Недели этак за две до описываемых событий «форд-мустанг» маньянского революционера Мигеля Эстрады летел по новому хайвею в направлении Гуадалахары. Мигель любил простор вокруг и свежий воздух, поэтому быструю езду в североамериканском кабриолете давно уже вычеркнул для себя из списка недостойных буржуйских привычек. Автомобиль был хоть и старый – 10 лет, и местами даже ржавый, но движок объёмом в четыре с половиной литра заставлял посудину вполне соответствовать своему анимическому названию. Местность вокруг простиралась самая благодатная: пролетали маленькие городки и деревушки со шпилями соборов, с нарядными домишками, по крыши укутанными в заросли роз, как богатая потаскуха кутается в соболя и шиншиллы. На склонах гор паслись козьи стада, вселяя в сердца граждан умиротворение и блаженное ощущение правильного хода вещей во вселенной. Звонили колокола к Святой Мессе – был вечер пятницы, канун выходных.
Хороша у нас природа, в предгорьях Сьерра-Мадре! Не то, что дальше к северу – пустыня и кактусы, кактусы, кактусы.
В половине седьмого он был в Гуадалахаре. Оставив пыльный «мустанг» с пустым баком на попечение шустрых пареньков с бензоколонки в центре города, он прошёлся пешком по бульвару Пассионариа, посидел с сигарой в открытом кафе напротив памятника Бенито Хуаресу, перекусил чашкой кофе с полудюжиной эмпанадит – жареных слоёных пирожков с острой начинкой из телятины, рыгнул сытно и благостно.
В начале девятого стемнело. Мигель докурил сигару, поднялся из-за столика и направился к известному ему особнячку, утонувшему в розах, как лицо блондинки в пуховой подушке. Переулок, где располагался особнячок, был безлюден и тих. В самом начале его прижался к тротуару маленький неприметный «субару», а внутри салона смуглый паренёк слушал музыкальную программу на радиостанции «Свободная Мексика», которую основал norteamericano Джек Уиллер и которая вела свою сволочную подрывную деятельность из-за Рио-Гранде, то есть с территории Estados Unidos. Завидев неспешно приближавшегося Мигеля, дозорный поспешил радио выключить и выскочил из машины навстречу своему компаньеро.
– Ну? – спросил Мигель, постаравшись придать строгость своему голосу. – Что ты мне скажешь, Релампахо?
– Я скажу тебе, что всё здесь тихо, – доложил Релампахо. – Никто к нему не приходил, никто возле дома не маячил. Он возвращался с работы в восьмом часу вечера и к девяти утра на работу уходил. Сегодня, должно быть, придёт позже, потому что зашёл в церковь по случаю пятницы.
– Святоша, мать его так-растак… А жена и дети?
– Мигель, я не видел никаких жены и детей.
– Ну что ж, оно и к лучшему, – опрометчиво сказал Мигель. – Дождись Альмандо, и уезжайте.
– А…
– Что? – вскинулся Мигель.
– Разве тебя не надо подстраховать, Мигель?
Мигель нахмурил и без того низкий лоб. Вбить бы щенку правила субординации в пухлогубую пасть вместе с зубами, белыми, как молоко!.. Нет, нельзя. Рановато. Никто Мигеля в вожди Движения официально покамест не выдвигал. Октябрь Гальвес Морене – тот да, был реальным вождём. Только шлёпнули его десять дней тому назад. Из-за бабы. Дурацкая смерть. И теперь у них в Движении – полная дерьмократия. Но, конечно, до поры до времени. Ибо организация без вожака – что курица без головы: побегает-побегает по заднему двору, да и сдохнет на радость проголодавшимся царям природы.
А вождём Мигель, конечно же, станет. Но только в случае успеха дела, по которому прикатил в Гуадалахару. И чем меньше у него будет в этом деле помощников, тем вернее и стопроцентнее он станет вождём. А пока придётся вопреки пользе дела и здравым резонам уважать и ублажать эту потаскуху – дерьмократию.
И Мигель скрепя сердце ее уважил и ублажил:
– Нет, Релампахо, меня не надо подстраховывать. Чем меньше вы будете здесь отсвечивать, тем будет лучше. Так что уезжай по-тихому и постарайся отыскать где-нибудь следы этой сучки – Агаты.
– Ну да, наверное, ты прав, Мигель, – неуверенно сказал Релампахо. – Что касается Агаты…
– Что касается Агаты, – перебил его Мигель, и голос его стал зловещ и низок, – то, думаю, самое время наведаться к её папаше и хорошенько поспрошать всех, кто там есть в наличии. Может, вы и её саму там застанете.
– Мы? – удивился Релампахо.
– Почему бы и нет? Вы с Альмандо и поезжайте. Альмандо хорошо умеет задавать вопросы и получать на них ответы. Да прихватите с собой парочку надёжных ребят – кто знает, что у сучки на уме. Стреляет-то она метко. И быстро. Так, что ее бабский ум за пулей не поспевает.
– Но мы не знаем адреса её папаши, Мигель.
– Адрес очень простой: на въезде в Акапулько справа от дороги висит указатель «Villa Lago Montañoso». Туда и свернёте.
– Но, Мигель, ты ничего не перепутал? Я знаю этот пригород, там живут одни богатеи.
– Ну, а она кто, по-твоему?
– Вот оно что… – присвистнул Релампахо. – Это многое объясняет.
– Что это тебе объясняет? – спросил Мигель раздраженным тоном. – Езжай давай.
– Куда же я поеду? Я должен дождаться Альмандо.
– Да ну вас, – сказал Мигель и пошёл прочь.
У всех в головах какие-то тараканы. Все чего-то себе понимают. В то время как не должны, собаки, отвлекаться ни на что кроме Революции. Ох, повыбьет он из них дурь. Дайте только дельце провернуть, умники. И сделаться, наконец, вождём Движения.
Мигель растворился в темноте переулка, а Релампахо залез обратно в машину и стал дожидаться Альмандо. Просто так сидеть было скучно, и он потихоньку включил любимую радиостанцию. Там опять шла музыкальная программа, но уже не рок-н-ролл, а что-то классическое – Большой Брат из-за речки приобщал сиволапых маньянцев к ценностям мировой культуры. Релампахо сморщился и выключил приемник. Откуда ему было знать, что смертный приговор ему и Альмандо уже вынесен, подписан в Небесной Канцелярии и пришлепнут печатью? И прозвучавший из динамиков Второй фортепьянный концерт американского композитора Рахманинова – не просто тяжёлая и непонятная для Релампахо музыка, а реквием по нему и его компаньеро Альмандо, ожидающему в этот момент банкира Лопеса на ступенях церкви Святого Агустино, где всегда суетно и многолюдно, особенно по вечерам.
На всякие там меры предосторожности Мигель наплевал с высокой колокольни: обитающий в здешних особнячках «средний класс» не очень любит совать нос в дела своих соседей. Он поднялся на мраморное крыльцо, позвонил в дверь. Дома – никого. Как и ожидалось.
С замком Мигель справился за полсекунды. Известное дело: замки, даже самые хитрожопые, – они ведь от честных и безруких. А у Мигеля за плечами была богатая и разнообразная биография, включавшая в себя и определённый практикум по обращению с устройствами для запирания чужих жилищ.
Пройдя в гостиную, которая начиналась сразу за входной дверью, он первым делом вывернул пробки, посветив себе фонариком, после чего уселся в белое глубокое кресло и стал терпеливо дожидаться хозяина.
Тот не задержался. Ещё не было десяти, когда в замочной скважине повернулся ключ, открылась дверь, щёлкнул выключатель, загремело какое-то ведро, и в темноте бешено зачертыхались, поскольку свет в доме, как и следовало ожидать, не подумал зажечься.
– Присаживайтесь, сеньор Лопес, – сказал Мигель и посветил фонариком на белое кресло, стоявшее напротив того, в котором сидел он сам.
– Кто здесь? – без особой паники спросил хозяин.
– Вы присаживайтесь, присаживайтесь, – сказал Мигель. – Руки только держите на виду. И не бойтесь, я вам ничего не сделаю.
– Я и не боюсь, – сказал Лопес с легким презрением. – Отбоялся своё ещё в детстве босоногом.
– Я тоже, – сказал Мигель. – Итак, я буду говорить, а вы запоминайте. Потом все перескажете вашему хозяину. Слово в слово.
– Слово в слово.
– Уж постарайтесь, – хладнокровно сказал Мигель. – Надеюсь, вы ему передали содержание нашего предыдущего разговора?
– Как не передать, – вздохнул Лопес и поскрёб над бровью. – Передал, конечно. Но, честно говоря, мы решили, что в связи с известными событиями…
– Не надейтесь, – твердо сказал Мигель. – В связи с известными событиями мы ещё теснее сплотились в борьбе…
– В какой борьбе?.. – спросил Лопес устало. – Разума со здравым смыслом?..
– Щас пристрелю на хрен, – сказал Мигель. – Профессор, мать твою…
– Ладно, ладно, шуток, что ли, не понимаешь? Говори давай, что передать. И ступай себе. С Марксом.
– И про Маркса тоже не стоит шутить.
– Ладно, не буду. Итак?
– У твоего хозяина есть аэродром в джунглях под Тьерра-Бланка.
– Ну, это когда было… – протянул Лопес, почесав лысину. – В позапрошлой жизни, если не раньше…
– Жизнь не бывает позапрошлой. Жизнь одна, и вам, кровососам на теле народном, это известно лучше, чем всем остальным.
Лопес чуть было опять не пошутил, но вовремя решил, что, пожалуй, на сегодня уже нашутился, и поспешил поправиться:
– Я имел в виду, что мы давно им не пользовались. Даже неизвестно, что там сейчас.
– Там всё в порядке, – сказал Мигель. – И не надо мне врать. Всё вам известно. Твой же человек и отвечает за его консервацию.
– Ну, хорошо, да, пожалуй, есть такой аэродром. Я не врал, я просто осторожничал.
– То-то же. Мы будем ждать самолёт десятого числа в десять вечера. Деньги должны быть в сотенных купюрах, запаяны в полиэтилен и упакованы в три рюкзака.
– Так, хорошо. Что ещё?
– Самолёт должен быть «Твин-Бич» твоего хозяина. На всякий другой самолёт, вертолёт, дирижабль или летающую тарелку, которые появятся в радиусе мили от аэродрома, у нас будет припасён старый добрый «стингер». Это понятно?
– Вполне понятно.
– Из самолёта на землю никто выходить не должен. Подойдёт человек от меня, скажет пароль – ему пускай отдадут деньги. Пароль пусть будет такой… – Мигель на секунду задумался. – «Cozadoro de cuero». Повтори!
– «Cozadoro de cuero», – послушно повторил Лопес. – А отзыв?
– Отзывом будут три рюкзака с деньгами, тупая твоя башка.
– Верно. Я как-то сразу не подумал.
– Если какие глупости или в самолёте будет больше одного пилота – сразу взрываем самолёт. После того, как мой человек возьмёт рюкзаки и махнёт рукой – пускай самолёт улетает. Вопросы?
– Наверное, деньги нужно будет пересчитать прямо возле самолёта?
– Ничего, поверим на слово, – усмехнулся Мигель. – Нас обманывать вам будет себе дороже. Какие ещё на хрен вопросы?
– Да вроде нет больше на хрен вопросов. Впрочем, нет, вру. Есть один, совсем маленький. Не у меня, кончено, а у хозяина.
– Ну, какой ещё растакой вопрос?
– О, сущий пустяк. За эти деньги моему хозяину обещан некий товар… Неплохо было бы его потом получить.
– А почему, собственно, твой хозяин сомневается в том, что он его получит?
– А почему, собственно, ты решил, что кто-то в чём-то сомневается?
– Но ты же спрашиваешь?
– Я ни о чем не спрашиваю. Просто мы обговариваем условия сделки. Отсутствие письменного контракта с обозначенными реквизитами отнюдь не означает, что можно пренебречь мелкими деталями, включая ответственность сторон, передачу полномочий и форс-мажорные обстоятельства…
– Может быть, может быть, – согласился Мигель. – Я, вишь ли, парень не сильно образованный. Всяких ваших таких тонкостей не разумею. Писать учился очередями из калашникова… Но что касается ответственности сторон, то начнём мы эту ответственность с твоего симпатичного особнячка вместе с тобой, потом – с чего-нибудь аппетитненького здесь в Гуадалахаре, принадлежащего твоему хозяину, а дальше посмотрим…
– Что ж, будем считать, что пункт об ответственности сторон мы обговорили.
– Ага, – ухмыльнулся Мигель. – А всё остальное – как договаривались. Получаем деньги, передаём товар, получаем остальное. Деньги-товар-деньги.
– Да… – протянул банкир. – Маркс умер…
– А дело его живёт! – Мигель опять ухмыльнулся. – Ты не совсем пропащий человек, Лопес. Из тебя ещё может получиться толк.
– Спасибо, я лучше в сторонке постою.
– Ну, ладно, – сказал Мигель, поднимаясь с кресла. – Сиди тут пятнадцать минут, не вставая, покури свою любимую «La Villahermoza» – правильно? – вспомни всё, что я тебе сказал, только не пей ничего, а то потеряешь ясность ума, в чем-нибудь ошибёшься, а то и в столб врежешься по дороге к хефе – и может получиться между нами недоразумение. Тебя потом крокодилам скормят по частям…
Лопес на это предпочёл ничего не пошутить.
– И пойми вот ещё что, придурок, – добавил Мигель с порога. – Мы, «Съело Негро», мы – не бизнесмены, не вонючие коммерсы. Мы – революционеры. Да, сейчас мы совершаем с вами сделку. Это политическая сообразность. Мы разрешаем тебе с твоим хозяином немножко нажиться на нашем сотрудничестве. Хрен с вами, раз такая политическая сообразность. Но это не значит, что так будет всегда. Когда эта грёбаная политическая сообразность закончится, мы придём к вам и сами возьмём что нам нужно. Вы, конечно, начнёте вопить во весь голос, что мы грабители. Но мы не грабители. Это вы – грабители трудового маньянского народа. И пожертвовать незначительную часть награбленного на защиту прав этого самого трудового народа должны почитать за честь. Понятно тебе? Так и объясни своему хозяину. Он последний остался во всей Сьерра-Мадре, кто нам на правое дело ещё ни разу не отстегнул. Тот не достоин звания маньянца, кто революцию не поддерживает. Выйди на улицу и спроси у любого – тебе всякий это подтвердит…
Произнеся такую жизнеутверждающую речь, Мигель вышел на улицу и затворил за собой дверь особнячка. С порога он оглянулся по сторонам. Ни души не было в переулке, и «субару» давно уехал, увёз соратников к их печальной судьбе. Революционер не спеша пошёл к бензозаправке, где оставил свою машину.
У него не было ни тени сомнения в том, что после его столь страстного выступления Лопес наделал в штаны и теперь из кожи вон вылезет, чтобы убедить своего хозяина не финтить с опасными ребятами, а выполнить все условия сделки качественно и в срок. И через каких-то десять дней принесёт он своим ребятам десять миллионов долларов, и тогда уже точно ни одна canalla не посмеет вякнуть, что он, Мигель Эстрада, не достоин возглавить Движение.
Оставалась одна загвоздка. О том, что за товар должен был получить хозяин Лопеса Фелипе Ольварра в обмен на свои вонючие деньги, Мигель понятия не имел. Всё, что он знал, – это что некто Ольварра хочет что-то у кого-то купить, а Октябрь в этом деле был посредником.
Мигель, будучи правой рукой Октября Гальвеса Морене, был посвящён во многие его тайны, но не во все. А Октябрь, зараза, перед своей дурацкой смертью помирать отнюдь не собирался. Переговоры с Ольваррой он вёл лично и Мигеля в их содержание посвятить не удосужился. Хорошо хоть сумму сделки от соратника не скрыл и личность банкира, который у Ольварры рулил финансами.
Но десять дней – срок большой. За десять дней много чего может случиться. Глядишь, и прояснится ситуация. Или, наконец, отыщут его ребята Агату, а она точно что-то знает – на переговоры с Ольваррой ездила вместе с Октябрем. Она же их и сорвала, эти переговоры, своей кретинской стрельбой посреди городской толпы. Нужно было ещё до того, как взорвали Макдоналдс, её расспросить хорошенько, не говорил ли ей Октябрь, что и у кого собрался купить старый контрабандист, но кто же мог подумать, что эта тварь возьмёт да сбежит, пристукнув Эусебио Далмау, которому Мигель поручил её охранять?
Отыщут они ее, отыщут. За десять дней можно чёрта лысого в стоге сена отыскать.
И заставить на себя поработать.
А не найдется Агата – возьмём за жопу Лопеса. После того, как получим деньги, конечно. Ладно, продавец ему навряд ли известен, но хотя бы предмет сделки обозначится. А там что-нибудь придумаем.
Однако Лопес тоже знать не знал, что за товар и у кого собирался купить его хозяин. Он просидел в белом мягком кресле посреди тёмной гостиной не пятнадцать минут, а все сорок пять, выкурив за это время две сигары подряд. Мигель совершенно правильно назвал его любимую марку: «La Villahermoza», довольно редкий, не всем, прямо скажем, по карману, сорт чёрного маньянского табака.
Накурившись до тошноты, Лопес, не включая свет, прошёлся вдоль окон, выглядывая наружу через жалюзи. Вроде бы ничто не шевелилось в окружающем дом пространстве. Заодно он проверил, заперта ли входная дверь, и накинул засов. Для начала он вытащил из кармана мобильный телефон, отключил его и забросил в угол. Больше не пригодится. На случай всяких экстренных ситуаций у него имелся ещё один мобильник, нигде не зарегистрированный, но это ещё не экстренная ситуация, поэтому сейчас звонить куда ему надо он будет из телефонной будки в бильярдной Сиско Гитераса. Эта будка расположена исключительно удобно: из неё виден весь зал, а из зала её практически не разглядеть. Подойдя к столу у стены, он, стараясь не шуметь, открутил у стола ногу и вынул оттуда маленький диктофончик. Из диктофона он достал микрокассету.
– Всегда говорил, что революционер – синоним мудака, – сказал он в пространство и достал новую сигару.
Но курить не стал, а сунулся в кладовку и добыл оттуда пыльный рюкзак с удочкой и широкополую шляпу. Рыбачить мы идём, граждане землячки. На Чапалу идём рыбку половить.
Нахлобучив шляпу на лысину, он вышел на улицу. Запирать дверь особнячка, равно как и вкручивать пробки, он не стал. Больше ни он, ни его супруга с детьми, которых он до поры до времени спрятал у дальних родственников в Бахе, в этот особнячок не вернутся. С завтрашнего дня он – житель славного города Майами и зовут его не Лопес, а совсем по-другому, никому не нужно знать, как. Программа защиты свидетелей – это вам не предвыборное обещание городского мэра покрыть асфальтом полтора километра тротуара. Norteamericanos очень сильно жаждали заполучить себе скальпы горячих ребят из «Съело Негро» и готовы были заплатить за них американским гражданством.
Душная ночь повисла над Гуадалахарой. Хорошо поработавший Лопес направился к бульвару Пассионариа, не спеша переставляя ноги, попинывая по пути камушки на асфальте.
Переулок был пуст: если бы кто следил за ним, то Лопес бы непременно заметил топтуна. Он не спешил, осознавая, что прогуливается по родному городу в последний раз. Но никакой тоски, никакой сладкой щемящей ностальгии, ни черта в его душе не было. Не вспоминались давно умершие родители, школа, нищее детство, футбол на загаженных отбросами кривых улочках, первый так называемый секс с грязной пьяной бродяжкой на пустыре за школой – он был двенадцатым в очереди, – торговля наркотой всё на тех же грязных улочках, опять бабы, сначала – грязные, потом – чистые, после того как хозяин приметил его усердие и математические способности, снял с точки и оплатил учёбу в университете. А у него не было никаких таких особенных математических способностей. И усердием исключительным он никогда не отличался. Просто Лопес очень сильно, по-звериному, не зная никакого удержу, любил деньги. Как таковые.
Хозяин, усмехнулся Лопес. Всё. Кончились надо мной хозяева. Хрен вам всем, мои хозяева. С завтрашнего дня я свободный, блин, человек.