Вчера я отправил партию мануфактуры, сделанной из местных материалов, растительных волокон растений, и коры деревьев, на ткацких станках, уже давно привезённых Феликсом. Ткань была раскрашена в африканские узоры, местными красителями. Выбор красок был небогат, но, зато, привносил местный колорит.
Узнав от Ашинова, что в Европе сейчас мода на всё древнеегипетское, я озадачил мастеров-красильщиков сделать ещё и рисунки, похожие на древнеегипетские. Всех этих птице, и звероголовых людей, сфинксов, папирусных лодок, и прочих узоров. В конце концов, как не мне, потомку древних египетских фараонов, тиражировать древнее искусство.
Пора уже уходить от низменного. Всех этих титулов – князь, герцог, граф, фон барон и прочих… виконтов. Фараон…, не ниже. Царь, просто царь! Ваня – царь! Ивашку – в цари! Нет, не годится. Иоанн! Вот, вроде как, что-то похожее вырисовывается.
Так, князем уже был. Фараоном, не актуально. Султан Дарфура – уже есть, надо только закрепить. Король – всё впереди! На следующий год, или даже раньше, пойду их забирать под свою руку, надавав по загребущим рукам английских аристократов, своими Чёрными ручонками, пока они ещё не оценили свои приобретения.
Захотят воевать со мной. Милости просим, до нашего, малярийно-холерного шалашу. Винтовок-то, у них много, а вот бессмертных людей, не больно-то и наблюдается. Я не собираюсь с ними воевать лоб в лоб, я всё больше люблю сзади, прошу прощения, за негативные ассоциации нынешнего значения этой двусмысленной фразы.
В общем, с тыла, или с флангов, и желательно из засады, посмотрим, на сколько их хватит. А тут ещё Ашинов, по великому секрету, мне шепнул о том, что русские мутят с негусом Менеликом II, а тот в сторону Эритреи неровно дышит.
А вот негусом, мне не бывать, но расом-то стать можно, а где рас-з, там и два-с, и даже три-с. Глядишь, сегодня – князь, завтра – король, а там уже, и царь. Ну, а до титула царь царей, или, по-простому, императора, можно и подождать чуток, чай, мы не гордые. Жадность фраера сгубила! А я не фраер, не самонадеян, как другие. Меня Африка приучила жить по своим возможностям, а не в кредит, как все сейчас.
Так вот, у итальянцев что ещё есть, кроме Эритреи? Правильно, всеми любимое, итальянское Сомали, и довольно большое, со своей столицей в Могадишо. Ох уж, это Могадишо, твою мать. Поймали, и привезли меня туда, в своё время, и съели, не там, правда, но мне что от этого, легче что ли. Пришло время платить по счетам, всем подряд. Я мстю, и мстя моя страшна.
Интересно, смогут они вести войну на два фронта? Вот тут, как раз, и расом стать можно, и военный союз заключить, и винтовочек русских через них прикупить, впрок, так сказать, и пушечек, хоть и старых, но надёжных. Что-то я там слышал, сейчас, вроде как, перевооружение затевается на винтовку Мосина, вместо винтовки системы Бердана.
Мои… то… негритята, ломают винтовки, только в путь, да и хламьё у меня, в основном, за исключением магазинных, итальянских. Но, война – дело затяжное и жутко дорогое, а как только начинается что-то масштабное, так оружие в разы дорожает, как будто бы из золота сделанное, а я беден, как… ну про мышь я уже говорил. Беден, как крестьянин безземельный, или админ бессистемный.
Вот тоже, земли навалом, а никто за неё не платит, надо бы озаботиться поборами. Вслед за мануфактурой, я отправил Феликсу ещё и партию слоновой кости, так ценимой в Европе, и ещё антикварные вещи. Но этого мало, очень мало, для получения денег.
Где вы банкиры, со своими кредитами, всё возьму, ничего не отдам. Хотите, берите натурой, землёй, то есть, не хотите, полезными ископаемыми, когда найдёте. А я отберу, либо сломаю, либо сожгу. Гиена на сене, вот кто я теперь, или жадный хохол, что ни сьим, то понадкусываю. Но, не бегут ко мне, не бегут.
Сегодня разговаривал с двумя проходимцами, русско-еврейской национальности. Оба уверяли меня в своей полезности, говоря мне – «Мы гусские, своих не обманываем!»
– Ну да, ну да! А я смотрю на вас и думаю – бгатья! Бгатья мои меньшие!
Евреи в испуге переглянулись, не зная, что сказать дальше. Я бы тоже, на их месте, малость удивился, услыша от негра такие фразы. Ну, а что вы хотели, это же Африка, а не Россия. Здесь наивность не у всех, как в ней, правда, и условия другие, но это так, частности.
– Что вы от меня хотите, любезные, – совсем не любезно спросил я у них, сморщив кожу на своём черепе, и заставив двигаться свой рваный, небрежно заштопанный, шрам.
После долгой паузы, один из них, представившись Лёней Шнеерзоном, выдал «на гора» целый пласт предложений, подкупающих своей новизной. Предлагал чеканить свою монету, и ввести платёжную систему, для взаимозачетов, на всей моей территории. Ага, пластиковые карточки введём, «Юнион кард» какой-нибудь, из глины и папируса.
– Серебра нет у меня, ни в слитках, ни в шахтах, – отрезал я. В том смысле, что нет серебряных шахт, да и не будет их, насколько я помню.
– Но, я тебе дело найду. И я повёл их к небольшому складу, находившемуся в глиняной хижине, с закрытым дверью входом, возле которой стоял часовой с винтовкой. Войдя туда, я еле вытащил два ящика, со сломанными револьверами, полученными от англичан. Открыв их, поочерёдно, и обведя открывшееся взорам "богатство" рукою, сказал: – Вот тебе задача! Здесь пятьсот штук револьверов, в виде металлолома и запчастей. Соберёшь из них, хотя бы сто пятьдесят, и подберёшь к ним патроны, – и я показал на, куда меньший, ящик, – назначу своим помощником по материальной части. Будешь искать мне, на чём деньги зарабатывать, десять процентов твои, даже двадцать отдам, лишь бы нашёл, на чём зарабатывать.
– А если, начнёшь обманывать, то… Видишь вон тех, – и я показал на мёртвые головы своих личных врагов, – тогда оттуда советы мне будешь давать, по ночам, ха, ха, ха. Если что, то я мёртвых не боюсь, в отличие от живых. Уяснил?
Лёня кивнул. По его лицу, невозможно было понять, то ли он обрадовался, то ли огорчился, но за дело он взялся сразу же, став вытаскивать из ящика ржавые револьверы, и перебирать их.
– Ну а ты кто, юноша еврейский, с взором томным и горящим, аки фонарь во тьме африканской?
Фима поперхнулся словами, но, справившись с собою, и отдернув старый, вонючий от пота и болотной грязи, лапсердак, произнёс: – Ефим Сосновский, финансист, – и, подумав, добавил, – бывший. В бегах я… за растрату, и игру на бирже!
Он и сам не ожидал от себя такого признания, перед каким-то негром, прекрасно говорившим на русском. Но, с необычным акцентом, и употреблявшим незнакомые слова, трудные для восприятия, но только доказывающие, что он не тот человек, за которого себя выдавал, и большой оригинал.
– Честен, уважаю. Игрок, значит, да ещё и честный, адская смесь. Что умеешь… банкир?
Фима оживился, и снова отдёрнув лапсердак, затараторил.
– Векселя, оборотные средства, займы, проценты. Всё умею, всему научен, но вот, как-то вот…
– Женат? – Нет. – Дети есть? – Нет?!!! – Ну, мало ли, может, пищат уже где?
– Нет!!!! – Ну, да ладно, беру, не знаю, правда, кем. Думай головой. Если придумаешь дельное что-нибудь, то сразу ко мне. Идите оба к Бедламу, это негр такой огромный, и скажите ему, что я вас взял на службу, он вас на довольствие поставит, деньги потом, когда они у меня будут.
– И это, что хотел спросить, бабы нужны?
Лёня, от неожиданности, кивнул, а Фима, наоборот, смущённо покраснел, да так, что это было видно даже сквозь загар.
– Ну, нужны будут, к нему же обратитесь, он вам жетончики выдаст, с цифрой один, на большее, пока, не заработали… тунеядцы. Свободны! – отвернувшись от них, я направился по своим вождиным делам. Нет, вожделенным, нет, важным. О, извиняюсь, по своим княжеским делам. Нас ждут великие дела. Да, да, да.
Свои стопы я направил к мастерским, где уже крутилось множество прибывших русских. Посмотрев на них, я убедился, что у меня скоро появятся белые мастера. Там же, моё внимание привлёк, судя по оборванному, но аккуратно заштопанному грубыми мужскими стёжками, мундиру, чиновник. Из этих, проворовавшихся.
Подозвав его, я выслушал сбивчивый рассказ, старой, как наш мир, истории несчастной любви. Он, бедный коллежский асессор, с мизерным жалованьем. И она, дама из высшего света. Из известного, но давно обедневшего рода. Красавица, каких мало, содержанка, одного из сильных мира его, но отвергнутая им впоследствии, когда уже красота поувяла, а молодость прошла стороной, оставив о себе лишь воспоминания.
Здесь-то она и зацепила молодого юношу, очарованного её зрелой красотой, и перезрелыми прелестями. Привыкшая жить на широкую ногу, она, сначала, вытянула, из обезумевшего от любви юноши, все его накопления, а потом, подвигла его и на растрату.
Когда всё вскрылось, она отказалась от него, а он подался в бега, присоединившись к экспедиции, и буквально чудом проскочил сквозь сито полицейских и таможенников, не обращавших пристального внимания на разношёрстный состав экспедиции, по всей видимости, получив на этот счёт специальные указания сверху.
Вот так он и оказался здесь, и сейчас мял в руках глину, взятую в мастерской, не зная, чем занять свои трясущиеся, от едва сдерживаемых рыданий, руки, и от нахлынувшей жалости, к самому себе.
Но я жалеть никого не собирался, а вот к делу пристроить, это самое то. Мне нужно экономику налаживать, и делопроизводство с нуля создавать, а некем. Вот ты-то, родной, и будешь моим первым клерком, офисным, так сказать, планктоном. Мухой це-це, моей административной системы, только с прямо противоположным эффектом.
Кусай, кусай, всех подряд, чтобы они заболели жаждой деятельности, на благо будущего государства и империи. Эх, мечты, мечты! Как сладостны они! Я сплюнул, и пошёл дальше, сказав ему то же, что и предыдущим двоим, и направив его к Бедламу.
Не успев дойти до хижины, я был атакован осетинами, или, кто там они были. Данные товарищи, хвалились своим умением работать кинжалами и саблями, и предлагали себя, в качестве инструкторов. Я вытащил из-за пояса увесистый хопеш, и крикнул ближайшему воину, чтобы он привёл ко мне Жало, и принёс мой щит.
Через полчаса, я стоял со щитом и хопешем, перед излишне наглым кавказцем, а позади уже стояла очередь, из моих воинов, желавших вступить в спарринг с его собратьями. Мой поединщик, благоразумно сдал назад, оценив хопеш и щит, да и вообще, не очень я был удобный партнёр, для спарринга не на жизнь, а на смерть.
Другие решили себя, всё-таки, попробовать в единоборствах, на саблях. Итог: из пяти схваток, четыре выиграли негры, одну – черкес. Шесть трупов украсили импровизированное ристалище. До первой крови, оказалось, не актуально. Когда тебе отхватывают саблей голову, или пробивают грудную клетку, особо не поживёшь. То же касается, когда отрубают руку, или разбивают колено.
Четыре трупа с «русской» стороны, и двое убитых и трое раненых, с моей, вот закономерный итог трений и распрей. Здесь же не Россия, где всё можно. Здесь такие же чёрные, не обременённые добротой, и тоже живущие кланами, и родоплеменным строем. Быстро поняв, что к чему, кавказские друзья Ашинова, переобулись, буквально, в воздухе, и предложили себя, в качестве инструкторов по пулевой стрельбе.
Вот это дело! С моего одобрения, они тоже встали на довольствие. В качестве поощрения, я распорядился выдать им жетоны с цифрой три. Надо же статистику набирать! А то, на словах, каждый, царь морской, а на деле? На деле проверим…
Их, так сказать, атаман и главарь Ашинов, мне постоянно мешал. Быстро вызнав все новости, он часами жужжал мне в уши о том, как он был принят в высшем свете, как он уважаем, и как я должен быть ему благодарен за то, что он привёл ко мне своих людей.
Я, конечно, был несказанно рад и благодарен. Особенно тому, как стремительно уменьшались мои запасы «горючего», то бишь, спирта. Я уже отвык от этого. А тут, почти все прибывшие, стали лечиться им, как только об этом узнали.
Этот животворящий продукт, поднял на ноги отца Пантелеймона. Первая моя беседа с ним состоялась через неделю после прибытия. Он был высоким и худым человеком, по которому никак нельзя было догадаться, что когда-то он был толстым. Истрепавшаяся в долгом пути, чёрная ряса висела на нём мешком.
Мои настойки, на разных змеях, и прочей чепухе, вроде разных целебных корней, помогли победить его дизентерию. А может, дело было не в настойке, а в тех отварах, которыми женщины отпаивали больных. Как бы там ни было, а он выздоровел.
– Приветствую тебя, вождь православных негров! Прибыли мы к тебе, с отцом Клементием, от святейшего Синода России, – прогудел он своим басом, никак не вязавшемся с его болезненной худобой.
Отец Клементий, поражённый первой стадией проказы, которую подхватил в самом начале пути, молчал, и только крестился. Болезнь подкосила его. Все его чурались, да он и сам знал, чем это грозит. Недаром, во многих странах Юго-Восточной Азии, устраивались лепрозории, самый крупный из которых, находился на одном из Филлипинских островов, и где даже имела хождение своя монета.
На самом деле, сама болезнь, излишне демонизирована, и протекала намного медленнее, чем тот же сифилис, но заболевшим от этого легче не было. И я это понимал.
– Мы не знаем, как к тебе обращаться, князь, – обратился ко мне отец Пантелеймон.
– Называйте меня Иоанном. Если полностью, то вместе с крещением, я принял имя Иоанн Ван Тёмный. Для англичан, я Ван Блэк, для остальных европейцев Ван Нигер. Есть у меня и египетское имя, но это отдельный разговор.
– Спасибо тебе Иоанн Тёмный. Решили мы остаться у тебя здесь, навсегда, примешь ли?
– Приму, как не принять, люди мне нужны, особенно… чуть было не сказал, соотечественники, но вовремя спохватился … священники.
– Грешны мы. Бог карает нас! Мы готовы браться за любую задачу. Отец Клементий решил принять на себя схиму, и удалиться в скит, вместе со всеми, кто страдает от проказы. Дабы там молиться за спасение всех душ, и прощение грехов. И за успех твоего дела тоже, князь!
– Богоугодное дело, – кивнул я задумчиво головой. Есть на востоке цепь невысоких гор, там можно основать скит. У подножия наиболее удобно, там, где поменьше растительности будет.
– Годится, – опять ответил за отца Клементия отец Пантелеймон, пока тот утирал безудержно лившиеся слёзы, со своего, подурневшего от болезни, лица.
– А продуктами поможешь, пока мы построим скит, и обоснуются там все изгои?
– Помогу, как смогу, и буду помогать, пока вы не сможете самостоятельно жить. Может, и монастырь заложим, поблизости. Вы уж там родник найдите, да сад надо посадить.
– На всё воля божья, – пробасил, закатив вверх глаза, отец Пантелеймон, день и ночь будем молиться за тебя, верь нам.
– С богом! – и я размашисто осенил себя три раза, согнув пальцы крестом, по коптскому обычаю, почти так, как крестятся староверы. На правом плече, у меня была татуировка коптского креста, немного вычурная, но обозначавшая, что я не отвернусь от веры, которую принял душою, и не переметнусь в другую веру. Так это принято у коптов. Они её, правда, делают ещё в детстве, но я уже далеко не ребёнок, вот и сделал её на плече.
Татуировка не страховка, а всего лишь, напоминание о том, что должны быть вещи, остающиеся неизменными всю жизнь.
Осенив себя крестами, они вышли от меня. В течение месяца, отец Клементий собрал всех, удаляющихся вместе с ним в скит, и ушёл туда, нагруженный продовольствием, орудиями труда и оружием. Ещё через месяц, оттуда пришло сообщение, что они нашли место, и обустраиваются.
С этого момента, мои люди помогали им всем, что требовалось, а отец Пантелеймон, периодически, совершал туда вояжи. Он окреп к тому времени, и сменил свою рясу, привлекавшую своим чёрным цветом мух це-це, на хламиду серого цвета, сделанную из местной ткани.
Ходил он везде с оружием. У него была винтовка маузер, которую я выделил ему, и большой пехотный тесак, которым он ловко убивал диких животных, посмевших покушаться на представителя русской церкви на африканской земле. Был у него ещё и револьвер, и щит, на голове же он носил клобук, походя уже, скорее, на воинствующего монаха, кем, наверное, уже и являлся.
Не успел я разобраться с русскими священниками, как ко мне опять пристал Ашинов, засобиравшийся обратно. Всё интересное он уже высмотрел, приключений на свою пятую точку получил, и теперь жаждал подарков, могущих поразить царственных особ, ну и, само собой, денег, и эликсира потенции. Чтоб ему от эликсира не деньги, а проблемы шли, а то привёз мне артиллерию…
Я молча повёл его к подаренной мортире, заряженной шаром из обожженной глины, с навозом пополам, и поднёс фитиль к запальному отверстию. Гулко бахнула пушка, послав глиняный шар вверх.
Не успев достичь верхней точки параболы, шар растрескался, и развалился в воздухе, просыпав на землю ливень из осколков и засохшего дерьма.
– Как, Николай Иванович, нравится тебе? Твой же подарок, издалека приволоченный, на государя деньги купленный. Нужен ты мне очень, Николай Иванович, прохвост ты мой дорогой. Потому и одарю тебя я подарками, да знатными историями. Дабы ты их в нужные уши донёс.
– Но, если ты ещё раз придёшь, и одаришь меня подобным дерьмом, я тогда тобою выстрелю из этой пушки. Выживешь… – твоё счастье, не выживешь… горевать буду!
– Три дня, не просыхая, горилку африканскую «жрать» буду, со змеёй заспиртованной, тебя поминая. А уж голова твоя, на самом видном месте торчать будет, со всех сторон видная, всем известная. Так что, и после смерти, слава тебе будет всенародная, и долгая, как моя жизнь! Понял ли ты меня, душа моя? – ласково, и с деланной укоризной, вопросил я его.
– Понял, как не понять, – вслух сказал Ашинов, а про себя добавил, – Ага, ноги моей здесь, значит, больше не будет.
На том разговор и завершился, а Ашинов получил в своё распоряжение целый зверинец, холодное оружие, самых вычурных видов, щиты кожаные, поделки из ценных пород древесины, включая африканские маски, да отрезы холста, нашей мини ткацкой фабрики.
Денег наличных у меня уже не было, поэтому одарил я его россыпью мелких алмазов, остававшихся от прежних сделок. С тем он и ушёл от меня со своими людьми, оставив здесь, чуть меньше половины, не пробыв у меня и полгода. С ними же, ушли и люди с внимательными, но невыразительными взглядами. Никто не ушёл с пустыми руками. Каждый извлёк из этой экспедиции личную выгоду, хоть и не заработал «живых» денег.
В последние недели я принял у себя несколько человек, из числа русских армян, пожелавших стать купцами, пришлось одарить и их товарами. Да, я не был настолько наивен, как вы, наверное, подумали, и считал отданный товар рекламным, не надеялсь за него получить хоть что-то.
Но те, кто придёт после них, обязательно будут готовы на серьёзные дела. Так всегда и происходит. Сначала мы вкладываемся в известность, а потом уже пожинаем плоды этой известности, как хорошие, так и плохие. Я надеялся на хорошие, плохие и без них есть.
Ашинов, с сотоварищи, пробыл у меня чуть больше пяти месяцев, оставив заметный след своего пребывания в виде, заложенного им с пафосом, фруктового сада, и построенных русских хат-мазанок, столь популярных на юге России. Хаты построили вместо африканских хижин, сооружённых на скорую руку. Вот, в принципе, и всё его участие.
Нескончаемо длинные истории, о его подвигах и похождениях, изрядно разбавили тягостные африканские вечера, но неожиданно, как для себя самого, так и для меня, он натолкнул меня на мысль, где искать алмазы.
Начитавшись умных книжек, и попав на одном званом вечере в компанию с известным геологом, он, как оказалось, слушал и запоминал, причём, абсолютные ему ненужные вещи. По словам геолога, драгоценные камни могут встречаться не только в горах. Много их находят в небольших речках, ведущих своё начало с гор, а то и на месте пересохших русел рек.
Озвучив вслух информацию, по которой следовало, что моя земля богата на алмазы, и прочие камни, я добился того, что из пришедших, почти семисот пятидесяти человек, у меня остался триста двадцать один. Остальные решили убраться восвояси, вместе с Ашиновым, по разным причинам. Я не допытывался, каким именно.
Изначально, остаться у меня собирались почти сто пятьдесят русских, но, узнав об алмазах, радикально поменяли своё решение ещё семьдесят, планируя стать искателями драгоценных камней, а один, ещё и золота, что только мною приветствовалось. Ашинов ушёл, со своим, вдвое уменьшившимся, отрядом.
Но, заработал не только он на мне, но и я на нём, продав ему треклятый эликсир, ради которого опять пришлось бродить по джунглям, и вылавливать диких аспидов, ради их яда. Ашинов оказался богатеньким буратиной, умевшим бережно тратить деньги, и, в то же время, показывая всем, что он и сам на «мели».
А я оказался богаче на три «колбасы» золотых червонцев, и тяжеленный мешочек талеров Марии-Терезии, бывших в большом ходу на территории арабских стран и Абиссинии. На том мы и расстались, но с собой он увёз несколько писем, клятвенно пообещав передать их нижегородскому генерал-губернатору, Аксису Мехрису, а также, абуну коптской церкви Абиссинии.
Как говорится, с паршивой овцы, хоть шерсти клок! Как там, кстати, с починкой револьверов?