За сеткой метров на сто вперёд тянулся искусственный газон из серой пробковой травы, дальше виднелись белые дома, похожие друг на друга как близнецы-братья. Пустынно. Холодный ветер гонял мусор по полю.
Человек в комбинезоне медперсонала стоял очень близко к сетке, напротив бота. Так близко, что можно прочитать фамилию на пластиковом шильдике.
Лицо землянина казалось спокойным, тёмные глаза сонно изучали бот. Чёрные волосы забраны в хвост, борода грубо острижена. Руки засунуты в карманы, и казалось, что никакая сила не сможет их оттуда вытащить.
Бот, покружив над тротуаром по ту сторону сетки, сел.
– До-ло-хов. Долохов, космические войска, хирург, не вижу, совсем мелко. Это ужасно. Мертвецы, а выглядят как живые, разве только кажутся сонными, – проговорил задумчиво один из пассажиров, Лукин, высокий, лет сорока семи, в форме полковника космической полиции. – Зачем нас всех собрали? Разве то, что здесь произошло неделю назад, можно назвать убийством? Эти люди объявлены мёртвыми. Или я чего-то не знаю?
Остальные слушали Лукина. Знакомы они были шапочно, каждый мог только догадываться, какими сведениями владеет другой. Их собрали, чтобы найти виновника убийств в резервации мёртвых. Поэтому на первой же встрече переругались. Земляне считали, что надо сначала решить – мёртвые они или живые, эти ларусы.
– Искать убийцу мёртвых само по себе абсурдно, – говорил Грассе, – но закон один для всех, и раз уж ларусы существуют, значит, имеют-таки право на существование, а значит, требуется защищать и их.
– Живых защищать, да, а мёртвых похоронить бы, – мрачно сказал Лукин.
– У вас нет родственников там, – парировал один из ториан.
– Вы правы, у меня там никого нет, – хмуро согласился Лукин и замолчал, было не по себе от этого дела.
Прочитано множество показаний очевидцев, но одно запомнилось больше всего. «Моника Д., 21 год, место проживания Земля: «Было так красиво. В светящемся ночном небе будто распустился огромный цветок. Цветок рос, в середине его появилось что-то большое. Просто огромное. Надвинулось чёрным. Я закричала: «Это звездолёт, откуда он здесь взялся?!» Меня никто не слушал. Было много народа, шумно. Звездолёт без огней. Разве так бывает? Чёрный и похожий на огромного кита. Он развернулся боком. Бок красиво осветился множеством вспышек. Люди закричали ещё сильнее. Все думали, что это фейерверк. Тут упала Ли-Джей, потом Минт… А звездолёт развернулся и исчез, цветок ещё долго висел в небе, потом сжался в точку и погас…»
Пятеро, в чинах и гражданском, подошли впритык к ограждению. Грассе был близок к полуобморочному состоянию. Два вооружённых крепыша в полицейских комбезах из охраны застыли позади всей компании с отрешённым видом.
– Где же произошло убийство? Господи, ну почему он здесь стоит, нельзя что-нибудь сделать, чтобы он ушёл? – подполковник полиции Пьер Грассе второй вопрос произнёс совсем тихо.
Пожилой генерал в комбинезоне космодесанта достал кожаный мешочек с иридийской жевательной смолой, сунул в рот малопривлекательный чёрный кубик и сказал:
– Вчера один из местных предупредил, что их злить нельзя. Неадекватны. Говорят, сетка не спасает порой, и они сбегают, если раздражены. Сетка под напряжением, так что советую не подходить близко.
– Оставьте, Грант, мы не дети, право. Хоть и не у всех за плечами марш-броски, бег по пересечённой местности и пилотирование беспилотников, – насмешливо отмахнулся стоявший рядом с ним торианец Бле-Зи, представитель корпорации.
Майор Грант прикрыл глаза и зевнул. Этот захват беспилотника с Юноны стоил ему немало нервов. Ну пилотировал он его, пилотировал. Сидя под его брюхом в капсуле-присоске, а потому что нет кабины. Поспорили, вот и пилотировал.
Он медленно свернул кожаный мешочек, положил в нагрудный карман, хлопнул по нему. Отметил, что Бле-Зи спокоен и расслаблен, как, впрочем, и все эти штатские. Стоит очень удачно возле поребрика, разделявшего широкое, ровное полотно тротуара и мягкую полосу искусственного почвогрунта перед сеткой…
Грант вдруг резко выбросил руку вперёд. Бле-Зи отшатнулся, шагнул, носком щегольского тонкого сапога-донза зацепился за поребрик, полетел руками вперёд. Грант удержал его.
– Всякое бывает, знаете ли, Бле-Зи, – протянул он сочувственно, – споткнулся, упал. С кем не случается. А сила тяжести – штука коварная.
– Ну что вы, в самом деле, Грант, себе позволяете, эти ваши армейские шуточки! – прошипел Грассе раздражённо, но отошёл подальше от Гранта.
Тот расхохотался. И сунул ещё одну жвачку в рот.
– Странная ситуация, вы не находите? – сказал Лукин, по-прежнему не сводя глаз с человека за ограждением. – Он нас слышит? Обсуждать убийство в присутствии возможного убийцы или того, кто знает убийцу, согласитесь, странно.
– Действительно, – поддержал его Грассе, отходя от сетки. – А не может этот вирус оказаться внутри живого существа? Может, месье Грант одержим.
– Так и быть, – огрызнулся Грант, – объявляю сезон охоты на Гранта, чем будете меня брать?
– Пять кубиков Ларус-3 достаточно, – меланхолично ответил Бле-Зи, – вы будете нашим агентом в резервации.
– Тогда он будет уже не наш агент, – к компании подошёл, неуклюже переваливаясь, головастый малый с невыразительными, смазанными – будто на него натянули чулок – чертами лица. За плечами его виднелись нервно подрагивающие крылья, кожистые, голые, как у летучей мыши.
Вок остановился, поднял крылья, потянулся ими вверх, отведя назад плечи, сложил их в обратном порядке, и сказал:
– Вообще удивительна эта пассивность ларусов, они всё время словно что-то выжидают, выслушивают… а может, наращивают чью-то численную массу? Может, кто-то собирается нарушить мир? И эти… будут весьма полезны у нас в тылу. Думаю, вы понимаете, что там, – он кивнул головой на человека в белом комбезе, – теперь нет наших.
– Перестаньте говорить банальности, – буркнул Кру-Бе, до сих пор молчавший.
Кру-Бе, ещё один представитель Торы, известная в своём роде личность, заведовал службой, занимавшейся «тихой» разведкой.
«Парапсихология, телепатия и прочая муть, – подумал недовольно про себя Грант. – Ну вот, началось…»
Грант выругался и отошёл за спину Грассе. Он не любил «тихую» войну.
Вок уставился в глаза человеку в белом комбезе.
«Началось, – подумал Долохов. Ничего хорошего от рукокрылого ждать не приходилось. – Бить будет… Воки всегда бьют, оказавшись внутри».
Его оглушил визг в ушах.
Сильный внутренний удар под дых.
Долохов едва заметно дёрнулся вперёд.
Искры и огненные мухи запрыгали перед глазами.
Но этим всё и кончилось. Боли не было, от толчка Долохов только чуть качнулся, намечая движение.
А вок ждал ответ.
Ответа не было.
«А хотелось бы ответить… чёрт возьми… – думал Долохов, мысли вязкие едва текли. – Будто не человек перед ним».
Однако тот, кто жил теперь в Долохове, лишь смягчил удар. Приказа двигаться долоховским рукам, ногам, губам не было… хоть бы выругаться вслух, плюнуть… ничего. Болото, топь непроходимая внутри, тонешь, а трясине под ногами конца и края нет.
Долохов пошевелился, это было всё, на что хватило его возмущения.
Глаза всех по ту сторону ограждения уставились на него.
«Ну, конечно, у меня должна сейчас отвалиться рука или хотя бы палец, – подумал он, видя их взгляды и раздражённо чувствуя реакцию паразита на своё движение, словно тот присматривал за ним, лениво приоткрыв глаза. – Есть ли у этой твари глаза… а зачем они ей. У неё есть мои».
Долохов злился.
Он пытался несколько раз уйти от сетки, но не слушающееся больше нутро будто пригвоздило его к комиссии. Долохов стоял и слушал. Лишний раз паразита он злить не хотел. Потом как бревно лежишь днями, неделями. Наказывает, что ли? Но лазейку Долохов нашёл. Паразит любопытен. К тому же, он ещё будто рос.
– Да, двигаются ларусы всё-таки, как зомби в ваших плохих старых фильмах про апокалипсис, – проговорил вок, разочарованный «молчанием» Долохова. – Чего мы ждём? Насколько я понимаю, должны уже появиться военные.
Глаза его без век затянулись на мгновение плёнкой, моргнув. Он видел, что земляне ничего не поняли, разве что крепыш в военном комбезе, похоже, сталкивался с тихим расследованием. А торианин, тот, который постарше, понял и недоволен его вмешательством в ларуса.
– Их и ждём, – отрывисто сказал Кру-Бе. – Военные уже в зоне.
За сеткой тихо, холодный ветер по-прежнему гонял пучки изношенного искусственного газона, волокна которого отрывались и крошились, поднимаясь легко с ветром, оседая серой пылью на лицах.
– Если не собираешься ухаживать за газоном, незачем его и делать, – проворчал Грассе, моргая от пыли, попавшей в глаза.
– Декорации. Всё – декорации, Грассе. Подмажем, подкрасим, и радуемся, что вышло красиво. Вот он мёртв, ему бы в могилу, на покой, а какая-то дрянь заставляет его двигаться, – резко ответил Лукин.
Ему было душно, от аллергии на пыль, от раздражения перед непонятным, от опасения принять неверное решение. Лукин вынул из пачки свежий носовой платок и принялся вытирать им шею, сказав:
– Душно!
– Ветер ледяной, – поморщился Грассе.
– Я бы мог вам помочь, это всего лишь ощущение непонятного, – вежливо сказал Кру-Бе. – Но я знаю, земляне не очень любят вмешательство в себя. Вообще, удивительно, как составлена группа. Трое из шести – земляне.
– Вот только не надо этих ваших штучек с гипнозом! И да, нас трое, но и в резервации землян больше всего. Шанорский сектор расположен на границе с нашим. Поэтому и пострадавших землян больше. И все убитые тоже земляне. Но хуже всего, что там, – Лукин кивнул в сторону резервации, – есть женщины и дети.
– Да, и один ребёнок с Вока, – вок расправил трёхметровые крылья, они тёмным пологом взметнулись над головами раздражённых собеседников, заметно снижая градус этого раздражения.
Кру-Бе усмехнулся. «Наглец. Только что было сказано, что не надо воздействовать, как он тут же это и сделал».
Вся комиссия сгрудилась на малом отрезке газона. Уже почти прекратился разговор.
– Друзья, – Кру-Бе, как старший по чину, чувствовал себя обязанным возглавлять группу, говорил он на прекрасном межгалактическом коде, кроме того, долгая служба в дипломатическом корпусе приучила его к некоторой витиеватости и мягкости, от которой Грант сразу полез в карман за жвачкой, – у нас будет мало времени. Допрашивать ларусов в обычном смысле бесполезно – в первое расследование один из допрашиваемых был уничтожен своим паразитом. И, к сожалению, правительство больше интересует отрицательный результат нашей работы. Эти резервации всем надоели. То ли это наши люди, то ли это уже враг…
На посадку шёл вертолёт.
Комиссия в полном составе погрузилась в бот.
Потянулись дома. На улицах не было никого.
– Ни-ко-го, – сказал Грант.
– Вы на окна посмотрите, – тихо ответил Лукин, – мороз по коже.
Их было много. В каждом доме, возле каждого окна. Непохожие ни на мертвецов, ни на живых. Только глаза живые. Сонные они сосредоточенно следили за тем, что происходило за окном.
– Посёлков таких восемь, – негромко стал рассказывать Кру-Бе, глядя в иллюминатор, – но убийства совершены все здесь, в этом посёлке. И между убитыми никакой связи не обнаружено. Первое убийство произошло год назад. Убит мужчина тридцати двух лет, землянин, служил в коммуникационных войсках на боевом эсминце. Три года назад находился в отпуске в Шанорском квадрате. Попал на Ларус два года назад. На Земле остались дочь и жена, приезжать отказались, требуя разрешения похоронить. Отец убитого – известное лицо в известных кругах, ограничимся этим. Появлялся здесь один раз при устройстве сына в резервацию. Убитый за первый месяц пребывания здесь пытался дважды покончить с собой. Конечно, у него ничего не вышло.
– Как именно он пытался покончить с собой? – спросил Кинт.
– Первый раз его нашли повешенным, провисел он так пять дней, пока не был обнаружен, второй раз – оказался под шедшим на посадку ботом обслуживающего персонала. Второй раз мог быть эффективным.
– И что?
– Вовремя увидели его. Долго держали в изоляции. Потом решили, что он успокоился. Но кто их поймёт, успокоились они или что-то задумали и выжидают. Вы ведь видели их. Мысли их прочитать невозможно. Пока невозможно. Паразит блокирует вмешательство. И в последнее время всё решительнее. Есть мнение, что паразит взрослеет.
– Второе убийство, Кру-Бе! Напомните, вдруг что-нибудь упускаем, знаете ли. У вас свои источники, у нас свои, – требовательно вмешался Грант.
– Второе убийство произошло полгода назад. Старик, восемьдесят пять лет. Есть данные об отлёте с Земли и прилёте на Малый-2, базу землян на Шаноре, где было второе появление «чёрного звездолёта». Предположительно прилетал в госпиталь, но раненных и убитых, находившихся с ним в родственных связях, не найдено. На Ларусе отмечено его особенное неподвижное состояние, поза эмбриона. В отличие от других, его никогда не «отпускало». С чем это связано, неизвестно, при вскрытии причин не обнаружено. Остаётся предположить непонятное жёсткое воздействие паразита.
– Потрясающе отработали. «Неизвестно», «невозможно», «предположительно» плюс ещё и «не найдено», – проворчал Грант. – Третье убийство – женщина…
Но Грант не успел договорить, их бот сел напротив одного из домов.
Пассажиры вышли. Грассе и Лукин шли рядом и молчали. Грант нервничал, взгляд стал цепким, колючим. Бле-Зи старался держаться невозмутимо, однако заметно дёргался. Последние исследования по вирусу были неутешительны – паразиты действительно взрослели.
Кинт опять вскинул крылья, потянулся, хрустнув всласть суставами. Его приподняло над газоном. Но он сложил крылья, пошёл, хмуро скользнув взглядом по окну. С той стороны, очень близко к толстому, белёсому от пыли, пластику, виднелось лицо. Человек равнодушно встретил «ковырнувший» его на всякий случай взгляд Кинта.
Грассе оказался возле двери первым. И остановился, потоптавшись на небольшом лоскуте каменного покрытия под каменным же козырьком. Но так и не решился открыть дверь. Обернулся.
В этот момент Грант махнул рукой, указывая на крышу дома.
Уставив сложенные пополам крылья в крышу, на самом её краю, вытянув шею, сидел вок. Он скользнул тихо вниз, пролетел над головами комиссии, обдал ветром от больших крыльев, пылью от синтетического газона и запахом грязной одежды…
Долохов медленно шёл домой. Двигался механически, как если бы кто-то дёргал за верёвочки, кто-то сидевший в голове, ставший им, Долоховым. Он теперь всё время пытался вспомнить. Но кто-то будто задёрнул глухой занавес. Занавес шевелился, плотный и пыльный, и лишь иногда, урывками, мелькало то лицо мамы, то класс, чаще третий «Б», то место возле окна, третья парта от экрана учителя. Поездка на практику на втором курсе универа, в алмазные шахты на Орице, астероиде возле Торы. Глаза зажатого обвалом торианина, снятые роботом-поисковиком. Торианин погиб, не дождавшись помощи, случился второй обвал. Почему-то вспоминались его глаза, жёлтые, торианские. Вроде бы чужие. Но такая боль и безнадёга в них, безнадёга не имеет ни национальности, ни расы…
Кто-то рылся в его, долоховской, жизни, изучал его боль и радость, глупую и дурацкую, такую, о которой не расскажешь.
Этот кто-то никогда ничего не говорил. Он иногда позволял думать Долохову и слушал его. Ворошил воспоминания. Удивлял ими.
Неизвестная ему музыка… нечитанные им книги… воспоминания мамы, которая ждала рождения его, Тёмы Долохова… чьи-то воспоминания о летучей паутине в августе… застрявший в ней жёлтый лист, битый зелёной крапиной. Вспоминалась Оля, его Олька. Вот она у него дома, подошла, упёрлась руками в подоконник и, вытянув шею, смотрит на улицу, смеётся. Волосы распушились и светились на солнце… Веснушки, сколько их у неё, никогда не замечал…
Бродячая собака, застреленная во дворе, кружилась бессильно вокруг себя в луже крови. Визжала тоненько так, надсадно. Псина эта… Паразит часто её напоминал. То ли понять что-то не мог, то ли не согласен был, то ли наоборот согласен. Но вытаскивал из закоулков памяти эту доверчивую морду с коричневыми бровками едва ли не каждый день. Чёрная, с коричневым палом по брюху и лапам, длинноногая и поджарая, будто был в её родословной сеттер.
Появилась во дворе по осени. Добрые глаза смотрели доверчиво, а иногда псина рычала и огрызалась, и щурилась на солнце, щенки должны были появиться к зиме. Кормили её всем двором. Соседи тогда переругались – одни считали, что надо кормить, другие кричали, что нельзя – детям опасно, грязь опять же, да и «она вам скоро опять под крыльцо принесёт приплод».
Щенков она принесла в самый мороз. Вскоре они уже и выходить начали, повизгивали и покачивались на неуверенных лапах, толстые и смешные бочонки. А один не выходил. Вот уже пять месяцев прошло, а он всё сидел под крыльцом. Рост у него должен бы быть немалый, мать-то длиннонога. Решили, что больной. Уже всех щенков раздали, и за последним «сидельцем» пришли новые хозяева, но вытащить его из-под крыльца не смогли.
А потом вышел. Никакой не больной. Нелепый и трусоватый, но очень добрый пёс. Взялся радостно бегать и кружить за своим хвостом, кружить и бегать на неуверенных подламывающихся лапах. А ещё через пару недель приехал джип, вышли два мужика с ружьями, застрелили мамашу и щенка, сложили их в чёрные мешки, и уехали…
И вот в который раз в памяти кружила и скулила эта собака, опять кто-то говорил «не хотел он в этот мир приходить, как чувствовал, под крыльцом сидел», кто-то нудил «это не решение, так нельзя, мы же люди», кто-то говорил «еще спасибо мне скажете». Опять было мучительно жаль, будто сам пристрелил, а потом Долохов понимал, что кричит птица. Ночная птица. Её крик резкий, нездешний раздавался над лесом, в лес смотрела луна, деревья шевелились. В деревьях – окна. За окнами – люди, много людей.
Лица родные и чужие. События мелькали в памяти будто всплесками на поверхности тихого озера. Воспоминания, крики, смех, плач, песни. Артём сутками напролёт лежал, отвернувшись к стене, на койке, в своём новом доме на восьмерых, таких же, как и он, ходячих мертвецов.
Многие поначалу ещё пытались говорить. А потом замолкали. Иногда кто-нибудь вдруг медленно говорил в мёртвой тишине:
– Похороните меня.
Потом хрипло, тяжело шевеля непослушными губами, сипел в непослушные связки нелепо-светлые слова:
– И кузнечик запиликает на скрипке…
Вот и дом. Долохов прошёл через двор, вошёл и сел на кровать, уставился в пол. Эта фраза, она выматывала. Крутилась и крутилась в голове.
Долохов не мог даже крикнуть: «Всё, хватит! Надоело! Пошёл к чёрту!» Он не мог прекратить думать, потому что думали теперь за него, пользуясь им, Долоховым. Он теперь просто присутствовал. И крутившаяся в нём в последнее время фраза, наверное, свела бы его прежнего с ума. Она надоедливо всплывала, когда вспоминалось её лицо. Той девушки. Анны. И старика… Парень тоже приходил. А паразит молчал и слушал. Он любопытный.
Спины лежавших, отвернувшихся к стене, мертвяков. Тишина. Серая пыль везде. На полу отпечатались следы, его, Долохова. День за днём. Больше здесь никто не ходил. Только он…