!
В храме появился унтер-офицер Аржаев с солдатами:
– Господа офицеры, надо бы поспешать!
Маницкий поднялся на ноги и глухо прошипел, разбрызгивая слюну:
– Cholerni moskali. Ruskie psy! Nienawidzę cię! Przyjdzie czas, pasy ze spin będziemy ciąć! (польск. Проклятые москали. Русские собаки! Ненавижу вас! Придёт время, ремни со спин будем резать!)
Солдаты поглядели на селян и Аржаев спросил:
– Кто это такие? Всё в порядке?
– Аржаев, выпусти этих, – произнёс Руднёв.
– А ну на выход, да поживее! – скомандовал унтер, – А может пенделя им поддать для ускорительности?
– Так пусть катятся. Проваливайте отсюда! – крикнул один из присутствующих офицеров.
Осторожно обойдя солдат, мужики вышли из церкви.
– Сдаётся мне эти не очень рады видеть нас?
– Отправляйтесь к орудиям, – приказал Щербатых, – Мы выходим.
Руднёв взял за руку священника и, поцеловав запястье, произнёс:
– Спасибо тебе, святой отец. Век тебя помнить будем. Вот возьми денег и записки с нашими именами, да пропиши в книге обязательно.
Екатерина, последовав примеру офицера, тоже поцеловала ему руку.
– Куда же вы теперь, дети мои? – спросил батюшка, принимая записки.
– Пока на восток, как прикажут, – ответил Руднёв, – А её с пионерным обозом отправлю, покуда отступать будем, а как сдастся случай, так, Бог даст, к матушке в деревню с какой оказией. Есть у нас небольшое имение в Тверской губернии.
– А примут ли девицу твои родители, она вроде не шибко знатного рода?
– Примут, святой отец. Мой-то батюшка помер, а матушке как раз помощь в хозяйстве, да и рода мы скромного и не богатого. У нас всё по-простому. Я прописал родительнице, только вот не знаю, кто вперёд дойдёт мы или то письмо. Как Бог даст, так тому и случиться.
Священник улыбнулся и сказал:
– Ну дай Бог, дай Бог, воины! Вы меня утешили, а теперь ступайте!
– А ты как же, батюшка? – спросил Щербатых, – Может с нами? Будешь у нас на манер прелата.
– Спаси Христос вам, но я останусь. Тут моё место! Так что за меня не болейте! А денег не надо, возьмите обратно, – ответил священник и осенил крёстным знамением посетителей, – Коли чисты ваши помыслы, так и без золота счастливы станете, а через то и я с вами!
– Может пистолет тебе оставить? – спросил Руднёв, – Время такое неспокойное.
Батюшка усмехнулся и не торопясь скрылся в маленькой комнатке за неприметной дверью.
Несколько офицеров и девушка вышли из церкви и, пройдя лужайку перед храмом, спустились к дороге, по которой началось движение огромного количества войск. Сбоку дороги стояла большая пушка- «единорог», запряжённая несколькими лошадьми. Но необычно было то, что к лафету той самой пушки были привязаны оглобли лёгкого экипажа. Вся группа подошла к бричке и тут же раздался негромкий хлопок. Из большой бутылки шампанского вина в два фужера для жениха и невесты была налита порция пенного напитка. Остальные довольствовались тем, что по очереди прикладывались к горлышку, сделав глоток или два, и поздравляли молодых.
– Закуска! – объявил Щербатых, извлекая два недозрелых яблока.
Одно он отдал Денису, а другое предложил своим товарищам, но те отказались. Он откусил и скривился от нестерпимой кислоты и бросил его на траву.
– Тьфу, кислятина какая, аж зубы свело.
Где-то сильно грохнуло, да так, что вздрогнули кони. Не отрываясь, Руднёв смотрел на катящееся яблоко, которое привиделось ему начинённым шипящим брандскугелем, жгущим всё вокруг и разрывающимся на смертельные осколки.
– Убереги, Господи и охорони нас в эту компанию, – одними губами произнёс он, – Нас всех убьют….
– Ты чего, Денис, – спросила Катя с явной тревогой в голосе, смотря на бледное лицо своего теперь уже супруга, – Что с тобой?
Она осторожно вытащила из его ладони второе яблоко и положила его на крыло экипажа. Всё, кто был рядом, внимательно смотрели на Руднёва, пытаясь понять причину беспокойства.
– Чего стоите? Вперёд, вперёд! – прокричал объезжавший колонну штабной офицер.
– Поехали! Трогай! – громко скомандовал Щербатых, махнув рукой.
Молодые заскочили в крытую бричку, остальные офицеры заняли свои места в колонне и растворились к реке из солдат, коней и обозов.
Колонна русских войск скрылась, повторяя изгибы просёлка. Затем промчался небольшой отряд казаков и всё стихло. Лишь где-то за лесом редко раздавались одиночные орудийные выстрелы. Трое мужчин в зипунах и широких шароварах осторожно вышли на дорогу, провожая колонну и боязливо оглядываясь по сторонам. Какое-то время они прятались в крытом конском стойле, где были привязаны пара осёдланных коней, а рядом стояла запряжённая бричка.
Подождав ещё около десяти минут, лавочник произнёс, осторожно дёргая за рукав пана Маницкого:
– Тепер вже точно не повернуться. Поїхали до дому, пан Маницкий. А то, дивись і французи з'являться. Нехай вони там самі воюють, а у нас господарство. Ну чого нам ділити?
– І то вірно. Ну навіщо нам свої животи підставляти. А коли краще кланятися, так що Наполеонові, що Олександру чи польським шляхтам, все одно. А ми живі і здорові. Нічого, поклоняємося так не переломимся, – поддержал его управляющий.
Маницкий не отрываясь, смотрел в ту сторону, куда ушли русские.
– Сучье вим'я! Кляті москалі! І та шалава. Через батька переступила, сука! – зло произнёс он, потрясая кулаками, – Ну нічого, нічого! Тут ми ще подивимося! А раніше з цим московським попом розберуся!
Затем вдруг резко обернулся, выхватил из-за голенища сапога короткую плётку и решительно направился к церквушке.
– Пан Маницкий, пан Маницкий! Господи, твоя воля! Що, що ти замислив? – приговаривали сопровождающие, хватая его за рукава одежды стараясь задержать,, – Здався тобі цей піп? Повернеться донька. Почудит трохи та й поверне до дому. Змирися. Французи вже поруч. Треба ховатися, як би біди не сталося!
– Так що мені ті французи? Зганьбила мене, сука! – отмахиваясь от них, зло произнёс селянин, – Як в очі дивитися буду своїм селянам? А що скажу панові Ражецкому?
– Так у того пана що Ражецкий синок-то дурачек. Намается дівка з ним, – попробовал возразить лавочник, – Бачив я як-то, тієї барчонок піймав собачку та повісив її за шию. А після, з лука стрілами в неї, вогонь розвів, стрілки палить, так прям в пузо собачці мітить. Про тож йому радості було. Як нутро від сміху не надірвав, так сміявся.
– Так, пан Маницкий. Навіщо доньку на таке обрекаешь? – поддержал товарища второй спутник.
Маницкий что было сил рубанул рукой по воздуху и прорычал, обращаясь к управляющему:
– Тобі яка нужда, що берешся міркувати? Босяцкое поріддя! А бабі і такий піде, чай не в казані варити. Зате гроші хороші і спорідненість. А я вже там розвернуся.
Он поднялся по лестнице и пинком ноги открыл двери. Его спутники последовали за ним, а последний, с опаской оглядев улицу, осторожно прикрыл вход, заперев его на крючок. Громко топая сапогами, пан Маницкий прошёл притвор, с шумом распахнул следующие двери и вновь оказался в главном зале церкви.
– Эй ты! – громко произнёс он, – Поп, выходи!
Он стоял, широко расставив ноги и уперев руки в бока. Из-за широкого пояса виднелась ручка пистолета и кинжал. Его слова эхом поднялись под небольшой свод помещения. Селянин рывком сдёрнул с головы папаху и, потрясая длинным казацким чубом, бросил убор на пол.
– Выходи, собака московская!
Дверь открылась, и показался священник. Он приблизился к троице и спросил:
– От чего же ты кричишь, сын мой? Я здесь и ни от кого не прячусь.
Двое сопровождающих боязливо сняли папахи и поклонились, с опаской посматривая на пана Маницкого.
Увидев батюшку, Маницкий ткнул в него пальцем и спросил:
– Ага-а-а…, вот ты где, опричник! Я пришёл спросить тебя, от чего способил ворогам, да отнял дитё моё от родителя!
Священник приблизился и произнёс:
– Вижу, гнев обуял тебя, сделав слепцом! Я вижу, у тебя оружие, как ты посмел зайти в божий дом при оружии, не будучи воином? Молись, молись и Бог простит тебя! Но прежде я прощу тебя, возьму твои грехи на себя, если выкажешь мне такое намерение! На колени!
Он решительно указал одной рукой на пол, а другой вытянул вперёд массивный железный крест. Лавочник бухнулся в ноги и стал что-то невнятное шептать. От такого неожиданного напора селянин открыл рот. Лицо его было бледным.
Наконец придя в себя, он произнёс:
– Да ты…, ты…! Как посмел так разговаривать со мной, с польским паном?
Маницкий вскинул руку вверх, в которой держал плётку.
– Не сметь! Не сметь! – одёрнул его священник.
– А я посмею, ещё как посмею! Я польский пан….
– А ведомо ли тебе, что нет для Бога государств? – перебил Маницкого священник, – Все едины пред ним и полек и арап и басурманин! Уходи, коли явился со злом, а болен чем, покайся, тогда выслушаю тебя и помогу!
– Скажи, как ты посмел без родительского благословения обручить мою дочь? – вскричал Маницкий.
– За то я сам отвечу, коли будет спрос! Плох и негож тот родитель, что не способствует счастью своих детей
– Она названная! Я за польского пана отдать сговорился! Значит ты преступник!
Батюшка посмотрел на Маницкого, а затем на его спутников, что стояли у селянина за спиной. Управляющий боязливо поднял глаза, и быстро поднеся руку к голове, покрутил пальцем у виска, пытаясь беззвучно произнести какие-то слова. Поняв, он слегка кивнул головой.
– Так ты за хворого хотел дочь свою отдать? – гневно произнёс батюшка, сверкая глазами.
От неожиданности изо рта Маницкого потекла слюна. Он утёрся рукавом и ответил:
– А хоть и так, зато мельню и хороший калым мне был! Тебе-то что за нужда? Бабы, бесовское отродие, должно им беспрекословно подчиняться хозяину и тем более родителю.
– Ведомо мне, что ты дочь свою в «чёрном теле» держал. Не любил ты её, а всё выгоду себе искал. Господь смилостивился над тобой, позволил твоему дитю народиться, а ты его продал.
Священник обернулся к иконам и стал креститься.
– Господи, справедливый. Оградил малое дитя от лиха, что задумал злостивец! Дай ему счастия, ниспошли благодать. О том молю тебя, Небесный Царь! Спаси и Сохрани их!
Помолившись, он через плечо вновь взглянул в сторону Маницкого и произнёс, указывая на дверь:
– А теперь ступай, чёрная твоя душа! Как мог ты пойти против Господа, что ниспосылает своим смиренным чадам любовь! Уходи! Более нечего мне тебе сказать.
Он развернулся и направился к келье.
– А-а-а…! – заголосил Маницкий, – Гореть тебе в аду московская собака!
«Бам…, бам…, бам», громко раздавались звуки от шагов священника. Закусив до крови губы, он прикрыл глаза и ещё сильнее сжал в руке массивный крест, словно знал, чувствовал, что должно случиться что- то непоправимое, неестественное для жизни, что-то такое подлое. Ещё до того, как вновь появилась эта троица, он аккуратно записал в церковную книгу имена Дениса и Екатерины, дав высохнуть чернилам, не торопясь сложил книги на полку и сидел какое-то время, закрыв глаза. Он ждал этих людей. Они должны когда-нибудь появиться, а потом возможно и французы. Но от своего смирения, а более от ощущения правоты, лёгкая улыбка иногда пробегала по его лицу. Он ждал. Ждал и они пришли, и они звали его.
Выхватив пистолет, селянин взвёл курок и выстрелил в спину священника. Дым рассеялся. Все трое стояли словно истуканы, не в силах сдвинуться с места.
Наконец лавочник выдавил:
– Що ти наробив, пан Маницкий?
– А? – обернулся к нему хозяин, расставив руки, в одной из которых был ещё дымящийся пистолет, а другой так же сжимал плётку.
– Ой гріх нам гріх! Чорт смикнув з тобою зв'язатися! – запричитал управляющий и обратился к лавочнику, – Дмитро, треба бігти, ховатися, поки люди нас тут не схопили!
Они развернулись и быстро направились к выходу.
– А ну, стійте, боязкі собаки! Та я вас по світу пущу! – закричал им в след Маницкий, потрясая руками, – Та я вас з потрохами куплю!
Не обращая внимания на слова хозяина, лавочник и управляющий быстро скрылись за дверями, что бы в тот же момент появиться вновь, пятясь спинами вперёд. В дверях показался французский офицер с пистолетом в руке в сопровождении солдат, который не торопясь и внимательно оглядываясь, зашёл в церковь.
– Військові пани, ми тут не при чому! – стали наперебой оправдываться лавочник и управляющий, – Це все ось цей пан зробив! Дозвольте нам до дому податися? У нас дітлахи, так скотина не годовані!
С громким стуком пистолет выпал из рук Маницкого. Солдаты вскинули свои ружья, держа на прицеле мужиков.
– Ось бачите, пістолет тільки у того пана, а ми як є беззбройні! У мене є тільки прутик, яким я коня поганяти. Ми мирні селяни. Ось до церкви приїхали, помолитися…