«Держи своих демонов внутри и не поддавайся на провокации», – единственное, что успел шепнуть мне Гидеон, когда меня вежливо, но настойчиво проводили и «упаковали» в небольшой черный фургон.
– Куда вы его? – донесся голос Гидеона.
– В Большой Волок, – ответил монах. – Все в рамках служебных процедур.
– Ясно, забирать его когда?
На второй вопрос Гидеону уже не ответили, мужик просто развел руками. Это могло значить что угодно – от пары дней, до «забудьте уже про него».
Промелькнула мысль: бежать, оттолкнуть одного, пнуть второго – и в лес. Вот только что мне это даст? В лучшем случае буду в бегах в мире, с которым еще едва знаком. В худшем – подстрелят, и отношение уже будет другим.
Я же ничего не нарушил, кроме сроков постановки на учет. Считай, превысил безвизовый режим, в том мире за это не убивали, а только депортировали.
Поигрался с темными сущностями пару раз, ну пусть даже три, но отец здесь кучу лет фобосов кошмарил – и нормально, в рамках закона оставался. Пока за рамки не вышел или не вытолкнули. Я отбросил мысли о побеге и решил, как в том анекдоте с советом, расслабиться и получать удовольствие, отдаться в руки органов.
Перед фургоном у меня отобрали все опасное. Появился третий монах с небольшим серебряным сундучком, куда я нехотя скинул огневик с душеловом, остатки патронов и нож с деньгами. Забрали даже бестиарий, попросту вывернув все карманы.
В фургоне было жестко, но тепло. Я попытался завести разговор с охранявшими меня суровыми монахами, но как со стенкой пообщался. Забил на них и довольно быстро задремал.
Первые три дня не происходило вообще ничего.
Привезли меня в монастырь – этакую древнерусскую крепость с высокими стенами – проводили в келью, заперли и, похоже, забыли.
Комнатушка, в которой меня поселили, была даже меньше, чем тюремная камера. Полтора на два метра. Я даже не мог встать в полный рост. Грубые каменные стены; малипусенькое окошко без стекла, которое я, чтобы не дуло, в основном сам затыкал дырявой тряпкой, выданной мне в роли полотенца; лежанка из переплетенных веток и ведро в роли удобств. Под окошком в стене была выдолблена ниша, в которой нашелся старый потрепанный «Молитвословъ».
Мини-бара в номере не было, да и обслуживание на «троечку» – постучатся, приоткроют скрипучее окошко в двери, передадут хлеб с водой. И все. Даже ведро вынесли только через день, за что отдельно снизил сразу две звезды этому заведению.
Я пытался говорить. Я пробовал кричать. Я строил из себя графа Монте-Кристо: то выстукивал самодельную морзянку, то пытался скрести каменный пол медной кружкой. Без толку. Только один раз голос за дверью соизволил заговорить со мной:
– Смирение, брат. Ты еще не готов.
Второй раз, когда мне пригрозили отобрать кружку и оставить без воды, если не утихну, я даже за разговор не считаю. Но стучать кружкой перестал, только черточки на стене рисовал, отсчитывая дни заточения.
К чему я не готов и зачем они меня здесь мурыжат, я не знал. Уже всерьез собирался закатить истерику в лучших традициях человека на кассе в Дикси, которому пробили товар на рубль дороже, чем на стикере с акцией, но сдержался. Вспомнил слова Гидеона. Раз держат, значит, проверяют. А может, и провоцируют.
Я бы на их месте проверял, как быстро я психану и потянусь к темным силам. Так что пришлось смириться и делать вид, что все происходящее вокруг нормально и естественно. Я даже молитвослов начал почитывать. Сначала от скуки, потом для вида и вслух, когда приносили еду, а потом втянулся.
Не бестиарий, конечно, но если читать между строк, то проскакивали иногда советы, как оградить себя от той или иной нечисти. Строки типа: «от железа волшебнаго обратився к познанию древа осинового… с нею же и воспротивися злу…» вполне подходили за инструкцию к осиновому колу.
Раздражение и злость я сублимировал в спорте. Устроил марафон-челлендж по планке, мысленно вел собственный блог, фиксируя свои достижения по теме: что будет, если каждый день отжиматься сто раз.
Достижения были: я худел, на зависть всем сетевым фитоняшкам, отрицающим бодипозитив.
С моей диетой позитива почему-то не было, а вот злости все больше и больше накапливалось. На лютый сквозняк, на черствый хлеб и отдающую медью воду, на полное непонимание проблемы принцесс, уснувших на горошинах – сюда бы их, на эти сучки да ветки. Да плюсом тревогу добавить. Что время уходит. Что не знаю, как там чоповцы.
Разрулил ли Гедеон со спецами? Или бухает сейчас с Захаром без орденской лицензии, а может, сидит в похожей камере? Жив ли вообще, или всех лишних свидетелей убрали просто, а меня за воротами монастыря тоже ждет команда ликвидации?
Мысль, что им ждать меня еще скучнее, чем мне тут отжиматься, даже развеселила. Но в окошко я решил больше нос не высовывать.
Я даже не удивился тому, что в этом мире интриг и хреновых для обычных людей стратегий не меньше, чем в прошлом.
Все по классике: малая жертва ради великой цели. Знали, что сектанты что-то мутят. Не вмешивались и ждали результата эксперимента или заказчика, не парясь с сопутствующими потерями. Их, наверное, и оправдать можно: если сектанты научились менять реальность, открывать разрывы и создавать деймосов, то такая технология нужна любой державе. Просто штампуй на территории врага разрывы и жди, когда тот сам закончится.
Я еще раз улыбнулся и улыбался каждый раз, когда думал, что мы все-таки подпортили этим умникам планы. Интересно, что с проводником стало? А то жалко девчонку, совсем малая.
Я продумал себе легенду, вспомнил все, что обсуждали с Захаром и Гидеоном: рос, мол, и воспитывался у дальних родственников в далекой загранице, куда меня увезли после происшествия с отцом. Навык мнемоника проснулся недавно, в порочащих связях не замечен, характеристика положительная – думаю, что я и детектор бы смог обмануть, просто не уточняя, на краю какой именно Европы находится эта самая заграница.
К концу недели я уже стал дичать. Сон, медитации, планы, идеи, анализ с переоценкой – все по кругу, аж укачало и затошнило под конец. Я искал в себе зло. Я анализировал собственные ощущения от заемной силы фобосов, особенно магии воды, вспоминая ту легкость, с которой ледяные лезвия разделывались с сектантами.
Деймосы, фобосы, приспешники зла, сила, аура, проводники, магия, трупы, жертвы, инквизиция, сертификация, ожидание приговора – сплошное самокопание и переосмысление пока лежишь и ждешь, когда мышцы выдержат еще один подход… И ведь не поговоришь ни с кем!
Я уже реально начал кукухой ехать и голоса слышать.
Увидел фобоса, вроде светлого, – пацана лет двенадцати, потерянным призраком бродившего по ночам между стен.
Сначала я его игнорировал. Напридумывал себе, что он подсадной. Бывает же такое, что в камеру подсаживают, чтобы разговорил, да признание выбил?
Но потом рискнул и окликнул его. Как понял, что он меня боится больше, чем я его, так и сам загоняться перестал. Обоюдное любопытство победило, и – шаг за шагом, жест за жестом – мы познакомились.
Назвал он себя Ромкой и рассказал, что жил здесь с самого основания монастыря. Сын зодчего, неудачно игравший под рухнувшими строительными лесами. Почему он так и не ушел – он не знал.
Может, потому что отец, поседев от горя, слишком увлекся работой и, когда украшал храм барельефами, добавил образ маленького пацана во все возможные сюжеты. А может, просто не наигрался мальчишка и теперь вот уже какую сотню лет безобидным потерянным духом бродит по монастырю. Признался, что поначалу шугался инквизиторов, но они его либо не видели, либо игнорировали.
Мы не разговаривали в прямом смысле этого слова – так, чтобы присесть на лавку и трещать, глядя друг другу в глаза. Я ощущал его присутствие, мог сформулировать мысль и распознать четкий ответ.
Когда я попробовал слиться с ним, как с Мухой, произошло нечто странное. Будто не он вселился в меня, а я в него. Без вылетов души из тела, а так, будто канал переключили. Вот я смотрю на размытый силуэт под потолком, а потом щелк, смена кадров – и вижу уже тощего себя на жесткой лавке.
С этого момента мне перестало быть скучно! Я не давил на Ромку, слишком он был пуганый, но на несколько экскурсий все же напросился.
Слетать в кабинет главного инквизитора, подслушать да подсмотреть компромат не получилось, но местная тюрьма произвела на меня неизгладимое впечатление. Во-первых, я понял, что живу почти что в пятизвездочном номере, а во-вторых – в первый раз увидел Грешников.
Издалека, правда. Ромка опасался к ним приближаться, ограничиваясь подглядыванием в окошко общей камеры. Таких камер было три. В каждой из мебели – только кандалы, вбитые в стены, и несколько «колючих» розовых кристаллов, на которые даже Ромке было больно смотреть. А узники – примерно по десять-пятнадцать человек – пытались максимально расползтись по углам, лишь бы оказаться подальше от неестественного розового свечения.
Это были люди, только испорченные. Не какие-то там метафорически «познавшие тьму» еретики, а в прямом смысле слова с кучей дефектов. Серая старческая кожа, язвы, лопнувшие и засохшие кратеры от оспы – у всех без исключения. Шрамы на губах, носах и ушах – тоже. То ли собаки рвали, то ли само от сифилиса отвалилось, но дырявости разной степени глубины были у каждого второго. А самые мерзкие еще и скалили острые короткие зубы. И я вот не был уверен: специально ли это подпилили, как в некоторых субкультурах делают, или так само выросло.
Выглядели они опасно. Сухие, поджарые хищники. И это не истощение от плена и голода – Захар рассказывал, что они всегда такие. Из геймерского прошлого всплыл образ лича, только без посоха, пафоса и странной элегантности. Берсерка-ветерана, например.
На восьмой день за мной, наконец-то, пришли. Молчаливый «падаван» провел меня по пустым каменным коридорам и оставил в круглом помещении с двумя стульями и допросным столом в центре. Только лампы, чтобы в лицо светить, не хватало. Я сел на ближайший стул и стал разглядывать царапины на столешнице.
– Простите, что заставили так долго ждать, – услышал я и поднял голову. В двери появился мужчина, похожий на банкира. На вид ему было лет пятьдесят. Костюм-тройка, гладковыбритое лицо, очки в тонкой оправе – выглядел инквизитор настолько стильно, что, предложи он инвестировать в крипту, я бы прислушался.
– Вы про сейчас или в общем?
– Про все, – улыбнулся мужчина. – Меня зовут Родион, я старший дознаватель обители.
– Очень приятно. Матвей Гордеев, – и я улыбнулся в ответ.
– К нам нечасто приходят мнемоники, – развел руками Родион. – Пришлось дополнительно изыскать необходимое, кхм, оборудование.
– Что же меня ждет?
– Матвей, послушайте, – инквизитор перешел на отеческий, заботливый тон, – навыки мнемоника практически безграничны! Их можно применить во благо, но можно и ради зла. Наша с вами задача – понять, насколько ваше сердце склонно к тому или другому. Что победит? Человечность или жажда силы? Но довольно философии, просто хочу предупредить, что некоторые, кхм, методы слегка далеки от гуманных.
– Пытать меня будете?
– Ну, что вы? Какое там пытать! – махнул рукой Родион, а потом, смущаясь, добавил: – Ну, если только чуть-чуть.
– На слово, я так понимаю, вы мне не поверите?
– К сожалению, нет. – Улыбка Родиона уже начала меня подбешивать. – Но поговорим мы обязательно и начнем прямо сейчас.
– Понятно, только бизнес… – насчет «и ничего личного» я уже про себя продолжил, глядя на непонимающее лицо инквизитора.
– Вы о чем?
– Да, это я так, на своем, на демоническом, – я усмехнулся, чувствуя, что начинаю нервничать.
– Шутите? – кивнул Родион. – Зря вы так, мы же как лучше хотим. И наша с вами главная задача – не найти в вас ничего демонического. Приступим? Сейчас я только правдоловы активирую…
Я кивнул, глядя, как Родион подвешивает в воздухе (безо всяких нитей) небольшую стеклянную капельку. Еще две таких же он легким движением руки катнул к моей голове. Черт, все-таки есть у них какой-то магический детектор!
Ладно, прорвемся. Не факт, что это все вообще работает – может, показуха. Я уселся поудобнее и на несколько часов оказался на приеме у психиатра. Смесь собеседования и терапии.
«А когда вы первый раз ощутили силу фобоса?»
«А что почувствовали?»
«А как справлялись?»
«Могло ли это быть не ваше желание?»
«Будь у вас выбор, вы бы сделали это снова?»
И так далее и тому подобное. Все вопросы крутились вокруг того, насколько я кайфанул, испытав силу. И что я испытывал, когда применял ее для убийства людей. Потом пошло по второму кругу, но поменялись формулировки и появилось оценочное суждение. Довольно оскорбительное, кстати.
«Будучи таким слабым, что вы испытали?»
«Обидно ведь было, что вас ни во что не ставят?»
«Вот если бы вас травили в детстве, чтобы вы сейчас сказали обидчикам?»
«Понимаю, для многих мужчин большая моторка является компенсацией маленько… У вас тоже так?»
Этакие противные подколы, за которые у нас на районе даже выйти бы не позвали, а на месте пояснили, кто там и что попутал.
Но я пропускал мимо ушей. И не врал, но, когда признавался, что сила мне понравилась, представлял, что я говорю про прыжок с парашютом.
Шарики кружились над головой и меняли цвет в зависимости от моих ответов. Логику я не разгадал, поэтому просто расслабился, представил себя слоном, которой не обращает внимания на моську, и ждал, пока Родион выдохнется.
Объявись этот недопсихолог где-нибудь на третий день, я бы все ему высказал. А сейчас я был спокоен. Слово «смирение» пылающими буквами стояло перед глазами, а в затылке свербило другое: «Контроль».
И если я правильно считал частые полуулыбки инквизитора, именно на контроль меня и проверяли.
Инквизитор достал из кармана мой душелов, поводил им перед глазами. Разочарованно хмыкнул. Встал и прошелся вокруг меня, держа душелов у меня на виду. Не знаю, что он там себе надумал. Что я, как Рокфор за куском сыра, сейчас за фляжкой подорвусь? Или как безвольный лунатик за ароматным дымом кофе из рекламы?
– Все в порядке? – участливо спросил инквизитор и положил флягу на стол. – Вы бледный? Что чувствуете? Хотите, чтобы я замолчал? Хотите поднять? Открыть? Или, может, хотите меня ударить?
– Не льстите себе, Родион, – я посмотрел в глаза инквизитору. – Не работает ваша провокация. Я нормальный. Не маньяк, я просто голодный.
– Ну, как знаете. Тогда перейдем к следующему этапу…
В стеклянной капле, которая висела между нами, мелькнуло темное отражение, но среагировать я не успел.
Сзади на голову накинули пыльный плотный мешок, выбили стул и уронили меня на пол, прижали и стали заламывать руки. Я дернулся. Хоть и понимал, что это опять проверка, но рефлексы сработали раньше. Успел пнуть кого-то ногой, толкнуть плечом и даже боднул куда в лоб.
И получил в ответ! Нога, ребро, спина – молотили какой-то обманчиво мягкой дубинкой, похожей на резиновую. Опять хрустнуло в ребре и заломило в висках – резкая, острая боль пришла сразу с двух сторон, и все закончилось краткой черной вспышкой перед глазами.
Я еще раз дернулся и почувствовал, что руки свободны. Бросился в сторону, сбил стол и юркнул под него. Прислушиваясь к топоту сапог, я сдернул мешок и сразу же скорчился от удара дубинкой по ногам. За которые меня схватили и выдернули из-под стола.
Надо мной стояли два монаха с короткими черными дубинками, а за их спинами прятался Родион и раздавал команды.
– Завалите этого щенка, нечего такому отродью делать среди обычных людей!
– Родион! Хватит, это уже ни в какие рамки… – договорить мне не дали – сразу две дубинки полетели мне в голову.
Увернулся я только от одной, вторая отожгла плечо и отбросила меня в сторону Родиона. У него в руке тоже появилась дубинка, и он замахнулся.
– Харе уже! Мир, дружба, жва… – закрываясь локтями, крикнул я, но Родион замахнулся, вынуждая меня броситься в сторону.
И я почти ушел, но попал на встречный удар с ноги. И сразу же снова! Опять обманка с замахом, под который я бросился, чтобы сократить дистанцию и попытаться скрутить инквизитора. Но налетел на невидимую стену. В глазах Родиона зажегся озорной огонек, он выставил руку и применил силу.
Меня будто спеленали, оторвали от земли почти на метр, качнули из стороны в сторону и бросили на пол. А инквизитор лишь ладонью поводил, телекинетик чертов.
Я застонал, встал на четвереньки и пополз в сторону двери. Попытался доползти. Меня догнали монахи стали лупить по ногам, по копчику, перебили левую руку, и я рухнул на пол, стукнувшись лицом о камень.
Проморгался и заметил душелов, упавший со стола и откатившийся в трещину между камней. Ну, капец вам, уроды…