«Загнали в сарай и приказали:
– Молитесь Богу!»
Алесь Адамович. Янка Брыль. Владимир Колесник.
«Я из огненной деревни…»
От автора.
Я знаю, автор не может вмешиваться
в свое повествование, но так получилось.
Сейчас этого человека нет на этой земле.
Я никогда не видел его, но я знал о нем.
И думал, а надо ли писать о нем?
Ведь на свете столько много людей
хороших, о которых можно рассказать.
Однажды я написал о нем:
«И что не прощает человек.
Прощать не смеют боги!»
Поэтому пишу. Пусть он не думает,
что его ждет суд Божий.
Пусть Бог судит тех, кого он и ему
подобные: замучили, сожгли и убили…
Россия. Город Н. 1992 год.
Такой многочисленной Конференции Церкви не ожидал никто. И Церковь, в чьем городе было принято решение провести эту Конференцию, спешно принимала меры по встречи, благоустройству всех тех, кто смог приехать на нее.
Ветер перемен, ветер свободы, который наступил вдруг после стольких лет преследований, были причиной столь многочисленного паломничества душ единоверцев.
Особо радовали глаз – многочисленная молодежь, которая была как бы лучшим свидетельством укрепления Церкви, ее гордостью и надеждой в будущем.
И люди не замечали всех тех неудобств, которые им вначале пришлось испытать. У многих катились слезы благодарности, и они бесконечно благодарили Иегову за эти благодатные времена.
Но особую радость испытали все, когда воочию увидели тех братьев, кто неоднократно пострадал за веру и провели большую часть своей жизни в узах. Их имена передавали друг другу из уст в уста, и многие привставали с мест своих в желание увидеть тех, о ком много раз слышали, и кто был для них, примером святой веры.
Вот приехал Лучко Василий Данилович, один из виднейших благовестников соседнего региона и узников за веру. Приехал, по старой привычке на чьей – то неприметной машине, как во времена Советов, когда власти всячески препятствовали таким вот общениям. Его узнали сразу, едва, его покрытая сединой, но с величаво – благородным лицом голова, показалась из машины.
Организаторы Конференции и старшие братья поспешили приветствовать его, но он, не стал отнимать ни у кого из них времени и с присущей ему скромностью, ласково поприветствовал кратко всех и отошел в сторону, в ожидании начала Конференции.
Но едва Василий Данилович, разомнул в дороге оттекшие ноги, как подошла к нему молодежь местной Церкви. И он, понимая их желание иметь общение с таким выдающимся братом по вере, с готовностью и доброжеланием повернулся к ним навстречу.
– Брат Василий Данилович! – сказал один из молодежи. – В нашей Церкви есть один брат – старец, который делил с вами узы за веру нашу и он хочет видеть вас.
– Конечно! Конечно, где он? – откликнулся Василий Данилович, поспешно доставая из кармана футляр с очками.
И к нему подвели старца, едва передвигающего ноги и с дрожащими руками, которого он не узнал. Но старец этот, едва увидев брата Василия Даниловича, словно ожил, ушел из рук молодежи, упал на плечи брата Лучко, обнял их и заплакал.
– Василий! Ты не узнал меня? Я это, я! – плакал старец. – Егор Прошкин. Ну, не узнал? Да что ты, ну Жиган я, вспомнил?
– Жиган, – выговорил вдруг Василий Данилович. – Да ты жив еще?
Тут старец, от радости, что его, наконец, узнали, затряс головой, и еще пуще расплакался. Брат Лучко, аккуратно обнял его и отвел в сторону, показывая окружающим, чтобы их оставили одних. Умиленные, такой встречей, молодежь вежливо отошла в сторону.
Старец, успокоился и, утерев и без того от старости слезливые глаза, заговорил:
– Васька, и ты жив. А я то слыхивал о тебе, да вот ведь все же пришлось свидеться. Помнишь то молодость нашу, Васька? А все же сгинули коммуняки! Не зря выходит, мы с тобой страдали! Сколько лет прошло? Ой, как много! Ты, как от нас на повышение в сорок третьем ушел, так я о тебе не слышал. Это потом слышал, что тоже судили тебя. Так сколько же ты отплатился за дело наше?
– Да уж двенадцать лет пришлось помыкать по лагерям, – ответил Василий Данилович. – Да и за веру потом несколько раз.
– Ой, двенадцать! А что так мало то? Да ты ведь у нас завсегда в командирах ходил, и на повышение тебя, а не кого другого забрали?
– Да, так получилось, – как бы нехотя ответил брат Лучко. – Я же говорю, потом еще за дела веры нашей пострадал немало.
– Оно понятно, за веру, – согласился старец. – А я вот, по всей строгости, понимаешь. Все двадцать пять лет от звонка до звонка. А Харча, помнишь, ну сифилитик этот, тот тоже двадцать пять. А Звонарь, помнишь Звонаря? Так этот сознался, что эту дочь председателя колхоза, прежде чем пристрелить, снасильничал. Так тому вышка! Вот дурень, смолчал бы! Да ты, не помнишь, это он потом, как ты ушел, вот.
– Да, да, – согласился Василий Данилович. – Да о чем мы? Надо бы о вере,
– Ну, дак я о вере и говорю, – приободрился старец. – Я и говорю. Не зря значится, пострадали мы столько лет. А все наша правда вышла! Кончилось время их – антихристово!
Молодежь, стоявшая поодаль, с интересом наблюдала, как общались эти два старца – брата, отдавшие многие годы за веру. И вскоре, когда объявили, что Конференция начинается они, наконец, могли воочию услышать проповеди многих таких героев веры.
2.
Когда к кафедре вышел брат Василий, по залу прошелся шепот:
– Тише! Тише!
Все знали, как тихо начинает говорить о Слове Божьем брат Василий.
И как потом, этот его голос, словно спустившийся с небес глас Божий гремит как гром в небе поражая слушателей своей яркостью и убедительностью в вере в любовь Господа и призывающего любить ближних.
– Это о нас сказано в Писание: – говорит брат Василий, – «Вы – наше письмо».
Мы – письмо Божие для этого мира. И мы свидетели любви Божьей!
3.
Январь 1943г. Деревня Р. Белоруссия.
Йозеф фон Гравиц, гауптштурмфюрер СС, был недоволен. Вместо обещанного отпуска, он вынужден был, по указанию своего командования, контролировать очередную акцию отряда из батальона Дирлевангера по уничтожению партизан.
И ему было неприятно, что он, барон фон Гравиц, должен общаться со всяким сбродом из батальона, сформированному, по слухам, из бывших уголовников. И, укрепленный ныне, тем же, еще меньше привлекательным, местным контингентом.
Никаких партизан конечно не было. Кому взбредет в голову соваться в лес. А с пособниками нет проблем. И вот они, в очередной деревне пособников. Тут фон Гравиц конечно отметил, наконец – то научились работать, спокойно и без лишнего шума. Да и население деревни, словно наслышанное о бесполезности сопротивления или бегства, практически безропотно медленно проходит мимо строя оцепления в колхозную конюшню на окраине. По мере приближения людей этот строй сужался все плотней и вот, наконец, показались и последние люди.
В ожидание, когда они подойдут, фон Гравиц, рассказал стоявшим рядом офицерам о том, как еще до войны он побывал в России, и видел в одной из церквей Ленинграда удивительную икону. Вначале он думал, что это просто пустая рама и прошел мимо. Затем он вдруг увидел, как одна почтенная русская фрау поставила перед этой рамой свечку. Вернувшись, он обнаружил в раме, прекрасное изображение отрубленной головы Иоанна Крестителя на блюде, которая, отображалось только тогда, когда перед ней ставили свечу. И он, фон Гравиц, вовсе был бы не против, если такой вот трофей, пополнил его коллекцию. Но где сейчас Ленинград и где они?
Офицеры сочувственно качали головой, зная родовую набожность семьи фон Гравиц и страсть барона к коллекционированию старинных икон.
Барон же заметил, как, слушая его, офицеры поглядывали куда – то вправо за его спину. И, прикуривая сигару, он как бы случайно повернулся в эту сторону, но ничто не привлекло его внимания. Он уже хотел, было вернуться к прерванному разговору с офицерами, как увидел недалеко отсюда ребенка, который бежал в сторону леса, проваливаясь в сугробы, отчего голова ребенка то появлялась, то исчезала. Это была девочка лет шести – семи и ее ярко – красный платок, мелькал в снегу.
Фон Гравиц повернулся к офицерам и продолжил разговор.
Хлесткий, одиночный выстрел прервал его на полуслове.
Сомнений не было, стреляли туда, куда офицеры вновь обратили свои взгляды. Барон обернулся и увидел завалившейся на сугроб тело девочки.
– Кто стрелял? – спросил он офицеров.
– Вон тот русский, – махнул рукой в сторону один из офицеров.
– Приведите его ко мне, – сказал фон Гравиц.
Офицер подозвал солдата, дал ему указание и вскоре тот привел к ним стрелявшего.
– Старший полицай Василий Лучко, – доложился он, и офицер – переводчик передал это барону.
– Спросите его, обер – лейтенант, зачем он стрелял? – поеживаясь от холода, спросил фон Гравиц.
– Он говорит, что это ненужный свидетель, господин гауптштурмфюрер! – доложил обер – лейтенант, переговорив с русским.
– Хорошо. Отпустите его, – распорядился барон и спустя некоторое время неожиданно для окружающих выругался. – Дерьмо! Неужели у нас с ними были одни прародители – Адам и Ева?
Когда закрылись ворота вслед за последними вошедшими в конюшню, их плотно придавили бревнами.
Командир отряда подошел к барону и сказал:
– Господин гауптштурмфюрер! Разрешите доложить! Для ликвидации собрано 128 человек. Из них 27 —мужчин, 69 – женщин, 32 – детей. Пять человек, оказавшие сопротивление, расстреляны на месте. Разрешите приступить к акции!?
Барон, аккуратно записав данные в блокнот, устало махнул рукой:
– Начинайте.
Основательно обложенная соломой и облитая горючим, конюшня загорелась легко и скоро.
Немного отогревшись у ее огня, барон отошел в сторону и вдруг снова увидел это тело девочки.
Он что – то вспомнил, достал блокнот, зачеркнул цифру пять и рядом, крупно написал цифру шесть.
4.
Конференция закончилась. Довольные организаторы провожали гостей. Многие плакали.
Подъехала машина и за братом Василием Даниловичем. Всем хотелось попрощаться и прикоснуться к этому известному служителю. Последним, к нему подвели брата, старца Егора.
– Ну что, Василий, чую я, не свидимся мы более, – сказал брат Егор.
– Да уж, похоже на то, – ответил брат Василий.
– Эх, пожить бы себе вволю! – пожаловался вдруг брат Егор. – Да здоровья уж нет! А как же так, Васька получилось, а? Я вот двадцать пять, а ты только двенадцать отдал годков этим бесам?
Брат Василий Данилович пожал плечами и, бросив, полный братской любви взгляд на провожающих, сел в машину.
И прежде чем захлопнулась дверца машины, ответил. Да так, что это услышал только брат – старец Егор:
– Свидетелей не надо было оставлять Егорушка, свидетелей.