Я не знаю в точности, как складывалась студенческая судьба Дениса Владимирова.
Мама говорила, что он был старше (при советской борьбе с тунеядством, в отличие от нынешних времен, каждый год возраста среди студентов оказывался видимым), уходил в академический отпуск по состоянию здоровья (последствия пережитой блокады дали о себе знать!), затем восстановился на их курс.
В те годы я не сильно интересовался подробностями, но позже узнал, что сначала он учился на философском факультете ЛГУ, а уже потом перешел на математико-механический. Этот факт меня не удивляет; умный человек может быть кем угодно – даже историком – но вершина ума все-таки есть математика.
Денис Артемьевич Владимиров был самым умным из всех моих знакомых, хотя порой и прикрывался показной небрежностью высказываний. Об уме его говорит тот факт, что моя мама, умнейшая из умнейших, дружила с ним всю жизнь: со студенческих времен, а потом заочно-дистанционно, до самой его кончины.
А на матмехе Денис Владимиров был не просто другом, но человеком, с которым мама могла посоветоваться по любому вопросу.
На курсе девушек имелось достаточно, многие дружили. Всю жизнь оставались подругами моя мама, Елена Александровна Быкова (впоследствии Максимова), Таисия Арефьевна Тушкина (замуж не вышедшая) и Галина Павловна Матвиевская, сохранившая свою «дев. фам.» по причине, обычной для женщин, начавших ученую деятельность до замужества.
(Галина Павловна известна всему миру как специалист по истории математики, доктор наук и член-корреспондент Академии наук.
С ее дочерью Инной Рахимовой-Зубовой, ныне доцентом Оренбургского государственного университета, мы учились в одной группе, дружили тогда и продолжаем дружить до сих пор.
А ее муж, ученый-биолог, доктор наук профессор Карим Рахимович Рахимов тоже сделался одним из моих старших друзей, хотя мы виделись редко.)
Эпоха маминых студенчества и аспирантуры выпала сложной; на те годы пришлась смерть Сталина, хоронить которого некоторые ездили в Москву. Вопросы мировоззрения – и простые бытовые проблемы – будоражили юные умы, решать их приходилось на ходу (и почти всегда с опасением за излишнюю откровенность). Вспоминая те времена, мама часто рассказывала, как в самых трудных ситуациях они с подругами говорили друг другу:
– Надо посоветоваться с Денисом!
И совет всегда оказывался дельным, точным и безупречным. Опередив всего на 1 год по рождению, Владимиров был старше сокурсниц на целую жизнь. Думаю, причиной служила не только пережитая блокада, он просто родился мудрым.
Эта врожденная, не объяснимая ни воспитанием, ни образованием мудрость была, пожалуй, одной из главных, не подверженных временнЫм изменениям черт моего старшего друга.
(Как, дополняя Ремарка, скажу, что еврей всегда рождается не только старым, но и умным.)
Манера Дениса Артемьевича подразумевать, не высказывая – вкладывать в реплику подтекст, ясный заинтересованному и проходящий мимо равнодушного – по сю пору видится мне, дипломированному художнику слова, непревзойденной.
Вспомню один эпизод из моей ранней студенческой поры.
(Меня могут упрекнуть в нарушении хронологии, в скачках туда и сюда, то на 10 лет вперед, то на 20 назад.
Но я пишу не биографию; я рисую портрет и потому не слежу за ходом времени, иллюстрирую детали фактами в тот момент, когда они приходят на память.)
Тогда мы (с мамой, приехавшей ко мне в Ленинград) были в гостях у Владимировых, сидели за столом, ели (а еда в семье Дениса Артемьевича всегда могла дать 100 очков вперед моему любимому кафе «Север» (с профитролями в шоколадном соусе) и даже ресторану «Метрополь») и пили.
Валентина Борисовна решила показать рисунки Тёмы, бывшего моложе меня то ли 11, то ли 12-ю годами. Все знали, что я рисовал (талант пришел от деда Василия Ивановича, во время совещаний украшавшего блокнот танками), хоть и не двинулся вперед на том поприще. А вот младший Владимиров продвинулся, впоследствии учился на архитектурном отделении Академии Художеств.
Но в тот год Артемий Денисович был просто Тёмой и рисовать только начинал.
Показав нам удачный абрис «речной лошади» (будущий архитектор, кажется, читал «Айболита»), Денис Артемьевич сказал:
– Мне очень нравится этот рисунок. Этот бегемот похож на политически покойного Бакельмана!
И мы понимали, почему известный математик Илья Яковлевич Бакельман, отбывший на историческую родину, аттестован «политически покойным»: в те годы отъезд еврея на историческую родину был поступком не только смелым, но опасным для его окружения, от родственников до друзей из близкого круга. Не сказав ничего особенного, Денис Артемьевич сказал все.
Вообще, будучи поклонником слова, отмечу, что математик – никогда не бывший филологом! – Владимиров к слову относился с пониманием его цены.
Могу ошибаться, но мне сдается, что в молодости он писал стихи. Человек духовно (и душевно!) богатый всегда бывает разносторонним, его таланты проявляются в самых неожиданных направлениях.
Меня покоряла – и восхищает до сих пор! – тщательность подхода Дениса Артемьевича даже к таким неизменяемым сущностям, как имя и отчество.
Сам я, при понимании несчастливости «квадратных» ИО, горжусь своим римским именем.
Владимиров гордился еще сильнее; имя и отчество его оказались еще более древними – греческими.
По-гречески родовым Артемием он нарек и сына – долгожданного и появившегося поздно по причине позднего брака.
(В моей жизненной практике имеется аналогичный случай, относящийся к упомянутому Эрнсту Гергардовичу Нейфельду (потомку припущенников Екатерины послепугачевских).
Своего сына, тоже оказавшегося моложе меня 10-ю годами при том, что сам он был ровесником моей мамы, Нейфельд назвал в честь деда Герхардом.)
Сейчас ни Денисами, ни Порфириями ни даже Игнатами никого не удивить, в 40-50-е годы прошлого века ситуация была иной.
Молодым Владимиров подчеркивал космополитизм своего имени всеми способами.
В нашей домашней библиотеке (канувшей в Лету после катаклизмов) имелось иллюстрированное руководство по правилам хорошего тона. Издание было немецким – кажется, переизданным в ГДР оригиналом догитлеровских времен: в те годы буржуазные предрассудки страной победившего социализма не просто игнорировались, а почти преследовались. Книгу подарил мой маме Денис, о чем сообщала надпись на фронтисписе, сделанная на латыни по всем правилам мертвого языка. Имя дарителя было подано в оригинальной орфографии:
«Dionisius».
Мальчишкой я не задумывался о том, что означает это имя ab origin. Только листал книгу, где на каждой странице были изображена фрау с прическами «валиком» и ногами, плохо видными из-под длинных приталенных юбок.
Позже я узнал, что имя «Денис» расшифровывается как «склонный помогать другим» – это Владимиров оправдал на 200 процентов.
И, кроме того, греческий бог виноделия Дионис иногда представал в иной ипостаси – был Бахусом, то есть богом пьянства.
Последняя трактовка кажется мне 1 000 раз верной, а тему я раскрою в следующих главах.