Лукин опять шёл к Кру-бе – окончательно утрясти свой внезапный отъезд на Землю. На душе было муторно. Он не замечал морось, сыпавшуюся монотонно со свинцового неба, не видел каменные россыпи цветов. Но к Кру-Бе идти совсем не хотелось, и поэтому взгляд зацепился. Лукин остановился. Смешные, но, наверное, красиво. То ли цветы, то ли скульптуры. Они были розовые, синие, сиреневые, прозрачные – из местных самоцветов. Бле-Зи очень много рассказывал про них вчера, кто-то из его знакомых занимается ими.
Смотрел на цветы, на завитки, мокрые от дождя, а в голове крутился разговор с братом. Даже не разговор, а так, сообщение. Конечно, он сам всё испортил. Психанул как дурак. Глаза заломило от вдруг подступивших неожиданных слез. Хотелось домой. Спрятаться от всех. В детство, и уткнуться с головой в мамины ладони… и всё бы решилось, тогда всё решалось как-то само собой. Даже когда умерла бабушка, оказалось, что она стала звёздочкой, и в это верилось, и было светло и грустно. Понятное дело, что решалось кем-то, а не само собой, просто иногда так хотелось, чтобы кто-то взял на себя неподъёмное, и оно вдруг отступило бы, и отец сейчас был бы дома, с мамой.
Но брат сообщил, что отец совсем плох, он его поместил в пансионат.
– Как можно, ты идиот?! – проорал Лукин в видеосвязь. – Отец просил не сдавать его ни в больницу, никуда, что ему мало осталось, он сам как-нибудь, только бы дома. И не прошло и месяца, как мы сдали!
Видеосвязь брат отключил, как только Лукин принялся кричать. Что толку, что орал, самому стыдно. Он долго смотрел в тёмный экран. Сидит на орбите на никому неизвестном Ларусе и орёт.
“Приезжай и не сдавай, – сказал брат неделю назад, когда самочувствие отца ухудшилось. – А мне никак. Надо срочно назад. Кася вот-вот родит, диссер трещит по швам. От Ларуса до Земли ближе, чем от Торы, вот и давай, поживи дома. У тебя всё равно семьи нет. И да, меня точно в пансион сдай, если доскрипим и будешь решать этот вопрос”, – огрызнулся в завершение сказанного Киря. Кирилл. Кирюшка-ватрушка. Надо было срочно вылетать на Землю.
Хорошо, хоть здесь вроде бы всё разрешилось. Скоробогатов уже дает признательные показания. Только что толку с них. Заезжено твердит, что ему было жаль их, мертвецы ведь. Хитрец.
И так выходит, что и комиссии никто не верит, что ларусы живые.
Выводы писали два дня, опять переругались. Кинт считал, что игра ничего не доказала, и, если бы Скоробогатов не приехал с пилой в корпус к Долохову, они не нашли бы и убийцу.
– …И что жизнь в ларусах есть, не доказали. А это главное, – сказал Кинт, обведя всех своим невыразительным взглядом.
Чувствовалось, что он продумал эту свою тираду. Потому что дальше сказал:
– Я считаю недопустимым вопрос о свободе Долохова. Мы ходим по кругу.
Грант засопел и выдал:
– Вы один из шести, не забывайте. Есть и те, кто сомневается. Может, не могут забыть первых пострадавших, отправленных вашей планетой в реакторы? Не хотят повторить ошибку? Задавались ли вы этим вопросом? Я за голосование.
Кинт промолчал, положив два пальца на край стола. Грант дёрнул подбородком.
– Согласен, – кивнул Кру-Бе.
– За голосование с обоснованием. Иначе зачем мы тут собрались, – подал голос Грассе.
Лукин поднял руку.
– За. С обоснованием, да, – кивнул он.
– Поскольку мы обязаны выработать заключение уже завтра и разъехаться, предлагаю сейчас и проголосовать. Бле-Зи просит извинить, дела. Его ответ у меня зафиксирован. “Ларусы живы, но подконтрольны. Отпускать нельзя, потому как реакции паразита остаются под вопросом”, – прочитал с какого-то малюсенького устройства Кру-Бе и обвёл всех взглядом. Он спросил Кинта: – Вы, я так понимаю, высказались?
Кинт опять положил два пальца на стол. Обычный вокский раздражённый жест “Я всё сказал”. Кру-Бе кивнул и перевел взгляд на Гранта:
– Кто выскажется следующим?
– Сомневаюсь в устойчивости Долохова после разрушительного воздействия паразита. А сомнение – плохой советчик. Поэтому воздержусь, – сказал уклончиво Грант.
– Следовательно, вы против освобождения Долохова, – педантично уточнил Кру-Бе.
– Против. Но прошу зафиксировать сомнение и фактическое признание жизни в ларусах. А это тоже являлось вопросом для расследования. Ларусы живы – настаиваю, но ими манипулируют, и я лишь сомневаюсь, что они в любой момент в силах этому противостоять, – терпеливо возразил Грант и полез за своим мешочком с иридийской смолой, но не достал.
Лукин мотнул головой.
– Поддержу Гранта. Мысли схожи, чего уж там. Ларусы живы, без сомнения. Но вот доедет ли Долохов? Не попытается ли паразит сбежать? Не знаю. И тем самым мы в очередной раз оставили его один на один с паразитом. А никто из этих людей не виноват в том, что оказался на Шаноре.
– Подпишусь под каждым словом месье Гранта и месье Лукина, – отчетливо проговорил Грассе. И вздохнул: – Вечная история. Кто-то разве виноват в том, что заболел чумой в Средние века и к нему в дом не заходили, и умер он и вся его семья. А потом и полгорода потому, что тот, самый первый персонаж, был водовозом и развез воду, пока еще таскал ноги? – сказал Грассе уже как-то философски отстранённо. – Да что там чума, тот же ВИЧ… Кру-Бе, а вы, вы что же скажете?
– Присоединюсь к Бле-Зи. Суммируя, – Кру-Бе встал, прошёл пару шагов прочь от всех, к окну, потом назад. – Так или иначе, а вообще говоря почти одно и то же, мы высказались за то, чтобы Долохов поехал пока на Вок под присмотром и получил документы. Комиссия выполнила работу и, думаю, неплохо. На данный момент никто не имеет права сказать, что ларусы мертвы и инопланетные существа управляют мертвыми телами. Там, внутри живые люди, они пытаются сопротивляться, достучаться до нас. И честно говоря, как любите выражаться вы, Лукин, я доволен. Кстати, наверное, именно вам придётся сообщить Долохову эту не очень радостную новость. Ну мы даже не знаем, рад ли он или не рад. С эмоциями у ларусов не очень обстоят дела. Подождите, интересная деталь…
Кру-Бе что-то полистал, экран замелькал кадрами с резервацией. Дома, решетка, опять дома, уборщик полз по полю, где они два дня назад играли в волейбол. Торианин вдруг вскинул свои жёлтые глаза на Лукина.
– Почему он бегает?
На экране появился силуэт бегущего Долохова.
Лукин отвел глаза и посмотрел в стол. Он и сам недавно об этом узнал, его спросил Грассе, увидел бегущего Долохова в записях в архиве у Кру-Бе.
Пока почему-то не хотелось это обсуждать и не хотелось, чтобы торианин слышал его мысли, пока он сам не понял происходящее. Он сейчас сосредоточенно рисовал на планшете замок. Взгромоздил его на обломок скалы и теперь придумывал одну за другой башенки, сквозь арку одной виднелась другая.
– Не хотите разговаривать об этом, понимаю, – кивнул Кру-Бе, наблюдая за его рисунком. – Между тем, стало известно, что ларусы, паразиты которых по возрасту близки к паразиту этого землянина, становятся всё меньше похожими на мертвецов. Вы слышали эту новость? Вы просили отпустить Долохова на Землю. Вы настолько же доверяете всем приходящим в себя заражённым и отпустили бы и их?
– Да, слышал, – кивнул Лукин. – Нет, не доверяю. И Долохову не доверяю. Я же голосовал против. Но это единственный ларус, который пошёл на контакт. За Долоховым восемь тысяч человек. Они ждут помощи.
Лукин замолчал. Вздохнул. «Ну что за дело! Как же не хочется подвести Долохова… и как страшно подвести всех».
Кру-Бе был в форме тайной разведки Торы – серо-жёлтый мундир с жёстким высоким воротником, казалось, сливался с цветом лица и глаз торианина.
«А что, удобно в пустыне на тушканчиков охотиться. Есть на Торе тушканчики?» – подумал Лукин. Представил чопорного торианина залёгшим на бархане и почему-то в чалме, по-прежнему пытаясь думать о чём угодно, только не о Долохове. Поднял голову и посмотрел в глаза Кру-Бе.
– Я понимаю всю сложность ситуации и не настаиваю, – сказал он. – Хотел бы сам сопровождать Долохова, однако должен вернуться на Землю. Должен. Но ведь паразит может не согласиться ехать на Вок… Не знаю. Очень боюсь, вдруг что-нибудь пойдёт не так, и он убьёт Долохова. Не могли бы вы держать меня в курсе событий?
Он посмотрел на Кинта, на Кру-Бе.
– Хорошо, – ответил вок.
– Обязательно буду держать в курсе, – сказал Кру-Бе. – К сожалению, вы ничего не успеете сделать, если паразит пожелает убить. Пока нам это не по силам.
И улыбнулся. «Тушканчиков на Торе нет», – подумал он.
Лукин приехал в резервацию через три дня. Целых три дня. Всё это время, в короткие минуты тишины в голове, Долохов старался не думать о том, что его могут отпустить. Кто же не ждёт свободы? Все ждут, да только радость какая-то чужая и дикая захлёстывала, и становилось страшно. Кто он теперь, разве можно его такого отпустить? Но как же хотелось домой.
И вот наконец прилетел Лукин. И сообщил, что надо лететь на Вок.
Они стояли перед домом Долохова. Когда на пороге появился Лукин, Долохов захотел выйти из барака, заторопился, прошагал деревянно и обернулся к Лукину уже на дорожке. Сколько было ожидания в одном этом движении.
Лукин говорил и видел, как угасала надежда в глазах Долохова. Надежда слабая, тихая, она едва тлела, а тут исчезла совсем.
«Двадцать восемь лет, а выглядит на все пятьдесят. И ведь не знаешь, с кем говоришь. Может быть, паразит позволил наказать Скоробогатова, потому что тот его соплеменников фактически уничтожал. На какое-то время позволил действовать самостоятельно и опять придавил? И теперь не Долохов, а паразит смотрит?»
– Такие дела, Артём.
– Понял.
– Сам понимаешь, бюрократическая машина. Работающая на три планеты, она едет в три раза медленнее. Один требует одно, другой другое, там – две печати, здесь – двадцать личных встреч. Формально ты свободен. Это главное. Но документов у тебя нет, они на Воке.
Лукин ненавидел себя за то, что он сейчас говорил, и не знал, что делать. Долго ругался и убеждал Кинта, что надо дать съездить Долохову на Землю, пусть под присмотром, но повидается со своими, ведь он явно чувствовал себя лучше, может, и с паразитом удастся наладить контакт.
Но Кинт заладил одно и то же: «Без документов ему не пройти ни одну таможню, а для получения документов Долохов должен явиться туда, откуда был депортирован в колонию на Ларусе – в эпидемиологический центр на Воке».
Удалось лишь добиться, чтобы Долохова сопровождал представитель Земли.
Долохов так ничего больше и не сказал. Прищурившись, смотрел, слушал. Развернулся и пошёл в свой корпус.
Лукин растерянно покружил на месте, шагнул было за Долоховым, потом увидел, как тот побежал. Побежал! Лукин задумчиво пошёл к вертолёту. Обернулся. Долохов бежал по пустынной дороге между рядами домов. Бежал сосредоточенно, согнув руки в локтях, как опытный бегун на длинной дистанции.
«Может, он так от паразита защищается? – подумал Лукин, возвращаясь к вертолету. – Всё только предположения, а Долохов опять молчит».
В голове Долохова который день подряд гремела музыка. Долохов морщился, сидел на койке, закрыв глаза, встряхивался. Ложился, опять садился. Страх сменялся надеждой, надежда сменялась страхом. Ледяным страхом, оттого, что выхода нет, тварь в нём и от неё никуда не деться. Надежда была светлая и грустная, как саван, когда твердишь себе, что выход есть всегда. В голове мельтешили обрывки чужих слов, иногда гул многих голосов – как бывает, когда бежишь, а вдоль обочин переговариваются, перекрикиваются, ты бежишь, бежишь… выдыхаясь… мечтая лишь об одном – пересечь черту, и ждёшь второго дыхания, как все.
Пока он бежал, музыка в голове стихала. Тянулась на одной ноте, будто заело огромную пластинку, которая крутится, колышется, шорох иглы слышно. У деда были такие, он их слушал на старом проигрывателе. Проигрыватель потом сломался, а пластинки дед выбрасывать не давал. Тёма крутил их, ему нравилось смотреть на бесконечный край, бегущий перед глазами. А паразиту нравились воспоминания, он будто подсовывал их всё время. Когда же музыка тянулась на одной ноте, Долохов думал, что воспоминания в этот момент только его.
Сегодня было сыро, с океана плыл холодный туман. Долохов встал. Торопливо вышел из дома, промаршировал до дорожки. И побежал, сосредоточенно глядя перед собой. Вспоминал, как раньше бегал за универ. Потом пару-тройку раз из интереса бежал марафон. Первый раз пошёл просто для участия, а потом затянуло. Чёрт его знает, что затянуло. Около пяти лет назад погиб Саня Воронов в спасательной экспедиции на спутнике Вока, тогда же Долохов побежал свой первый марафон.
Как всегда, когда он бежал, так и сейчас Долохов чувствовал, что паразит молчит. Выжидает? Будто не знал, что будет делать человек. Длилась какая-то странная тишина. Вот уже который день Долохов бегал, наматывая километры, до тех пор, пока не падал без сил…
Но тогда он надеялся. Теперь же после приезда Лукина всё будто встало на свои места. Его и не могли отпустить домой.
Шорох дождя и кроссовок по покрытию заглушали все звуки. И одинокий бегун не видел, что за ним наблюдают.
Вок на этот раз был очень осторожен. Он нашёл Долохова бегущим вдоль десятого корпуса, под ледяным ветром, под моросью, сеющейся с серого неба. Пустырь этот на скале – до самого горизонта! Бегущий вдоль высокого ограждения землянин казался странностью. Для летуна-вока бег вообще был странностью. Глядя на методично мелькающие ноги, раз за разом отталкивающиеся от земли, преодолевающие притяжение, он подумал: «Должно быть, паразит заставляет его бежать. Конечно, паразит!»
Кинт окликнул.
Долохов остановился. Он тяжело дышал, а взгляд был на удивление открытым и прямым, в лоб. Не было этой обычной отключенности и тупости ларусов.
Землянин откинул голову, бросил руки по швам и приготовился слушать.
Кинт медлил. “Испугай я сейчас паразита, а тот передаст своим… Бомба замедленного действия. Паразиты не могут не сообщаться между собой”.
И сейчас он больше обратился к паразиту, хоть и недооценивать носителя тоже не собирался. Ведь те, кто не сумели противостоять пришельцам, уже мертвы или подавлены. А этот… Может, этот землянин в сговоре?
«Да ты испуган как престарелая бегелия», – остановил Кинт свои метания. Бегелия походила на земную улитку, но к старости слепла, замирала как парализованная и жалила всякого, кто оказывался в пределах досягаемости. Яд её был смертелен. Но иногда бегелия убивала сама себя, кружа, обливая всё ядом и попадая в него.
Кинт собрался и даже не топорщил как обычно крылья.
– Правительству Вок сообщили, – проговорил он, длинно и ненужно перед этим представившись, – что вы хотели бы посетить Землю, побывать дома, увидеть близких. Понятное желание для любого живого существа. Ваши документы находятся в эпидемиологическом центре на Вок и получить их возможно только лично.
Кинт сделал паузу, но Долохов молчал.
– Для этого вы со мной проследуете на бот, затем пересядем на лайнер, следующий до Вока. Получив документы, вы сможете отправиться на Землю. Вас будет сопровождать представитель Земли.
– Почему мои документы на Воке? – спросил Долохов.
Кинт хоть и ждал реакции, сейчас, услышав глухой, будто сдавленный, голос, вздрогнул.
«Он ещё спрашивает! Самым обычным образом. Дело действительно принимает скверный оборот, – подумал вок. – Что если они все… вот эти… станут обычными и захотят домой? Их всех отпустить, с тем, кто сидит внутри у них всех?! И при этом он не помнит, почему его документы на Воке, что он был на Шаноре!»
– Вы заболели на Шаноре, она принадлежит Воку. Есть такое понятие как эпидемиологическая опасность! – рявкнул Кинт.
– Я помню, – Долохов поморщился. – Почему мои документы остались на Воке, будто я… заключённый? Впрочем, не отвечайте, у меня нет выбора. Готов следовать за вами, только вещи заберу.
Вещей было немного. Типовой комплект туалетных принадлежностей и одежды – для него с Земли, для вока, соседа справа – с Вока… Менялись обычно два раза в неделю. Только рюкзак был его, Долохова, тот, с которым он прилетел на Шанору.
В голове стояла тишина, она длилась. Паразит молчал. Слушал, готовился убить, заставить? Что означало то время, когда паразит молчал? Долохов сложил свои вещи, заправил постель, выправив синтетическое зелёное одеяло.
Достал нераспечатанный комплект одежды из тумбочки вока, разорвал пакет и переоделся. Повернулся и снял с вешалки пончо летуна, надел. Поверх натянул свой комбез.
На него никто не обращал внимания. Здесь никто никогда не обращал на тебя внимания. Каждый сам за себя. Долохов постоял на пороге, повёл плечами, тесно – пончо явно было лишним. Зачем он его надел, он не понимал, но было всё равно. Паразит вот только молчит. А так всё как обычно, будто и не было ничего, просто он едет за документами, чтобы вернуться домой. Домой… От одного этого слова радость глупая накатывала волной. Голосом отца, улыбкой мамы, ещё чем-то вроде шороха травы и тепла Олькиных рук и плеч, её шёпота…