День воина. Историческая фантазия о событиях при селе Шевардино в августе 1812 года - читать онлайн

*** Глава 1. Русское поле. Фантом

Поле….

Сочетание гласных и согласных букв, очень удачно рисует в воображении это физическое явление местности, при этом даже передаёт особую атмосферу места, будь то снежная бесконечность или же море из налитых трав середины лета. Доводилось ли тебе, дорогой читатель бывать в тех местах, где когда-то произошли знаковые исторические события, или, обладая некоторым даром воображения можно представить, скажем, Куликовское поле или же поле темы моего сочинения расположенное недалеко от города Можайска, поле близ деревень Доронино, Семёновское, Шевардино, Утица, Татариново и Бородино. Не был я там, ни сейчас, ни тем более в то время, двести лет назад. Но в мыслях, а так же благодаря множеству изображений я нескончаемое количество раз присутствовал в том месте, бывал именно на том поле, которое хотел увидеть, не испытав разочарования. Поле, лишённое звуков технического прогресса, будь то двигающиеся машины, летящие самолёты или другие механизмы. Так кажется, что подойди с опушки леса любой человек и, перейдя просёлок замрёт в нерешительности. Надо лишь сделать шаг, словно во временной портал, а дальше ступать осторожно, не торопясь. А ведь и в самом деле, неосознанно начинаешь смотреть себе под ноги, словно боясь наступить на что-то или кого-то, с надеждой обнаружить какой-нибудь предмет из того далёкого времени. Будь то обломок штыка или пуговицу. К тому же, если явиться сюда намеренно, а не по случайности, то реальность предстанет совершенно в ином виде. Всё что может окружать человека там, есть немые свидетели…. Всё, кроме него самого. И эти свидетели, вековые деревья, холмы и курганы, да та же речка Колоча, без сомнения заслуживают уважения как современники героев тех далёких времён. Но от чего-то, так тянет прикоснуться руками к этой земле, и дышится с замиранием, и неосознанно заставляешь себя прислушиваться к этой тишине. Только в какой-то момент разорвёт округу далёкий колокольный звон монастыря. Позвонит- позвонит, да и затихнет.

Мило лукавят некоторые сочинители, жонглируя поэтическими фантазиями, утверждая, что теплая земля это от давних сражений, а холодная от скорби и уверяют, что если приложиться к земле ухом, то можно услышать…. Да ничего вы не услышите. Нет, не верю я в такие чудеса. Ведь это же очевидно, что теплая земля от солнца, а холодная от зимней стужи, а дождь с неба, всего лишь дождь. Всё как двести лет назад и нет природе дела до человеческих распрей.

Но только вот есть некая довольно странная, может даже тёмная история, что привиделся одному крестьянину из ополчения, который в числе многих, по осени 1812 года, был снаряжён для сбора погибших с Бородинского поля, солдат с того сражения. Да так привиделся, что крестьянин чуток умом-то и не тронулся, а после вернулся домой, испросил у барина вольную, а тот возьми да и дай ему что просил. Отправился мужик куда глаза глядят, оставив своё нехитрое хозяйство и могилу супружницы- матери двум своим сыновьям, пока не уткнулся в монастырские ворота. И так до конца дней своих заперся в том монастыре, наложив на себя обет молчания.

Но прежде, сидел на Бородине- поле тот крестьянин, на разбитом пушечном лафете, крепко задумавшись о чём-то, рассуждал, сам с собой, потягивая махорку:

– Ну ничего, ничего-о-о, братушки…. Это ничего, вот вы и дома. Покойно вам будет, не то, что этим, на чужбине.

Он слегка кивнул головой на отдельно сложенные тела убитых французских солдат.

– Смотри-ка и эти лежат. Всех, все-е-ех смертушка уравняла. Странно, а ведь и их жаль, бросил своих солдат Наполеон-то, здесь оставил. Ну а как, не тащить же их в свою Францию? Это, почитай, подале Киева будет. Далеко-о-о, очень далеко. Вот ведь и конями топтали и пахали ядрами, а земелька-то наша простит, всех примет, всех упокоит и своих и врагов. Рядышком ляжете да забудете свои распри и обиду.

Он поёжился от холодного ветра и поднял воротник своего тулупа, защищаясь от колючего снега. Посмотрел на лежащих солдат и произнёс:

– Вона, ты смотри, вроде как немцы что ли…, а може поляки. Форма не такая. Ну так поляки завсегда рады по России погулять, не скупились на русскую кровушку, а теперь вот тут лежат словно прощения просят. Учил ведь Спаситель, что надобно прощать обидчиков, а сам через то пострадал. Вот пришёл бы лучше тот Иисус до нас, ни кто бы в России не дал бы его в обиду, а уж тем более такую смерть как те немцы ему сотворили в Иерусалиме. Уж ходил бы ножками по нашей земле да говорил бы свои проповеди, а мы бы слушали да радовались, а так глядишь, что иноземные люди к нам не с оружием, а с добром бы ехали и послушать и поторговать.

Он улыбнулся от своих раздумий и даже, задремал, пока вдруг не окликнул его со спины некто, тихо так позвал и, тут же спросил:

– Эй, ты…. Как твоё имя?

Крестьянин вздрогнул и даже хотел привстать, но голос продолжил:

– Сиди, как сидел….

Ополченец замер.

– Так как твоё имя?

– Так эта…, Николай…, Почаев Николай Егоров сын. Мобилизован уездным дворянством…, вот….

– С кем ты сейчас говорил? Тут же нет ни кого.

Крестьянин развёл руками и ответил:

– Так вот, с покойными и говорил.

– С покойными?

– Ну да.

– Благодарные слушатели, – вздохнул за спиной некто, – Молчат и не перебивают….

– Так я больше для себя. С них-то уж какой спрос?

– А ты давно тут?

– Так я уж вторый раз…. Мы сюда сначала прибыли как раз перед баталией, да так в лесах и промаяли, не двинув с местов. А потом вместе с войском подались до Москвы, а там и до Тарутино. А уж посля, вот идём…, собираем товарищев своих и этних антихристов, Прости Господи грешную душу.

Он наложил на себя крестное знамение в надежде, что привидение исчезнет или испугается. Но после паузы к нему обратились вновь:

– А здесь чего один-то?

Уже несколько осмелев, Николай кивнул головой на сложенные тела и ответил:

– Дык, эти, значит последние остались. Много тут народа-то легло. Сначала в траншеи хоронили, что под редутами и флешами, а после вот, в овраг за курган свозим там, стало быть и жгут их, а пепел снова сюда вертается. Чудно.

Установилась пауза. Некто там за спиной крестьянина присел и тяжело вздохнув, произнес:

– Долго же вы шли сюда, однакось. Долго….

Видя, что может завязаться разговор, ополченец осторожно спросил:

– А позволь узнать, ты сам-то кто таков будешь? И смотреть на тебя нельзя….

Кто-то там опять вздохнул и ответил:

– Я погиб тут. Вот уж и не знаю, благодарить мне или сожалеть о том. Как тут скажешь?

– У тебя поди и фамилия есть…? Ой, то есть была….

– Иванов…, – вздохнул призрак.

– Ну да, кака ж ещё могет быть фамилия-то на Руси…. Конечно Иванов…, – сочувственно произнёс ополченец и спросил, – Наверно страшно было?

«У-у-у», задул на распев ветер. Почаев поёжился, ожидая ответа, но всё же оглянуться не решился.

– Первый бой не страшно, от того, что не знаешь, чего ждать. Страшно было когда в начале компании первое ядро прилетело и товарищи мои упали, а мы ряды сомкнули и пошли, вроде как и не было их ни когда рядом. Опустошение в душе такое и помочь нельзя им и бросить пришлось.

– А позволь дознать, где ж тебя убило-то?

– Так у Колоцкого монастыря…. Там есть деревенька Гриднёво, вот там я и закончился….

– А потом?

– А потом?

Некто вздохнул, от чего плечи крестьянина даже сквозь тулуп обожгло жутким холодом. Призрак был совсем рядом.

– Потом…. Вдруг колокол ударил, сильно так, словно ядро в него попало, я даже вроде как слуха лишился и огонь вокруг, словом как та комента с небесов в земелю нашу врезалася. Таки прямой путь подаваться на божий суд. Только очнулся посля, ни сражения, ни ружья, ни кого и ни чего, и вижу себя в деревне, вроде как знакомое село. Дом мой над речкой я у плетня стою, и смотрю вдаль, а там…. Матерь Божья, светопреставление, знаешь, когда после зимы всё наружу рвётся с новыми силами. И вот, вдалеке, за лесом, где соседнее село, гроза и молнии и небо в зареве. Я уж давно заметил, что весной как грянет гром, словно будит со сна природу и пошло всё в рост. А у нас ни собаки, ни другая какая есть живность и голоса не подаёт. Ни ветерка тебе, и река не шумит как прежде. А из всего живого, так вроде как я один. Стою, смотрю и размышляю, а как к нам та колесница с Илиёй прикатит, так в пору в церквушку бежать, да грехи молить. Странно, в общем всё там за леском, а где я тишина, словно мир раскололся на двое.

Где-то далеко зимнее небо вдруг озарилось ярким всполохом от огромного костра. Почаев вздохнул и, сняв мохнатую шапку, перекрестился и тихо произнёс:

– Эх-ха-а-а, видать братушки, в рай полетели….

Помолчав немного, он осторожно повернул голову и спросил:

– А ты тут ещё?

– Да, – ответил ему кто-то.

– Ну, дальше что было…?

– Дальше…. И вдруг, слышу я, вроде как скулит кто-то, а где, в толк не возьму…. Так вот воет жалобно, у-у-у, у-у-у…. И надо же, меня словно осенило…, так- то ж Жулька, собачка у меня такая была. Цыгане, что стояли у нас, хотели утопить её, сука у них ощенилась, а я взял да копеечку, заплатил. Собачка-то так себе, безродная, а сочувствия в ней прям как не у каждого родственника такое имеется. И воет псинка как по покойному, а может от страха, что молнии с неба сверкают. Тут не только собака спугается. Так размышляю, что недолжно быть больше такой войне, всем людям в ученье. Это ж скока народа положили зазря. Да ради этого я смирюсь что погиб, что ни какому государю в голову больше не придёт обречь своих подданных на такие страдания. Ладно ещё мужики на кулаках не поладили, а то ведь тьмовым числом народ упокоился. Ради чего только? А спросить, так и не скажет никто наверно. Я в счёте-то не очень силён, только понимаю, что много, ох как много людишек легло. А теперь должно наступить такое время, когда цари примирятся и чем воевать, будут ярманки устраивать. Обязательно такое время наступит, не может не наступить. Люди добрее станут, а может кто и Жульке моей косточку кинет или приласкает, сам-то я вот….

– А я так кумекаю, – ответил крестьянин, – Что прогоним Наполеона и, в аккурат, выйдет так, как ты сейчас сказал. Тока вот солдатушек уж не вернуть. Вона они, столбиками лежат, а у иных с руки даже ружья не выдернешь или сабли, так и хороним, при оружии.

Звук деревянных колёс телег о замёрзшую землю привлёк внимание Николая. Он вытянул голову и, посмотрев на медленно приближающуюся траурную процессию, произнёс:

– О то ж от Колоцкого везут….

Собеседник не ответил. Почаев помолчал немного, и вновь взглянув на дорогу, по которой двигались подводы, произнёс:

– Слыш-ка, солдат…. Я говорю, вона от монастыря везут убиенных-то, да ещё тех, что по над дорогой пособирали. Это, самые дальние, верстов ока пяти будет, а может и более. Сейчас соберём, а там скоро и до Смоленска подадимся…. Скажи, а детки, ну детишки-то есть у тебя, а жена…?

Ему опять не ответили. Подождав немного, ополченец медленно обернулся на то место, откуда слышал голос.

– Господи, Иисусе, Сыне Божия мученик…, – произнёс крестьянин и осенил себя крёстным знамением.

Перед ним стоял солдат одетый в шинель перехваченную белыми широкими ремнями. Руками, обмотанными грязными ниспадающими бинтами он сжимал длинное ружьё с примкнутым штыком, прислонив его к левому плечу. Всё это страшно развевалось по воздуху, делая картину ещё более жуткой, особенно грязные бинты, которые словно змеи обволакивали его тело, поддаваясь порывам ветра. На голове был кивер с репейкой мушкетёрского полка, надвинутый широким козырьком на глаза, но вот лицо…. Лицо, от шеи до глаз было повязано грязно- белой материей, на манер платка, которым прикрываются от пыли во время похода. Но то, что не было скрыто, представляло собой чёрную зияющую бездну, вместо человеческого лица чёрное нечто, выделяющееся на фоне тёмного ночного неба. Он поднял голову, словно давая себя рассмотреть, но даже свет луны, отражённый от выпавшего снега не смог осветить открытую узкую часть лица, он словно проваливался в эту пустоту.

– Ээ-эй…, – хриплым голосом позвал его крестьянин.

Фантом не ответил, затем постоял немного, медленно повернулся и, опираясь на ружьё, словно на посох, медленно побрёл прочь, навстречу лунному диску.

Проводив его взглядом, крестьянин закрыл глаза, из которых по щекам стекли две слезинки.

– Да есть наверно у тебя и детушки и жёнка имеется, а може и дедки- старики дал Бог живы- здоровы, как же русскому человеку этого? Без этого не моги, нельзя…. И Жулька…. Только вот же какое горе-то, а ведь ждут солдата, а он вона чё…. Нет его, как и не было….

Затем помолчал и, разведя руки, словно сам удивился своим мыслям, добавил:

– То есть как это не было? Был он, был русский солдат! И был и будет и есть! А кто ж тады шею-то свернул Бонапартию, так под зад напнул, что вона бегом бегить, споткается а поспешает, зараза в свою французию….

– Ты чего тут, охраняшь их что ле? – обратился к Николаю возница с первой подводы, указав кнутом на сложенные трупы, – Так в том надобности нет.

– Езжай, езжай, – ответил Почаев, поглубже натягивая шапку, – Тебе- то что за печаль? Я своих жду грузиться.

– А то садись, таки подвезу, – не унимался возчик, слегка стегнув лошадь, – Но-о-о….

– Да нет уж, благодарствуй! – ответил ополченец, взглянув на страшный груз в подводах, – Мне пока в другу сторону.

Он отвернулся от дороги и ещё долго всматривался во мрак и стену из снега, освещаемые луной, надеясь разглядеть ту фигуру солдата по фамилии Иванов, что прежде заговорил с ним.

***

Глава 2.

Нетанцевальные па месье

де Талейрана.

Закрытый экипаж стоял на неприметной улице пригорода Парижа в один из последних дней февраля 1812 года, тщательно скрывая двух месье, негромко беседующих между собой. Одним из мужчин был бывший иностранный министр Франции месье Шарль Морис де Талейран- Перигор. Его собеседник, среднего возраста господин, занимавший официально должность скромного советника по финансам при русском посольстве во Франции граф Карл Нессельроде.

Если бы некто, совершенно тайно присутствовал при этой встрече, да, собственно как и при других рандеву, то без всякого сомнения сделал бы вывод, что эти два человека были знакомы достаточно хорошо, но более того их связывала тайна, тайна их деловых отношений, которой они совершенно не желали делиться с третьими лицами. Оба господина существенно поднаторели на государственной службе и имели веские основания для подобных встреч, если не сказать более, они стремились к подобным встречам, извлекая из этого мероприятия существенный интерес.

Их знакомство произошло в небезызвестном Тильзите почти пять лет назад, где каждый находился в свите своего императора. С одной стороны это был русский монарх Александр, а с другой император Франции Наполеон. Россия попала в невыгодное положение и, не смотря на мирные договоры, настроения в обществе никак не способствовали укреплению дружественных отношений. И вот, совершенно как нельзя кстати, появился месье иностранный министр, представленный русскому царю генералом Коленкуром. С некоторых пор, месье де Талейран быстро охладел к проектам своего императора, совершенно не стесняясь, принимал деньги и оказывал определённые услуги сторонам, которые были далеко не друзьями европейского диктатора Бонапарта.

– И так, дорогой князь, – начал первым Нессельроде, широко улыбаясь, – Вы желали видеть меня и вот я тут.

Талейран кивнул головой и произнёс:

– Прежде, мне бы хотелось знать, что вы думаете обо всей этой военной суматохе?

– Дорогой мой, я не уполномочен вести какие-либо переговоры. Я всего лишь финансовый советник и не более…. А военная суматоха, это дело военных…. И почему именно я…, почему именно меня вы выбрали в качестве посредника?

– Ну так и я не министр, – тут же парировал француз, – Вы правы, имея своё имя и положение, я бы мог вести свои дела через князя Куракина?

– Именно так и хочу сказать, – ответил Нессельроде.

– Тот, о ком мы говорим, блестящий дипломат, без всякого сомнения. В бытность свою при императоре…, тогда в Тильзите, именно я настаивал на выборе Александра в пользу князя Куракина как посла России во Франции и император Наполеон быстро согласился со мной, если учесть, что у него на всё есть своё твёрдое убеждение и мнение. Но наш «бриллиантовый» князь, слишком уж заметная фигура, поймите меня правильно, к тому, же совершенно без вреда своему поручению от государя и, состоя в числе первых государственных сановников, слишком много уделяет внимания своей внешности и туалету. Это блистательный политик, как внутренне, так и внешне, в полном понимании этого слова.

Он сдёрнул с рук перчатки и помахав ими продолжил:

– Да по запаху духов можно определить, что по соседней улице проследовал экипаж князя, а наше дело требует скрытности. Ну и конечно его возраст…, ему кажется шестьдесят лет, но он бодр и силён духом, даже после пожара на бракосочетании императора и Марии- Луизы, где он пострадал в известной степени.

– Да, тут вы правы… – согласился Нессельроде, постукивая тростью по полу экипажа, – Однако, как вы достаточно быстро убедили меня месье де Талейран. В вас исключительный дар этого убеждения, подкреплённый рассудительностью и здравым рассудком. С вами трудно не согласиться и я всегда восхищался вашими способностями вести государственные дела.

– Что же, тогда давайте закончим это официальное недоверие. И вы, и я, мы прекрасно понимаем, что нуждаемся друг в друге, однако мне льстит ваша осторожность, которую вы проявляете при каждой нашей встрече. Вы держите дистанцию, не опускаетесь…, как это у вас…, до панибратства…. Я правильно охарактеризовал степень отношений?

Советник согласно кивнул головой.

– Будет вам, дорогой граф, я ваш друг, если хотите, но уж точно не враг.

Они замолчали. Нессельроде поправил плотную штору на окне экипажа и взглянул на Талейрана.

– Ну хорошо…, теперь к делам…, – сказал Талейран, и извлёк из внутреннего кармана пакет, – Вот это должно быть у императора Александра.

– Я всё это время хочу вас спросить…, – начал, было, советник.

– Граф, – перебил Талейран, не дав задать вопрос полностью, – Не пытайтесь разглядеть во мне предателя Франции, а Бонапарт не вся Франция, как бы ему не хотелось. Я сторонник незыблемости столпов государства и в этом вижу лишь монархию и государя как гаранта. Эти игры в революцию…, народовластие, баррикады…, расчёт на чернь, призывы прийти, сломать и забрать. Ну не верю я во все эти светлые помыслы для кого-то или во имя кого-то…. Гильотины, виселицы и расстрелы…, и идут по трупам носители всё тех же светлых мыслей. Нет, дорогой граф, это не моё. Плох государь или нет, так решила судьба, и народ обязан служить ему. Моя симпатия к России, вызвана прежде всего особым отношением к порядку. Судьба мятежников, что пытаются пошатнуть общество и русский трон, ужасна, хотя если взять Францию….

Он замолчал.

– Но европейцы считают нас невежественной нацией, – нарушил паузу Нессельроде, – Однако я потомок германских дворян, но считаю себя русским.

– Я предпочитаю видеть трон, а на троне короля, – продолжил бывший министр, – И совершенно не важно, какими он будет обладать способностями как политик и правитель. Другое дело кто окружает монарха, кому он доверяет действовать от своего имени…, да пусть это будет война или дипломатия или торговые союзы. Главное, что есть человек облеченный королевским расположением и особыми полномочиями, который добывает победы и преференции для своего государства.

– А что же Бонапарт? – спросил советник, выслушав словесную тираду бывшего министра.

– Его кипучая деятельность и абсолютное единоличие, привело к появлению многочисленных тайных врагов. Он руководит армией, флотом и одновременно актёрскими театрами и рынками. Он может спать стоя, прислонившись к стволу дерева, и ему этого хватает. В очередной раз мир увидел, что оказывается можно без всяких последствий узурпировать власть короля, а потом саморучно взять и возложить себе на голову венец без всякой опаски быть поражённым молниями или другими небесными карами. Нет, нет и ещё раз нет, Карл Васильевич…, Мараты и Робеспьеры погружают страны во тьму, в хаос, в итоге революция, которую они вскормили, так и пожрала их сама. Революция, есть уродливое движение организованных масс к мнимой свободе, а в результате многочисленные жертвы и страдания. Его очарование армией и народом понятно, его боготворят. Вы знаете, как-то я был в толпе, когда войска уходили в очередной поход и какой-то человек крикнул «Вы куда идёте?», а весёлые улыбающиеся солдаты ответили «в Италию», «а это где?», – спросил всё тот же зевака. Так знаете, что солдаты ему ответили…? Что Италия это где-то в Испании.

Мужчины рассмеялись и Талейран продолжил:

– Подобное невежество этим солдатам простительно …, их не интересуют какие-то там колонии…, сиюминутная нажива не более, что бы поправить своё финансовое положение и слава доблестных завоевателей, о которой они будут рассказывать в какой-нибудь госконской таверне или кухаркам из Прованса, вливая в себя порции вина. Им всё равно куда идти, армия хочет быть со своим императором, аппетиты которого растут с каждым разом. Ему нужен размах…, масштаб…. Лёгкие победы опьянили его, но вот русские…, это не мамелюки или итальянцы, которые давно перестали быть римлянами. Мне кажется, что вы поняли меня, граф.

– Так полагаю, что вы желаете покончить с Бонапартом? – просил советник.

Сжав губы, Талейран задумался и произнёс:

– Ну что вы, мой друг…, нет, подсылать убийц я не стану. Всё должно произойти естественным способом. Однако его надо остановить, но я не вижу силы, которая бы смогла это сделать кроме царя Александра. Мне бы хотелось видеть во Франции монарха и династическое право на престолонаследие. Хотя, надо сказать, что свергнутый Луи Филипп не сильно-то отличается способностью к управлению государством. Сейчас он просто сидит себе на британских островах и очевидно ждёт, когда ему наденут корону вновь, тем не менее, я за монарха, пусть волею Создателя и такого. Бонапарт погубит нас.

– Хорошо, князь. Я передам ваш пакет государю, – произнёс Нессельроде, – Но это всего лишь слова…, это ваши рассуждения, хотя и не лишённые здравого смысла.

Талейран несколько раз хлопнул в ладоши, улыбнулся и ответил:

– И снова вы на высоте. Браво, граф! Сейчас мой авторитет служит мне хорошую службу, хотя все свои намерения Наполеон тщательно скрывает даже от сената.

В знак благодарности, Нессельроде учтиво склонил голову, тем не менее, спросил:

– Но как? Ведь подготовка к военной компании это не рядовой случай. Это трудно скрыть. Он не может даже условно единолично распоряжаться казной.

Француз продолжил:

– А вы посетите Данциг, и без сомнения увидите, что город превращается в крупную военную базу и прежде всего продовольственную. Мне кажется, что не стоит объяснять, по какому поводу намечается грандиозный банкет. Дорогое это удовольствие – война. И движение огромных затрат скрыть невозможно. Император императором, но и единоличная власть имеет свои пределы и ограниченные возможности, тем более, что я не один, кому это не совсем нравится. Но не просите меня раскрывать свои карты, всё равно это бессмысленно. Зайдите в любую таверну, прогуляйтесь по площадям, война витает в воздухе…, это настолько очевидно, что невозможно этого не заметить. Война с Россией это не прогулка по Европе и он это прекрасно понимает.

– Но, должно же быть какое-то основание? Нужна идея, если хотите…, к тому же заключён мир в пользу Франции, – спросил советник.

Талейран ответил:

– Ваше влияние на Европу за последние пятьдесят лет, вот вам и основание, которое лишило его сна. Если экономические прорывы царя Петра вызывали усмешки, и то в начале…. А современная Россия это уже серьёзный соперник для императора Франции, который вовсю хозяйничает в Европейских дворах как у себя дома. К тому же Англия…. Есть мнение, что таким образом Наполеон хочет лишить Англию её восточных колоний, коли уж не получается победить в открытом столкновении. Английский король, словно в крепости на своих Британских островах. А попасть в Индию безопасней и проще через Российскую империю. Это планы на уровне мифов, но как повод, мне кажется, вполне основателен. Александр связан с королём Британии военным договором и никогда не позволит пройти французской армии по своей территории ради такой цели. Да и сам Наполеон…, он считает, что рождён взять и требовать, а не просить или уступать. Скажу больше, России объявлена негласная дипломатическая блокада. Император призывает ваших врагов на свою сторону, но вот какое дело, турецкий паша вряд ли простит ему уничтожение четырёх тысяч пленных турок в египетском походе, что же касается шведского короля, то кажется он получит, если ещё не получил от Александра Норвегию. Это достойный подарок, от которого Бернадот сразу забыл, что когда-то был маршалом Франции и даже родственником Бонапарта. Русский царь Александр далеко не так-то прост, как может казаться. Тут судьба благоволит вам.

Он осторожно выглянул за штору занавешенного окна, тяжело вздохнул и, надев перчатки, произнёс:

– Действуйте, Карл Васильевич, не медлите, а именно действуйте. Я знаю, что вы изучите мои документы, но знайте, что я очень симпатизирую царю Александру. Он по праву слывёт в Европе как просвещённый монарх, но вот этого и бойтесь и не тяните время. Тильзитский мир не состоялся и Наполеон не сидит на месте. И упаси вас Господь от революций и восстаний. Сила России в патриархальности уклада жизни. Поверьте, мой друг, я достаточно повидал всех этих возмущённых каменотёсов. И вот ещё что…, если Наполеон перейдёт Неман, это будет для Франции катастрофой, а пока он ослеплён своим величием и современная Европа живёт так, как того желает император Наполеон и мне кажется иногда, что он сошлёт на галеры всякого, кто посмеет усомниться в его бессмертии.

Между беседующими повисла неловкая пауза. Нессельроде сидел и, не отрываясь, смотрел на пакет.

– Очевидно, я дорого вам стою, – улыбнувшись, произнёс Талейран.

Граф пожал плечами.

– Ну коли уж государь самолично распорядился открыть для вас отдельный счёт во французском банке, то это может значить только одно, что информация очень и очень ценная.

– Однако я сильно рискую. Мне не хотелось бы оказаться на месте осведомителя, который знакомил русского агента в Париже, месье Чернышёва с документами исключительной важности иногда даже раньше чем их читал сам Наполеон. Император был так возмущён, что в военном ведомстве, в самом Генеральном штабе Франции действует русский шпион, что распорядился отрубить головуосведомителю, несчастному месье Мишелю на площади прилюдно, в назидание всем сочувствующим России.

– Да, я знаю, грустная история, однако, конкретного плана нападения он так и не добыл, но, слава Богу, Александру Чернышёву удалось бежать.

– А теперь прощайте, граф.

– Прощайте, дорогой князь, – произнёс советник, слегка склонив голову.

Надвинув на лоб цилиндр, и подняв воротник, бывший министр сошёл с экипажа, и быстро сел в карету, что ожидала его тут же. Советник взвесил пакет на руках, тщательно осмотрел его, а затем убрал подальше в тайный внутренний карман полувоенной шинели.

Затем открыл окошечко и приказал кучеру:

– Давай-ка братец на Риволи…, в отель (очевидно речь идёт об отеле «La Meurice»)! И не торопись. Не будем привлекать к себе внимание.

Не торопясь карета двинулась по уличной брусчатке, слегка покачиваясь на неровностях поскрипывая рессорными пружинами. Советник отодвинул занавеси и стал рассматривать людей с головой погружённых в городскую суету. Катились тележки и кареты, сновали мальчишки продающие газеты громкими голосами предлагая товар, необычайно много военных было особенностью Парижа того времени. Офицеры, солдаты, по одному, группами и в подразделениях, звуки команд и всевозможные воинские ритуалы под бой барабанов и свист армейских флейт. Проезд конных всадников вызывал восторг парижанок, которые смущённо поглядывали из под капоров на бравых гусар, прячась в воротники меховых накидок. Вся эта видимая праздность, что властвовала в столице, была вполне оправдана. Парижане видели свою армию сияющую и непобеждённую. Стройные ряды солдат в крестообразных белых ремнях, киверах, в мундирах с сияющими пуговицами и с большими ранцами. Солнце ранней весны весело блистало на каждом из тысяч и тысяч штыков проходивших войск, начищенных стволах орудий и боевые знамёна с верхушками в виде имперских орлов, гордо развевались над этой бесконечной, словно река, императорской армией. Не было ни раненых, ни скорбных повозок с убитыми, город сиял своими домами и улицами с многочисленными флагами, а война была где-то очень далеко от Парижа и казалась тогда не более чем романтическим приключением.

Дорогу экипажу перегородила очередная колонна, браво марширующая под барабанную дробь, и казалось что нет в мире той силы, что была способна остановить этих солдат, ведь именно им посчастливилось жить во времена великого императора Франции Бонапарта Наполеона и его доблестных маршалов.

– Значит он решил что бессмертен? – произнёс про себя граф, проведя рукой по тайному карману, – Значит он думает, что он Бог?

– А-а-а-а…! Слава императору…! Слава императору…! – доносилось с улицы приветственные крики толпы, которая радостно махала руками солдатам.

Между овациями и оркестрами слышались громкие команды офицеров, и как всё это сливалось и звучало в какой-то невероятной гармонии, позволяя парижанам вдоволь насладиться реальностью. Весна стояла у порога 1812 года, и большая война готовилась сотрясти мир на долгие следующие годы.

Сим докладом, из под руки (т.е. тайно) уведомляю, что по донесению заинтересованного лица прозвищем «Танцор», императором Франции Бонапартом Наполеоном ведётся активная подготовка военного вторжения на территорию Российской Империи армией числом около полумиллиона человек. Рассматривается участие союзных войск Австрии, Пруссии и Швеции, а так же Османской империи.

Особого внимания требуют вассальные правители Австрии и Пруссии, кои связаны с Францией соглашениями.

Источники «Танцора» близкие к окружению северного короля доносят, что в настоящее время политическая обстановка и настроения двора, способствует заключению нами мирного договора со шведским королевством, что несколько упрощает задачу, но не решает проблему.

Так же с оказией от доверенного лица английского двора имеется прошение ускорить рассмотрение Вашим Величеством предложения короля Англии о финансовой военной помощи Российской Империи без привлечения английской армии.

Учитывая сложные отношения с Шахом Персии и возможностью его нападения, Наполеон Бонапарт располагает сведениями, что значительная группировка русских войск сосредоточена в Закавказье и не может быть задействована на случай военных действий.

Цель императора Франции заключить Россию в дипломатическую блокаду.

Могу так же сообщить, что был информирован о том, что на территории Российской Империи активно действует шпионская сеть, собирая сведения о передвижении русских войск, планах военных компаний и состояния русской армии. Распространяются фальшивые денежные знаки с целью ослабить экономическое положение государства.

«Танцор» настоятельно рекомендует, приять к сведению информацию и самым решительным образом начинать подготовку к войне с Бонапартом.

P.S.: Исходя из собственных наблюдений могу заключить, что какого-либо всплеска антирусских настроений в Париже не выявлено. Население относится к ведению боевых действий как к чему-то совершенно отдалённому и не выказывает агрессивных действий по- отношению как к русской миссии так и к отдельным гражданам, подданным Вашего Величества.

Февраля 26 дня 1812 года. Париж. Франция.

***

Глава 3.

«Бриллиантовый» гнев.

Вежливо поклонившись согласно этикету, но сохраняя достоинство по рангу и чину, посол Российской Империи, канцлер российских орденов и действительный тайный советник 1-го класса, князь Александр Борисович Куракин, крепко сжал губы, но всё же изобразил дежурную улыбку и, получив разрешение удалиться, торопливо покинув Фонтенбло, резиденцию французского императора Наполеона Бонапарта. Намеренно громко топая каблуками своих туфель с позолоченными пряжками, он шёл по коридорам дворца, совершенно не обращая внимания на приветствовавших его военных и челядь, склонявшихся в поклонах. Каменная гримаса на припудренном лице не выражала никаких эмоций, и было совершенно непонятно, чем закончилась многочасовая беседа русского посла и императора Наполеона. Спустившись с лестницы дворца, он подошёл к огромной роскошной карете с цугом, окружённую лакеями и скороходами и, оглянувшись через спину, взошёл в экипаж, вступив на откидную ступеньку. Лакей собрался было закрыть дверь кареты, но князь, подставив ногу, гневно сверкнул глазами и глухо прорычал:

– Давай к Бирону! Живо из этого вертепа!

Лакей кивнув головой, крикнул:

– Пошё-ё-ёл!

И уже на ходу заскочив на облучок, добавил, обращаясь к кучеру:

– Давай, погоняй к Бирону! Светлейший словно не в себе….

«Светлейший» и действительно был не в себе. Он, то надевал перчатки, то снимал их. В конце концов, что есть силы, швырнул на пол кареты и стал топтать их, дав волю чувствам. Крепко сжав зубы, тяжело и часто дыша, он издавал лишь глухое мычание. Гнев и ярость терзали и переполняли всё существо князя, и окружающий мир спасали разве что стены экипажа. Какое-то время, он не отрываясь смотрел на брошенные перчатки, в то время как в его голове сумасшедшим сумбуром носились множество мыслей. Он даже хотел приказать развернуть экипаж, вернуться вновь к Наполеону и убить его из пистолета, который всегда находился в карете в укромном месте. Но старательно отгонял эту идею, решив, что подобное действие не соответствует чину русского посла. Гнев буквально слепил его.

Взглянув в окно, он нервно задёрнул шторки и наконец, выдавил из себя:

– Ненавижу…, ненавижу этот город…. Меня…, да кто это такой? Какой-то корсиканец отчитал как мальчишку! Что он себе позволяет? Жрут тут, понимаешь, всякую нечисть из болота…. Тьфу ты срам какой, а посля берутся советовать, как нашему царю надобно поступать. Слышал я как эти лягушатники разговаривали, обсуждали нас…, мол, мы репу, видите ли едим, а после дух нестерпимый идёт…, а от них после лягушек…. Вот какой после лягушек может идти из жопы дух?

Он откинулся на мягкую спинку каретного диванчика и, закрыв глаза, перекрестился.

– Господи…, спаси и сохрани…. Ненавижу их всех…!

Первое потрясение после встречи с Наполеоном прошло. Светлейший так и ехал с закрытыми глазами, положив под обе руки мягкие походные подушечки потихоньку приходя в себя. Князь опять становился расчётливым и хитрым дипломатом и царедворцем. Он точно знал, как ему следовало поступить, и его голове даже созрел текст письма, в котором он решил известить государя о положении дел во Франции.

Александр Борисович перебрался к слуховому окошку и, приоткрыв его, крикнул:

– За тобой что, бесы гонятся? Шагом езжай…. Чего внимание привлекать.

Карета тут же замедлила ход.

Надо сказать, что тут князь Куракин заблуждался. Экипаж посла Российской империи, невозможно было спутать ни с каким с другим экипажем. Эту карету знали в Париже почти все. Ну а приезжим, она могла показаться собственностью какого-нибудь короля, настолько богато было убранство экипажа и совершенство в техническом исполнении. Так что независимо от скорости хода, проезд Александра Борисовича всегда привлекал к себе внимание и сопровождался восторженными взглядами горожан и завистью французского дворянства. К тому же не лишне будет упомянуть, что и сам князь Александр Борисович имел патологическую склонность к роскоши. Его называли в Париже не иначе как «Бриллиантовый», что полностью соответствовало содержанию. Этот человек буквально блистал сам собой, будь это государственный приём или светский бал, рассуждая, что по виду и поведению посла, должно судить о самой империи как таковой, возбуждая живой интерес иностранцев к России, как когда-то европейцы думали об Индии. Умел всё же Александр Борисович в нужный момент изящно встряхнуть сухонькой ручкой, от чего на пальцах вспыхивали искрами перстни, затем вот так вот шаркнуть ножкой, мог поддержать беседу свободно ля-ля-ля по- французски, рассуждая о масонах, урожаях, политике, промышленности, армии, да о чём угодно. Говорить он умел и говорить красиво, его слушали, используя возможность поближе рассмотреть этого разодетого старичка. И запах…, запах изумительных парфюмов витал в воздухе ещё долго после его ухода, напоминая о «бриллиантовой» особе, как о человеке, заслуженно носившем дворянские звания. Ну вот таков был светлейший князь и посол!

И так, следуя к месту назначения, у него было время подумать, чтобы добравшись до особняка Бирона, где располагалась резиденция русского посольства, незамедлительно приступить к написанию письма.

– Уж я расстараюсь, ничего не упущу, как есть, обо всём извещу государя. Где это видано так вести себя с русским послом.

Он снова прильнул к слуховому окну и крикнул:

– Эй там, спите вы оба что ли? Поспешай же давай к Бирону!

Раздался громкий хлопок бича, лошади вновь рванули в скач, распугивая парижан, и через несколько минут остановились перед огромным, красивым особняком.

Дверь распахнулась и, выбравшись из кареты, Александр Борисович довольно резво для своих лет проследовал к дому, бросив склонившемуся дворецкому:

– Прошку Ульриха ко мне…, быстро!

– Будет сделано, господин!

– И водки…, водки немедленно! Рюмку…, нет, две рюмки! – добавил Куракин, – И не тащи ты мне все эти жульены…, икры подай…! Я буду у себя и мне не мешать, ни кого не принимать. И что бы ни единого звука. У меня важное дело!

Приблизившись к своему кабинету, он встретил того самого военного за которым посылал дворецкого и увидев его, приказал:

– Прошка, тебя ищу как раз…! Собирайся…, ты едешь в Петербург!

– Дык…, – попробовал возразить высокий кавалергард.

– Не «дык»…, – прервал кавалергарда посол и осмотрел его с головы до ног, – А то будет нам кирдык…. Жаль, что ты по- французски-то ни как…, пригодилось бы тебе сейчас эта наука, а то кроме как саблей махать, да в карты…, больше ничего не умеете.

Ульрих усмехнулся и ответил:

– Так, Ваша светлость, я хоть и немец, но по-русски пошлю, любой антихрист завсегда меня понимает, и в кабаке ихнем могу толково разъяснить, что мне нужно, а могу и в рожу дать, от всей русской души. А что саблей…, так моё ремесло такое. Мне война как манна небесная, ох люблю я энто дело!

– Тебе что на войне, что на бабе, всё в радость…. Давай- давай…, будь наготове и отправляйся, как скажу!

– Куда ж в этот раз…? Я же вот тока…, – начал было Ульрих.

– Сказано ж тебе, немецкая твоя голова, в Петербург поедешь, – князь приподнялся на цыпочках, стараясь дотянуться до уха кирасира, и прошептал сдавленным голосом, – К царю-ю-ю….

Втянув для верности носом воздух, он остался доволен и, развернувшись на каблуках, скрылся за дверью, что бы через секунду появиться вновь, произнеся:

– Остальное после!

Дверь захлопнулась, и Ульрих остался один.

– Ху-у-у…, – с шумом выдохнул он из себя.

В приёмную влетел с подносом лакей.

– А ну стой, безбожник! – прорычал Ульрих и подозвал его пальцем, не переставая поглядывать на кабинет посла, – Иди-ка сюда!

Лакей боязливо приблизился.

– Так- так-такс-с-с, – пропел Прохор.

Не церемонясь, он взял одну из трёх рюмок наполненных водкой и выпил залпом. Постояв немного, посмотрел на лакея и, подмигнув ему, вопросительно произнёс, утирая рот ладонью:

– М…?

– А…? – выдавил из себя лакей.

– Ну всё, ступай куда шёл, – замахал рукой кавалергард.

– Выпорет меня барин….

Ульрих икнул и заявил:

– Выпорет, выпорет непременно и правильно сделает! Тебе сколько было велено принести? И не вздумай мне врать, я всё слышал!

Офицер строго погрозил пальцем перед носом слуги.

– Так две….

– Во-о-от, две, а ты сколько приволок?

– Так у барина завсегда так. Требует две, а после спрашивает все три. Я давно служу и порядки знаю.

– Вот что, братец, служба требует точности, и я тебе по-христиански помог. Заметь, платы за свою услугу я с тебя требовать не стану, так отпущу. А теперь иди и не зли меня, – громко икнув произнёс Ульрих, – А то с одной рюмкой отправлю, а будешь лишнее болтать, отрежу язык, ты меня знаешь.

Лакей поклонился, спрятал пустую рюмку в широкий рукав ливреи, и побрёл к кабинету.

– Да где же тебя носит-то так долго? – донеслось из открытой двери.

– Э-хе-е-ей, – выдавил Ульрих, зажмурился, потряс головой и быстро вышел из приёмной.

– Ну? – нетерпеливо произнёс князь, когда на пороге появился лакей с подносом, на котором стояли две рюмки с водкой, а в маленькой розеточке лежала икра и серебряная ложечка.

Он в нетерпении замахал рукой, подзывая человека к себе.

– Иди сюда, каналья! Тебе что, полдня нужно чтобы налить две рюмки водки?

Лакей приблизился, склонившись, протянул вперёд руки с подносом. Князь взял рюмку и смакуя, выпил её не торопясь. Пошевелив во рту языком, он нагнулся над розеткой, втянув носом запах икры, а затем, игнорируя ложечку, подцепил пальцем несколько крупных шариков и отправил их в рот.

– Поставь всё это на столик, вон туда и иди с Богом!

Слуга поклонился и спросил:

– Будут ли ещё какие приказания?

– Ступай, ступай, – замахал руками князь, – Надо будет, крикну, а появится Ульрих- шельмец, тут же извести меня и пусть дожидается в приёмной.

Лакей удалился. Заложив руку за спину, князь прошёлся по просторному кабинету, затем подойдя к столу, достал несколько листов плотной бумаги, перья, уселся в кресло и, пододвинув к себе чернильницу, произнёс:

– Ну теперь, французский дружок и с тобой разберёмся. От чего же тебе неймётся-то, чего не хватает? Власти, славы или может положения? Ради чего стоило жертвовать Россией как союзником? Одно могу сказать, большой ты ду-урак, Ваше императорское величество! А дурак он и есть дурак. Это всё от лягушек…, а жрал бы репу, так глядишь и мозги бы лучше шевелились! «Хрустнешь французской булкой», репа-то ух как пробирает…. Кхе-хе…, ну и дух тяжеловат, однако от неё, тут ничего не скажешь….

Он, было, склонился над письмом, но тут же поднял голову, посмотрев на поднос. Затем выдохнув из себя: «И-и-ихи-хи-хи-хи-и-и» и начал писать донесение царю.

Вся обстановка способствовала для плодотворного труда. Тишину кабинета нарушало разве что прерывистое дыхание князя да скрип гусиного пера по бумаге. Куракин был мастер своего дела, особенно, что касалось составления документов или докладов адресованных царю или другим причинным лицам и адресам. Никаких эмоций, лишь чёткое изложение сути хитрого и расчётливого царедворца и чиновника высшего ранга.

Перечитав написанное, он посыпал лист мелким речным песком, аккуратно подул на него, осторожно положил послание на стол и с удовольствием произнес, громко хлопнув в ладоши:

– Вот так-то!

На пороге вновь возник лакей. Куракин взглянул на него и сказал:

– Не звал пока! Ступай, я ещё занят!

Выйдя из-за стола, Александр Борисович вновь пересёк кабинет, приблизившись к столику с подносом, взял вторую рюмку с водкой и так же не торопясь выпил её, закусив несколькими ложечками икры. Затем он недовольно посмотрел на поднос и, разведя руки, сказал:

– Вот ничего дураку нельзя поручить, сказано же две рюмки, а стоит знать, что как три….

Он вновь взял рюмку обнюхал её, затем для чего-то посмотрел через неё на свет и, вернув на место, подошёл к окну, поправив тяжёлые плотные шторы. Обернувшись к столу, приблизился и уселся в кресло, приговаривая:

– А вот теперь всё дружок! Будешь ты ещё долго нас помнить. Я уж расстараюсь, будь покоен. А всё потому, что надобно этикет соблюдать, коли перед тобой русский посол, князь, уж будь любезен, прояви уважение к титулу и возрасту.

Убедившись, что чернила высохли, Куракин сложил письмо в плотный пакет, а затем, подписав его, налил жидкого воска и припечатал увесистой печатью с вензелями и имперским орлом. Обойдя стол, он долго рассматривал послание с разных углов и затем, потирая руки, довольно произнёс:

– Так-так, пристроил человечка. Совершенно надоел мне сей городец. С превеликим удовольствием отправлюсь я в Надеждино, коли не будет государю во мне нужды. Да первым делом прикажу истопить баньку да подать солёных огурцов и мочёных яблок.

Князь взял в руки колокольчик и несколько раз энергично встряхнул его, после чего на пороге кабинета опять появился слуга.

– Ну как…, Прошка где?

– Да тут он, Ваша светлость, ожидает в приёмной!

– Давай, давай его сюда подлеца, и вот что, принеси-ка ещё мне рюмку и всё что полагается.

Слуга поклонился и тут же вместо него на пороге появился офицер для особых поручений при русском после поручик от кирасир Прохор Ульрих. Князь оглядел его с ног до головы и остался доволен, однако тут же быстро приблизился, глядя прямо в глаза, и несколько раз втянул носом воздух, спросив:

– А ты часом, не пьян ли?

Офицер улыбнулся и ответил:

– Да как же можно, Ваша светлость! А пьяным стать, у меня ещё будет время. Как пред Богом…, я трезв!

– Вижу, вижу…. Хотя…. А от чего рожа такая, одеколонищем за три версты прёт, словно ты на променад собрался, или опять баб всю ночь пахал, скакал на них как жеребец?

– Ну Ваша Светлость…

– Ох, Прошка, Прошка изведёшь ты себя в этом Париже.

– Дык тут такое дело, решил я пройтися….

– Вот что, братец, про твои кобелиные подвиги я слышать не желаю! Вся прислуга от тебя шарахается как от чёрта, Прости Господи! – перебил его посол, замахав руками, – Но к делу…. Есть от меня государю пакет, очень важный. Ты отправляешься с важным поручением в Петербург. И помни, ни одна живая душа не должна знать, что в этом пакете. Лети птицей или гадом ползи, но доставь его прямо в руки государя нашего. И не медли. Иди с Богом, путь неблизкий.

Ульрих принял пакет из рук посла и вытянулся в стойку. Князь похлопал его по плечу и произнёс:

– Да схорони подальше-то тугамент…. Войне скоро быть…, вот такие дела, братец мой Прохор. Ну, ступай…, да выезжай немедля и что бы ни каких кабаков.

Офицер звонко щёлкнул шпорами и, убрав пакет за кирасу, развернулся и покинул кабинет. В приёмной он вновь столкнулся с лакеем, тащившим поднос.

– Это опять ты?

Напирая своим корпусом, он заставил человека отступить на несколько шагов назад и тихо прикрыл дверь кабинета посла.

– Прошу вас, господин офицер. Не губите, Христом богом заклинаю! – заговорил слуга.

– Хм-м-м, – глухо прорычал Ульрих.

– Вот, вот, возьмите!

Он протянул поручику маленький штофчик с водкой, достав его из-под одежды. Прохор взял его и несколько раз крутанув, влил добрую порцию напитка в глотку.

– А вы возьмите водку с собой, господин, – предложил лакей, – Я нарочно налил в такую бутылочку, знал наперёд, что встречу вас. Так понимаю, что у вас далёкий путь? Вы едете в Россию?

– А ты добрый, не забуду тебя, братец! – хриплым голосом произнёс Ульрих.

– Поклонитесь уж там Родине, сами-то мы и не знаем, когда возвернёмся, и вернёмся ли вообще. Да и барин, видно как извёлся. Пропадём тут в неметчине.

Опустив голову, он обошёл Ульриха и, открыв дверь, скрылся в глубине кабинета.

Прохор проводил его взглядом, потом посмотрел на бутылочку и, спрятав её под одежду, вышел из приёмной, громко топая каблуками.

На пороге возник лакей с подносом, который осторожно поставил принесённое на стол, и неслышно удалился. Князь взял в руки рюмку, и поднёс было её ко рту, но передумав, подошёл к окну. Через минуту он услышал звонкий топот копыт и всё тот же кавалергард, сидя верхом на огромном коне в развевающейся шинели пронёсся в ворота посольства и скрылся за углом.

– Помоги тебе, Господи, соколик! Только доберись, намеренно такого держу, что бы по Европам пробрался, – произнёс посол, – Эх ты ж…, надо было царю ещё про репу прописать, как о нас в европах мыслят…. Хотя наверно не след про такое докладать, – и, подняв рюмку, залпом выпил её, не отрывая взгляда от окна.

Император взирал на Александра Борисовича с огромного портрета на стене. «Светлейший» поднёс пустую посуду к носу, и вдруг обернувшись, виновато посмотрел на портрет. Пряча от нарисованного взгляда царя руку за спиной, он осторожно пересёк кабинет и поставил рюмку на поднос. Вернувшись к своему столу, князь достал многочисленные бумаги, находящиеся в папках и, собрав их, расположился на небольшом пуфике у камина.

Внимательно рассматривая каждый документ, он бросал их в огонь, продолжая ворчать:

– О тока сунься к нам, вот там-то почувствуешь русский дух, да так, что репа тебе розами покажется…. Тьфу ты, вот привязалась-то репа эта…. Ничего-о-о…, с туркой да Карлой сладили, и тебе достанется, всему твоему Императорскому Величеству.

Куракин вертляво изобразил реверанс, взмахнув руками от чего несколько листов заскользив по воздуху, разлетелись в разные стороны. Он тяжело поднялся со стульчика и, взглянув снова на портрет произнёс, разведя в сторону руки:

– Прости, государь, всё что мог я сделал…. Так бы дать тому Бонапарту в рожу, но служба такая, что приходится улыбаться….

Нарисованный император молчал. Собрав листы, князь вернулся к камину, тяжело вздохнул и добавил, оглянувшись:

– А тебя надо во перву очередь упаковывать-то. Только бы доехал Прошка, время- то какое неспокойное, почитай вся Европа под этим антихристом прогибается. Союзнички хреновы.

Он бросил несколько листов в огонь, а потом долго сидел, словно заворожённый смотря на пламя, в котором виделась ему даже не будущая, а уже настоящая война.

Почти через три недели, 12 июня 1812 года французская армия перейдёт реку Неман и всем своим шестисоттысячным войском «о двадцати языках», как называли французскую армию русские из-за большого количества союзных солдат, вторгнется в пределы Российской империи. Но ещё около месяца русская дипломатическая миссия будет находиться в Париже, после чего получит разрешение оставить Францию.

Ваше Величество, Государь мой, обращаюсь к Вам, чтобы сообщить о бедственном положении слуг твоих, в кое ввергает нас наше пребывание во Французской Империи. С тем поставлены мы тобой, государь, чтобы блюсти интересы нашего государства и действовать от имени Вашей монаршей милости в дальних землях.

Суть письма состоит в том, что императором Франции Бонапартом Наполеоном и его окружением, не оказывается мне и моим соратникам должного уважения, ни дворянскому положению, ни рангам которые мы были удостоены Вашей волей. От того и пишу тебе Государь, что нуждаюсь в руководстве, а не какой другой корысти или трусости, как надобно мне поступить.

Имея продолжительную аудиенцию с императором, на коию я был вызван последним, тон беседы оставлял желать лучшего. Тогда же император Наполеон буквально потребовал выполнения Вами условий Тильзитского мира и договора в Эрфуте в одностороннем порядке и присоединения Российской империи к военному союзу с Францией на вассальных условиях. Требование установить над Польшей французский протекторат я так же счёл невозможным. Мною было предложено, как условие возможного военного союза, это вернуться к договорам заключённым «Эрфутской военной конвенцией», на что император грубо одёрнул меня и сообщил, что ни о каких соглашениях не может быть и речи. Ранее признание им территорий Финляндии, Валахии и Молдавии считает для себя и Франции унизительными и далее невозможными. В конце концов, я предложил Наполеону обсудить спорные вопросы на высочайшем уровне, но мне было сообщено, что он не нуждается в подобном мероприятии пусть даже если русские войска подойдут к стенам Парижа.

Действуя в интересах Вашего Величества и Российской империи, не поддаваясь эмоциям, а так же учитывая сложившуюся обстановку на европейском театре, я сообщил императору Наполеону что ради сохранения мира и благоприятных отношений, ему необходимо отвести свои войска из Пруссии за реку Эльба, из Померании, Данцига и Герцогства Варшавского, и не чинить препятствий вести России торговые отношения с нейтральными странами. На что в возмутительно- грубой форме мне было указано, что ни Ваше Величество, ни кто бы то ни был вообще, не могут выдвигать подобные условия Императору Франции.

Подобные заявления делают моё пребывание бессмысленным и нецелесообразным, поэтому осмелюсь просить Ваше Величество рассмотреть возможность отзыва верительных грамот и возвращение дипломатического пачпорта русской миссии, что даёт нам право покинуть Францию. Но ежели интересы империи требуют моего присутствия здесь, то, не считаясь с опасностями или другими препятствиями, я готов исполнить свой долг до конца.

Затем уповаю на тебя, и молю о твоём благоденствии, Государь мой.

Май 21 дня 1812 год.

Посол Российской Империи во Франции

Князь А. Б. Куракин

***

Глава 4.