У каждого прыща, болячки или опухоли есть своя отправная точка. Ими могут быть повышенная сальность кожи, удар педалью велосипеда или крем от опрелостей с канцерогеном. Не забудьте, кстати, после крема облизать пальцы. Надо ведь всё попробовать, верно?
Но какая отправная точка у зла? Где тот поршень, что толкает под колёса несущегося автобуса с туристической наклейкой «ЖИЗНЬ»? Может, во всём виноваты некие зловещие силы, исстари дремлющие под землей? Или вершителями трагедий являются религиозные мамаши, чьи затюканные сынки врываются в торговые центры с оружием в руках?
Всем фрагментам зла, так или иначе, подойдет единая метафизическая форма – исполинский зловещий кувшин, разливающий губительные тени. Этот прокля́тый сосуд поднимают и опускают миллиарды рук.
Ежедневно.
Ежечасно.
Ежесекундно.
Пришла пора познакомиться с одной из таких дланей. Она сильна. Она смугла. Она препроводит вас за столик и подаст тарелку с психозом и злобой.
Итак, скрытая обитель, ритуал смещения душ, брызжет грейпфрут.
Лжек смахнул кожуру на пол. Послышался утробный звук, и мусор пропал, подобранный лужицами теней. Он сунул большой палец в центр грейпфрута и крутанул там. Вынул. Продавленный колодец заполнился соком. Лжек запрокинул голову. Розоватые капли скатились со смуглых губ.
Таких же смуглых, как и он сам – короткостриженый блондин, уроженец Гаваны. Атлетичный, но не забитый мышцами. С аккуратным маникюром. Босой, в одних лишь серебристых брючках. Этакий элегантный дьявол, застрявший в волосах годов. На вид – от двадцати до тридцати лет.
На деле же – все двести семнадцать.
Лжек наблюдал за работой жрецов. Те в строгом порядке – с севера на восток, с запада на юг и снова с севера – зажигали свечи, стоявшие на метровых подсвечниках. Хор голосов шептал сантерические25 напевы, обрушивая проклятия на солнце и взывая к деревянным подошвам мертвых богов. «Кормили» священные камни: над тремя десятикилограммовыми валунами, привезенными с курганов Камеруна, закололи козленка. Кровь шлепалась на каменные макушки и сразу впитывалась.
Завершались последние приготовления к месопотамскому «ше-гур-куд» – чрезвычайно опасному ритуалу смещения душ. Одна ошибка – и полчища скулящих духов хлынут из-за выбитой двери в реальность. Один промах – и присутствующих с головы до пят покроют кровоточащие заветы умерших. Одна заминка – и воцарится смерть. Обычно подготовка к «ше-гур-куд» занимала до полутора месяцев. Именно столько времени постилась жертва, которой предстояло стать сосудом для потусторонней сущности.
К Лжеку покорной тенью приблизился один из жрецов. Его кольчужный фартук слегка позвякивал.
– Всё готово. Прикажете послать за сосудом?
– «Кто в себе не носит хаоса, тот никогда не породит звезды», – процитировал Лжек сентенцию Ницше. – Приведите ее.
Жрец кивнул и покинул Зал Ритуалов. Скрипнули высокие черные двери с раззявленными лицами.
Почти каждое убежище «ЗОЛЫ» имело подобное помещение. Выверенное по сторонам света, пронизанное рунами, напитанное кровью. Этот Зал Ритуалов отличал куполообразный потолок из закаленного стекла. Мягкое лаймовое свечение, идущее от проложенных вдоль стен ламп, позволяло увидеть над собой сухую землю заброшенного погоста. Комочки глины, фрагменты бузины травяной. Ничего особенного. Даже червям нечего жрать.
Подземная резиденция «ЗОЛЫ» – одна из пятидесяти семи на территории России – располагалась немногим северо-восточнее Нового Ивота, в топях лесов. На глубине в двести пятьдесят метров. Автономная система жизнеобеспечения. Подземный гараж. Множество специализированных этажей. Имелась оранжерея с чайным домиком.
Капнул грейпфрут. Розоватая капелька обогнула левую грудь Лжека, пробежала по порогам пресса и скрылась в пупке. Он едва не засмеялся. Хороший знак. Значит, всё сложится. Пусто́ты не коснулись его тела. Причина – рунические татуировки, в основе которых лежало про́клятое серебро одного из семи Золотых Городов, найденных на Пиренейском полуострове.
Убивая время, Лжек углубился в богатейшую историю «ЗОЛЫ». Ее вилы начали колоть жирные бока мира задолго до прихода Божьего Сына. Иллюминаты, масоны, члены Братства Сатурна и Общество Туле! Кем только «ЗОЛА» ни была. Сгорало одно, дотлевало другое, но они всегда оставались собой – серо-черной пылью пожарищ.
Нет начала у «ЗОЛЫ» и нет конца. Ибо мир родился из хаоса, и в хаосе ему надлежит пребывать. Лжек кивнул своим мыслям. Тело мертвого козленка пронзила судорога, будто в попытке отогнать назойливую муху, и он опять улыбнулся. Всё получится.
Его веки смежились, а внутренний взор, скользивший по воспоминаниям, обратился на себя самого.
Родился он в 1803 году – в грязном подоле уличной шлюхи, сполна обслужившей очередную оргию «ЗОЛЫ». В то время «ЗОЛА» преследовала интересы на Кубе. Готовила мятежи или что-то в этом роде. В свои неполные пятнадцать он бросил вызов верховному колдуну – старику Агульфу, любителю потрахушек и девиц в овечьих шкурах.
Старик желал, чтобы «ЗОЛА» и дальше плыла тенями, тогда как Лжек видел перспективу.
Шансы одолеть старого пердуна равнялись нулю, и Лжек предложил состязание иного рода. Оба должны были смотреть на солнце три часа кряду. Не отводя глаз и не закрывая их. Побеждал тот, кто оставался зрячим. Лжек криво усмехнулся. Конечно же, Агульф принял его идиотский вызов.
Это случилось на озере Бехукаль, недалеко от места, где родился Лжек. За состязанием следили летописцы «ЗОЛЫ». Бесстрастные ублюдки, неспособные выдавить из себя даже сраной улыбки. Лжек и Агульф встали на расстоянии десяти метров друг от друга и воздели глаза к чистому голубому небу. Старикан давился смехом. Он мог бы преспокойно взирать на рождение сверхновой! Лжек же перестал что-либо различать уже через две секунды. Солнце поджаривало его гребаную сетчатку.
В руку скользнул заготовленный икул – церемониальный нож, по иронии символизировавший мир.
Продолжая следить за слепящим шаром, чтобы не нарушать условия поединка, Лжек вслепую приблизился к старику. А потом на ощупь перерезал тому глотку, будто казнил дряхлого петуха. Агульф не сопротивлялся, и летописцы засчитали победу.
Старик смеялся и смеялся через харкающую кровью шею. Он признал твердость руки сына и его амбиции. Дал им шанс. Дал шанс «ЗОЛЕ».
Надев несуществующий венец, Лжек первым делом явил «ЗОЛУ» миру. Как дорогой и первоклассный инструмент. Так «ЗОЛА» получила свое нынешнее лицо – градостроительного монстра, жрущего гектары земли и испражнявшегося городами.
И Лжеку было глубоко наплевать, что истинный лик «градостроительного монстра» раскрыли. Ибо пришло время менять мир не стежками, а разверстыми ранами.
Двери зала распахнулись, на мгновение втиснулся свет коридора, и жрец ввел чернобровую Офиру, девятилетнюю дочь Лжека. Девочку в черном бархатном платьице и лакированных туфельках знобило. Ее глаза, так похожие на маслины, блестели.
– Сосуд. – Жрец поклонился, звякнув кольчужным фартуком.
Взгляды отца и дочери скрестились. Всё давно решено. Лжек не видел в собственных детях продолжение себя – лишь первоклассный ресурс. И не важно, ради чего этот ресурс тратился, – ради непогоды над Восточной Азией или контроля над тварью из звездных бездн, как сейчас.
Офира шелестящим голоском поздоровалась:
– Мертвого дня, отец.
– Мертвого дня, дочь.
Девочка набрала воздух в легкие и задержала его, будто не решаясь выдохнуть.
– Я умру?
– Надеюсь на это. Иначе твоя душа станет накипью, разрываемой от боли. Будет неприятно. Но мы же не хотим этого, малышка?
Офира вздрогнула. Она ненавидела, когда он так ее называл. Нерешительным движением взяла себя за руку.
– Благослови же меня, отец. – Голос ее потускнел.
– Подойди, дитя.
Офира приблизилась, и Лжек взял ее за плечи. Девочка воспрянула и тотчас поникла: руки отца принялись раздевать ее. Подобного бездушия обычно удостаивались манекены в бутиках, когда возникала потребность обновить коллекцию одежды. Груди девочки еще только начали созревать. Внизу живота виднелись первые волосики. Тело покрывали те же серебристые татуировки, что и у отца. Защита от вторжения потусторонних начал.
Лжек поцеловал дочь в лоб:
– Иди. И ничего не бойся… кроме смерти.
Лицо Офиры скривилось в маске плача. Только слёзы не текли.
– Я не хочу!..
– Забрать ее!
Подошел жрец. Он приобнял девочку и отвел в центр из свечей.
Офира раскинула руки – голая, несчастная и бесправная в своей судьбе.
Лаванда деревянной походкой шагала по коридорам «ЗОЛЫ», так обманчиво похожим на артерии какого-нибудь офиса. Но вся иллюзия разом таяла, стоило на месте для кулера оказаться пятачку с алтарем, на котором располагался кубок с «влагой мертвых». Так называли росу, которая оседала по утрам на трупах. Испить мог любой желающий.
Вспыхивали и гасли потолочные лампы, реагируя на движение. Лаванда то и дело нагоняла собственную тень. Губы сжались в полоски стали. Голубые глаза посерели. Пахло евшан-травой и люцерной. Смесь помогала держать рассудок в узде, особенно когда начинали скрестись безымянные твари, привлеченные душами, открытыми для зла.
Навстречу прошел один из агентов под прикрытием. В кителе полковника МЧС. Лаванду передернуло от отвращения. Она ненавидела людей в форме.
В 2007 году, когда ей только исполнилось десять, выпивший отчим толкнул мать под сдававший задом мусоровоз. Ублюдок, с гордостью носивший погоны капитана милиции Самары, просто отпихнул «сучку, сказавшую поперек его слова». Водила мусоровоза не сразу врубился, что наехал на что-то. Девятнадцатитонная махина лишь подпрыгнула. Из кабины он выскочил только благодаря надрывному крику девочки.
Ей никто так и не поверил. Зато она безоговорочно уверовала в дьявола, низвергнувшего ее жизнь в ад. Ублюдок в погонах частенько прикладывался к бутылке. После чего брал ремень и вдевал в его дырочки капитанские звёзды. Затем следовали свистящие взмахи, порождавшие жалобный скулеж.
Так «овцу» учили уму-разуму.
Лаванда много раз думала, что лучше бы он насиловал ее. Тогда бы у нее оставался хоть какой-то шанс на хорошее отношение к себе. Как к собаке, подносящей тапочки – и оргазм в пасти.
Закончилось всё довольно просто. После очередной экзекуции, когда ублюдок, удовлетворив садистские наклонности, уснул, она взяла обычный карандаш и толстенную Хрестоматию для четвертого класса, которую так ни разу и не открывала.
Вставила карандаш в ухо спящему. Подняла книгу. С силой ударила.
Карандаш больше чем наполовину вошел в голову. Ее мучитель умер с открытым ртом, словно деревянная палочка с грифелем отжала внутри его черепа какую-то пружинку. Лаванда с улыбкой обломала карандаш. Последующую неделю она жила в тишине, благословленной смертью. Пока соседи не забили тревогу, обеспокоенные вонью, разившей из их квартиры.
Из детского отделения психиатрической больницы Самары ее забрал плешивый тип, работавший на «ЗОЛУ». А кто заколол дядю? Вот и молодец, вот и умница. Лжек уже тогда был собой нынешним: ни морщинки, ни пятнышка, как на смуглом яичке.
В северный коридор шмыгнул навигатор с выколотыми глазами. За ним следовал вооруженный «золовик», готовый в любой момент пристрелить подопечного. Безумие и одержимость среди таких не редкость. Навигаторы – особая каста жрецов. Они погружались в кошмары астрала, в волны черных океанов. Искали возмущения, толчки силы, странные смерти, аномалии.
Именно они привели «ЗОЛУ» к Ивоту в 2000 году. Под землей что-то находилось – нечто мощное, вибрирующее болью иного мира. Под предлогом градостроительного напора стали перерывать окрестности, отданные под новый район. Однако сомнительная честь обнаружить врата принадлежала Ивотскому стекольному заводу. Так всё и началось.
Лаванда остановилась у вычурных дверей Зала Ритуалов. Изнутри явственно тянуло опиатами. Вошла. При виде раздетой Офиры, стоявшей с покорностью овцы в жертвенном круге, она на миг остолбенела. Дело серьезное, раз в ход пошел столь редкий живой актив. Девочка не отрывала испуганных глаз от отца.
Лаванда просеменила к креслу, в котором развалился Лжек. Колдун с безразличием свесил руки. Лужицы теней, привставая, обсасывали его смуглые кисти, пожирая сок грейпфрута.
– Чертовидцы живы, мессир Лжек. – Лаванда чеканила каждое слово, будто юбилейные монеты ко дню рождения Сатаны. – Желтоглазый всё это время пребывал в коме. Питонин фальсифицировал заключение о его смерти. Но это не всё. Желтоглазого укрывал некий плод, произрастающий на его груди. Мимикрия под мертвеца.
– Вот как? – Лжек против воли оживился. Скосил оливковые глаза на подчиненную. – Что за «плод»?
– Беломикон, мессир. Так его назвал желтоглазый.
– Что-то новенькое. А что со вторым?
– Освобожден напарником. В настоящий момент чертовидцы уже пресекли профессиональную деятельность некроманта в метро. Слухи об их возвращении плодятся быстро. Дети тьмы покидают городок. Какие будут распоряжения, мессир? Прикажете меня… высечь? – Лаванда вдруг ощутила прилив крови к низу живота. Сжала бёдра.
– Возвращайся к нашему храброму майору. Держи руку на пульсе. И, Лаванда…
– Да, мессир?
– Получи на выходе дюжину «плетей».
– Мертвого дня, мессир.
– Мертвого дня.
Лаванда покинула Зал Ритуалов. Офиру, бросавшую умоляющие взгляды, с улыбкой проигнорировала. Однако в коридоре нахмурилась. Долбаный Питонин! Квадратный козел! Если бы не он… Она набрала слюну для плевка, но передумала: проявление верблюжьей привычки после визита к верховному выглядело бы двусмысленно.
Блондинка-лейтенант вскинула подбородок и направилась в Атриум Плоти.
Плети, секущие до сладкого зуда спину, бодрили лучше чашечки доброго кофе.
Лжек скрестил руки на плоском животе. Жрецы приготовили маленькие лопатки с зубцами, напоминавшие кухонные терки для твердых сортов сыра. Офира знала, что сейчас будет. Ее долгое время готовили к этому. Ноги обожгли внезапные горячие струйки.
Она взглянула на отца:
– Я люблю тебя, папа.
Лжек оскалился:
– И потому ты идеально подходишь. Покончите с ней!
Жрецы схватили девочку за руки, пережали ей лодыжки и запрокинули голову. Затянули богохульные сантерические напевы. Лопаточки с нежностью любовников легли на плоть – стирая татуировки Офиры. Серебристые линии нательной живописи снимались с ребенка вместе с кожей и плотью, словно обагренная цедра – с кровавого апельсина.
Щёки. Скакавшие плечи. Дуга спины, живот и груди. Трясшиеся ягодицы. Мокрые ноги.
Кричавшую и лягавшуюся девочку заживо ошкуривали.
Через двадцать минут всё закончилось. Офира лишилась всех татуировок, препятствовавших овладению телом и разумом потусторонними сущностями. Она напоминала жертву несчастного случая на лесопилке: человека, угодившего под струйно-гидравлическую чистку, снимавшую кору с бревен. Девочка тряслась и всхлипывала, готовясь к нырку в пасть вечности. Каждое движение, даже незначительное, причиняло чудовищную боль.
Глаза Лжека блестели, как у страдающего сенной лихорадкой. Он поднялся с кресла. Воздел руки к далекому небу, сокрытому кладбищенской землей.
– О Бессодержательный! О владыка мертвых комет и нор бесконечности! Отрави сей сосуд мудростью бездн! И пройди телесно по миру, чья судьба – корчи под твоей кровоточащей пятой!
Жрецы запели еще громче, один за одним впадая в транс, будто сомнамбулы. Они пускали слюни, имитировали лай, с наслаждением увечили себя. Где-то снаружи громыхнуло, словно за много километров от убежища надвое раскололся скальный массив.
А потом куполообразный потолок обрушился в зал.
Ритуальную группу жрецов и Офиру заживо погребло под тоннами земли.
Лжек с интересом сложил пальцы пирамидкой.
Оползавшая тихим дыханием насыпь задрожала. Осколки и дурная земля со стеблями ядовитой бузины подались в стороны.
Наружу выбралась Офира. Несмотря на комья подтухшей земли, хрупкое тело девочки являло собой образец чистоты. Раны, родинки, старые шрамы – всё растворилось в новой коже.
Выжившие жрецы, звякнув кольчужными фартуками, пали ниц перед божеством, ступившим в телесной форме в юдоль людского рода. Лишь Лжек не преклонил колени. Он взглянул сквозь обвалившийся потолок: сиреневые тона всё еще отравляли клокотавшие далекие небеса. Значит, человеческого тела – даже такого – недостаточно, чтобы целиком вместить тварь из черных глубин космоса. Впрочем, это отнюдь не означает, что контроль невозможен. По губам колдуна змейкой поползла улыбка.
Офира, казалось, к чему-то прислушивалась. Будто к плачу за стенкой. Возможно, именно так отныне звучали ее мысли в этой маленькой черепной коробочке с красивыми волосами.
Они здесь. Они прибыли, хоть и не все. Они приглашены в это вместилище. Молоденькая женщина с разумом ребенка. Ее сознание растворяется в них. Оно вопит, тает, скворчит. Девочка взглянула на колдуна. Честолюбие и амбиции из того так и брызжут, как из пульсирующего фонтанчика между двух тел в ночи. Такой может быть полезен.
Офира поднесла руку к лицу и погрузила пальцы в глазницу. Чавкнуло. В окровавленной ладошке оказался полураздавленный левый глаз, из которого вытекало перламутровое стекловидное тело. Она воззрилась на добычу.
– Мы желаем зрить чертовидцев лично. – Кроткий голосок Офиры сменил громовой шквал. Казалось, когда девочка открывала рот, разом говорили сотни агонизирующих мужчин и женщин, развешенных на крестах.
Стены Зала Ритуалов прошила опасная вибрация. С остатков потолочного купола сорвался массивный кусок закаленного стекла. Перевернувшись в воздухе, он мягко воткнулся в землю.
– Будет исполнено. – Лжек склонил голову в вежливом поклоне.
Он подобрал одежду дочери, приблизился к непостижимому божеству. На плечи девочки вновь легли отцовские руки.
И на этот раз они несли куда больше тепла.
Булат с кислой миной изучал набор «Новоселье». Рюмки и графинчики. Мазки «селенового рубина» прорезали молочное стекло. Рот постепенно наполнялся слюной: набор напоминал леденцы со вкусом клубники и сливок. Перевел взгляд на прочие экспонаты музея. Хрусталь, объятый огнями софитов. Роскошь и красота. Ковровые дорожки к застольям и алкоголизму.
Лунослав, находясь в рядах выставки «Времена года», беспомощно вертел головой. Хрустальные растения его совершенно не занимали. Может, он и взглянул бы на хрустальный иконостас, на создание которого ушло свыше семи тонн хрусталя, но для этого пришлось бы отправиться в Неопалимую Купину. Так что в другой раз.
Сотрудники бюро находились в Дятькове, районном центре, ютившемся в одиннадцати километрах к юго-востоку от Ивота, – меряли шагами музей хрусталя. После зловонных событий в метро прошли сутки, втащившие мир в двадцать пятое сентября. Тело Пелагея в фильтрах и отстойниках водонасосной станции так и не нашли.
Шизофреничный убийца бесследно испарился.
Лунослав и Булат искали Сосулину – ивотскую умалишенную, которую многие называли Дамой С Кабачком, иронизируя над ее схожестью с персонажем из сериала «Твин Пикс». Она повсюду таскала килограммовую кустовую тыкву, словно та являлась центром мироздания. Возможно, так оно и было, потому что Сосулина, несмотря на репутацию эксцентричной сорокапятилетней дурочки с внешностью простывшей картофелины, ведала о заповедном и запретном.
Точнее, об этом ведал кабачок, говоривший исключительно со своей умственно нестабильной хозяйкой.
– Наводка Питонина определенно отсырела, – пробормотал Лунослав, разочарованный напрасной тратой времени. – Здесь ее нет.
– И в чём дело? – Булат наклонился к витрине с вазами. Одна из них неплохо бы смотрелась у них в бюро. – Пусть Капитон ее в розыск объявит. А ты давай язык подключай и социализируйся. И держи язык покороче.
– Господи, ладно.
Они подошли к стойке с буклетиками. Приятная девушка-экскурсовод в голубенькой форме заполняла какой-то бланк отчетности.
– К вам не заходила час-полтора назад одна странная дама? – спросил Лунослав. – С ней еще мог быть кабачок.
Девушка оторвала затуманенный взгляд от писанины:
– В смысле – кабачок? Как продукт?
– Как ее духовно-овощной наставник. – Булат уже тянул широкую улыбку, предвкушая интересную и до-олгую беседу.
Девушка подняла глаза к потолку, словно там находилась пиньята с подсказкой. Было видно, что она всерьез задумалась. Потекшие секунды грозили слепиться в полновесную минуту ожидания.
Лунослав не выдержал:
– Господи, была у вас тут дикая тетка или нет? Лоб бугристый, нос давленый, любит истерить и гнусаво пророчествовать!
Лицо девушки просветлело.
– Точно, забегала! Но без кабачка. Прикупила хрустального ежика. Сказала, сестрам в подарок.
– Каким еще сестрам?
Булат хлопнул ладонью по стойке:
– Пошли Капитону звякнем. Пусть невод берёт и в архивы забрасывает.
Они проследовали к остекленным сверкающим дверям, ведущим наружу.
– Погодите, молодые люди! – окликнула их экскурсовод. – А вы ежика не хотите?
– Ежика? Если только после работы, – ответил Булат тоном искусителя и рассмеялся.
Щёки девушки заалели. Она сделала вид, будто ничего не услышала, и вернулась к заполнению форм.
Сотрудники бюро вышли. Музей хрусталя размещался на улице Ленина, в тридцати метрах от дороги. Скользили машины. Торопились прохожие. Престарелый дворник мёл желтую тополиную листву, мотая во рту пережатой сигаретой, отдающей корвалолом. Погожий осенний денек сменился пасмурной дымкой. Зловещее небо всё той же раной зияло за облаками.
Лунослав вдруг ощутил враждебный взгляд.
В паре метров от проезжей части дышал выхлопами лимузин «Aurus Senat» с красными дипломатическими номерами Камеруна. Претенциозно играла одна из сюит Баха для виолончели. Рядом отиралась неприятная парочка – высокий смуглый блондин в серебристом костюме и вишневом шарфе и девочка в чернейшем бархатном платье.
Они напоминали богатеньких и эксцентричных родственников с рождественской открытки. На золотисто-коричневом красивом лице мужчины плавала язвительная улыбка. Девочка же казалась меланхоличной созерцательницей препарированной лягушки.
Лунослав пригляделся внутренним оком и едва не грохнулся на землю. Обычно ему удавалось видеть сокрытое только вблизи, но сейчас он узрел больше, чем желал. С высоких тусклых небес в девочку ввинчивалась исполинская воронка, растекавшаяся по облакам километровыми корнями. Словно в голову ребенка упирался столп венозного, бордового дыма.
Булат с озабоченным видом встряхнул напарника:
– Что, барышня, голодный обморок намечается?
Лунослав показал трясущимся пальцем на приближавшуюся парочку.
Лжек блеснул жемчужными камешками зубов:
– Истерикс и Позерикс собственной персоной. Мертвого дня, чертовидцы.
Булат стрельнул в ответ лучезарной улыбкой, сделавшей бы честь и Королю поп-музыки26:
– Ты еще кто такой, чтобы так резко, как понос, разговаривать с нами?
Офира с академическим интересом изучала молодых людей. Стоило больших усилий провернуть всё это: развратить Черномикон, сотворить бюро «Канун» руками госслужащих и переправить фолиант. Эта парочка до конца сыграла свои роли. Только режиссер пересмотрел сценарий и подготовил новые сюжеты – полные раболепия и хандры. Она почувствовала почти неодолимое желание растянуть губы.
Мыслить человеческими категориями оказалось… приятно.
– Вы обознались, – с нажимом сказал Лунослав, подталкивая товарища к припаркованному уазику. Но почему, почему нельзя повсюду таскать с собой колун и косу?
Булат доверял заскокам напарника, но и сверкать пятками тоже был не готов.
– Может, они автограф хотят взять.
– Только если нашей кровью! Девочка – это…
– …Бессодержательный, – закончил Лжек за Лунослава. Имя чудовищной твари коньячным глотком прокатилось по языку. – Точнее, его малая доза. А в малых дозах, как вы знаете, многое полезно. Позвольте представиться: идейный вдохновитель и лидер «ЗОЛЫ». А всё это, – показал он на мир вокруг, – дом, который построил Лжек. То есть – я.
Булат зажмурился от удовольствия. Имя главного засранца пришлось ему по душе.
– Л-Лжек! Черт возьми, вот это имя! Идеально!
– У тебя что, серные пробки в ушах?! – прошипел Лунослав. – Ты не слышал…
– Я всё услышал. И проблем не вижу. Гасим их, и дело с концом.
Оба ощутили внутри древоточцев сомнений. Взглянули на девочку. Одно дело, если тварь приняла форму дитя, и другое – если сам ребенок одержим злом.
– Дураки. – Лжек взмахнул указательным пальцем.
Около двух третей прохожих откинули осенние плащи и куртки. На свет божий явились короткоствольные автоматы, готовые прогревать воздух свинцовой смертью. Ленина заполонили «золовики». Не меньше двух дюжин. Даже дворник, жевавший дерьмовый «Davidoff», вынул пистолет из-под сигнального оранжевого жилета.
Зазвучали визги. Свидетели спешили убраться куда подальше. Истерили тормоза транспорта. Улица напомнила закуток с разбегавшимися тараканами, в чье логово ударил свет фонарика.
– Полегче, полегче, ребятки. – Пальцы Булата пробежались по ключам от уазика. Нащупали брелок с оправой-клеткой. Открыли. В ладонь вкатилась черная жемчужина. Возможно, их единственный шанс уцелеть. – Только в Лунтика не стреляйте. А то он всех воплями оглушит.
– Да, я визгливый, – подтвердил Лунослав осипшим голосом. Он отступил за напарника: Булат в результате трансформации в демонического зверя при помощи жемчужины мог выдержать не только пули.
Наконец Офира подала голос:
– НЕТ. – Ее громовой глас разнесся по Ленина, заставив асфальт под ногами содрогнуться, будто от пронесшегося под землей поезда.
У одного из «золовиков», обладателя футболки с надписью «КЛИТЕРАН ГОРЯЧИХ ТОЧЕК», лопнули глаза. Лунослава едва не вырвало. «Золовик» заорал, хлопая себя по лицу. Автомат отлетел в сторону.
Донеслись новые крики.
Фанатики «ЗОЛЫ» один за одним слепли, будто некий шутник решил проткнуть гвоздиком маленькие влажные шарики в их головах.
По лицу Лжека проскользнула рябь раздражения. Этого он не ожидал.
– Убей нас, папа. – Голос девочки стал тише, напомнив рокочущую в ночи лавину, нацелившуюся на палатку с альпинистами. – Мы хотим насытить их любопытство.
Лжек не стал отказывать себе в удовольствии. Приставил к виску Офиры указательный и средний пальцы. Раздался шипящий звук, характе́рный для выстрела пневматического пистолета, с помощью которого убивают скот. Струя воздуха под давлением пробила голову девочки насквозь. Офиру откинуло. Из раны, точно из диковинного улья с лилейными трещалками27, поднялось облако амарантового тумана.
На пяти квадратных метрах улицы раскинулся клок жестокой, вечно голодной бездны, рыскавшей миллионы лет за звездами.
– Частичка Бессодержательного. Частичка Бессодержательного!.. Частичкачастичкачастичка!.. – Повторяя это вновь и вновь, Лунослав кинулся к машине за колуном. Казалось, он мог обгадиться от ужаса.
– Как у тебя палец повернулся в собственного ребенка пальнуть? – Булат закинул в рот жемчужину. Артефакт, вызвав раздражение пищевода, вышел обратно. – Что за хрень? – Он повторил попытку, и жемчужина опять выкатилась на язык.
Лунослав, влезая в перевязь со Злорубом, ухватил краем глаза происходящее с напарником. До него вдруг дошло. Это же до примитивного просто!
– Булат! Мы все, вся Брянская область, заполнены Бессодержательным! Он – в нас, а мы – в нём! Мы им даже дышим! Что бы ты ни глотал, это не достигнет желудочных соков, пока оно того не захочет!
Лжек изобразил умирающим жестом аплодисменты:
– Ну хоть что-то. Развлекайтесь.
– Заткнись, фашист! – огрызнулся Булат.
Они с Лунославом бросились в несогласованную и напрасную атаку.
Ничто не причинило вреда живой туманности из иных миров. Произносить же какие-либо напевы на богохульном языке Лунослав побоялся. Положение и без того походило на причмокивающее анальное отверстие.
Наконец клок пылающей бордовыми огнями бездны всосался в тело девочки. Офира с равнодушием мертвеца поднялась с асфальта. Как и прежде, невинная и невредимая. Заштопать пробитый череп оказалось не сложнее, чем восстановить глаз. Людские тела на редкость эластичны, особенно изнутри.
Она приблизилась к замершему Булату маленькими шажками. Наклонилась вперед, будто хотела пошептаться о секретиках, и прислушалась. Ее внимание привлек зревший в груди молодого человека Беломикон.
– Мы знаем, что там. Там – впустую потраченное время.
– Это ты – впустую потраченное время!
Нахлынувшие боль, обида и чувство вины за чужие смерти заставили Лунослава вскинуть Злоруб. Тяжело дыша, он замер. А вдруг где-то там, под этой порабощенной оболочкой, всё еще тлело настоящее дитя?
– Боишься причинить боль ребенку, которого нет? – Лжек, запрокинув голову, зашелся в узорчатом смехе. – Вот же глупец!
– И то верно. Здесь же как на родительском собрании – виноват папаня. – Булат накинулся на хлыща в серебристом костюмчике. Мозолистый кулак вышел на орбиту «хрустящей стыковки».
Лжек волнообразным, преломившим свет движением сместился в пространстве. Отвесил сотруднику бюро пощечину, заставив того кубарем прокатиться по асфальту.
Булат сплюнул. Урод разбил ему губу. В первый раз, что ли? Поднялся, точно распрямившаяся пружина. Развел руки и улыбнулся, показав перепачканные кровью зубы.
– Тебя так в школу мама провожала, да? Готовь мелки: труп твой обводить буду. Ну, может, еще машинку нарисую.
Офира вскинула ручку, призывая всех остановиться. Вновь зазвучал ее грохочущий голос, отбивавший слова, точно колёса вагонов – стук по рельсам.
– Надежда и сокращения плоти – суть жизни. Но и мы – жизнь; пусть и чуждая вам и непонятная. Мы желаем, чтобы вы узрели посмертные корчи собственного рода. Сперва истают ваши земли, затем осиротеет ваш мир и только потом исчезнете вы – лишенные душ, чаяний и фрикций, продолжающих род.
– Беспомощность – не самое оригинальное наказание, не находишь? – Лунослав не знал, что предпринять. Мысли метались загнанными зверьками. – Для чего эти пусто́ты? Что ты с их помощью делаешь?
– Они для того, чтобы мы стали целым. – Офира повернулась к верховному колдуну «ЗОЛЫ». – Папа, мы пресытились. Мы желаем уйти.
Лжек взял ее за руку. Ему не понравилось, что чертовидцы остались живы. И всё же время споров не пришло. Но позже – обязательно. Он бросил на прощание улыбочку, подвел девочку к лимузину, открыл дверь.
Лунослав схватил за плечо дернувшегося Булата и покачал головой. Как оказалось, чтобы их раздавить и унизить, не обязательно погружать в кому или превращать в бумагу.
– А если мы опять захотим получить на орехи?
В бездушных глазах девочки промелькнул слабый огонек интереса. А вот и оно.
– Последнее оспаривание судьбы пройдет там, где обретают бессмертие.
После этого Лжек и Офира скрылись в фешенебельных внутренностях «Aurus Senat». Лимузин, сыто заурчав, выехал на дорогу и скрылся за поворотом, ведущим в северную часть Дятькова.
Булат, всё еще кипя, вдруг осознал, что ушам чего-то недостает. Не хватало какого-то фона, ставшего за последние минуты донельзя привычным. Он огляделся. «Золовики», обратив заострившиеся безглазые лица к небу, давились пеной. Мужчина, игравший дворника, слепо шарил возле себя рукой, ища откатившуюся красную капсулу. Нашел.
– Эй-эй-эй! Брось! – Булат накинулся на «золовика», но у того изо рта уже разило горьким миндалем. – Вот черт. И этот туда же. Капитон нас с дерьмом сожрет.
– Не думаю, что ему нравится жевать дерьмо, – возразил Лунослав.
– Но с нами-то он частенько его кушает.
– Это точно.
Булат покосился на товарища:
– Тебе лампу к лицу приставлять или сам расколешься? Что задумал?
Лунослав взглянул на прояснявшееся небо. Бордовые тона в просветах пугали.
– В общем, нам понадобится мешок Влекущего.
– Хрена себе.
– Вот и я о том же.
Им ничего не оставалось, кроме как погрузиться в уазик и отправиться в декорации триумфа двухмесячной давности.
Она вышла из моря волновавшегося сухого ковыля. За волчьей ягодой виднелся асфальтобетонный заводик. Некрупное производственное предприятие, брошенное на откуп векам в пяти километрах севернее Старого Ивота.
То самое место. Туточки ребятки из бюро «Канун» и полиция во главе с квадратным колобком Питониным сшиблись с «ЗОЛОЙ» и Влекущим – демоническим эмиссаром и истоком ужасов Кануна. Лишь благодаря шельмоватости чертовидцев несмешной демон-уродец бежал.
Порывы ветра швыряли колоски ковыля на битумные насосы, дробильно-сортировочное оборудование и прочий хлам, предназначенный для изготовления битумоминеральных и асфальтобетонных смесей. Пробившееся солнце колотилось о злосчастный ангар, ставший в свое время вместилищем конфликта между светом и тьмой.
Она поцыкала зубом и направилась в сторону блестевшего купола. В голове свербело: как она обо всём знает – ничего не зная? Хороший вопросик. Особенно учитывая, что ее кабачок-проводник, возвращавшийся на крыльях куриного помета каждый год, пал жертвой ее же громоздкой задницы.
Кто в таком случае показал детали страшной сказки о заводике и рассказал о сестрах?
Сестры…
Она оглядела себя. Некрасивая и нескладная, в вязаной кофте, напоминающей сплетение сизых червей, и в длинном платье до пят, превращавшем любую женщину в матрону монастыря. И фамилия у нее такая чудна́я.
Со-су-ли-на.
Она кивнула. Да, это про нее.
В вечно мутной голове забрезжили осколки тщательно блокируемых воспоминаний.
Пососи мою сосульку. Давай же, сосуля. Сделаем весну на кончике вместе.
Это были первые слова, что она услышала, придя в себя в том вонючем переулке. Сверкала вывеска бара «Промокшая Матильда». Терлись брюхами об асфальт крысы. А какой-то мужик, зажав молоденькую девочку у водостока, впихивал той в рот самую неаппетитную штуку, что она видела.
Давай же, сосуля.
Со-су-ля.
Ей понравилось это слово. Оно пахло оранжевым. Оно стало ее. Она – Сосулина. А потом ей на глаза попалась надпись на углу бара, сделанная флюоресцирующей розовой краской: «АЛЛА ХОРОШАЯ. ПОТОМУ ЧТО КУШАЕТ ЭТО 3 РАЗА В ДЕНЬ». И номер телефона. Молоденькая девушка, та самая «Алла», как раз начала добывать себе пропитание. Видимо, сейчас был вечерний прием.
Алла – хорошая.
Это ей тоже понравилось. Затем она устремилась по магистрали из твердых звуков, похожих на улыбающиеся краюшки хлеба. Они привели ее к заброшенному подсобному хозяйству. Опустевшая свиноферма ей тоже пришлась по вкусу. Но то, что она не помнила себя прошлую, радовало ее куда больше. Она просто возникла из ниоткуда, как стул, услужливо поданный висельнику.
В кусачие дни минувшего она кем-то была. Может, волчонком, или медвежонком, или лисенком… Лисенком? Лиса…
Ли́сса!
Сосулина с мычанием замотала головой. Она боялась этого имени, ненавидела его. Потому что в нём пульсировали они – люди-пузыри, консервированные крики и океан, обнюхивающий человека на пальце. Выстраданная реальность вновь грозила обернуться карнавалом из конфетти и безумия.
Она понянчила хрустального ежика, купленного в музее хрусталя, и налегла на облупившиеся двери ангара. Ржавчина застонала. Внутри простирались серо-пепельные барханы с моргавшими металлическими зрачками – костяная мука́ и окровавленные монеты желаний из разных эпох и миров. И то и другое – истинное содержимое дьявольского мешка, наделявшего Влекущего властью пожинать жизни.
За опорными колоннами мерцала дневная тьма.
Сосулина прижала ежика к левой груди, поджала ногу и запрыгала вглубь. Затянула бессмысленную считалочку.
На
Мертвой
Ноге
Сидели:
Мигрень,
Огонь,
Дольки шрапнели,
Безбожник,
Сырой.
Кто
Хнычет
Там за стеной?
Говори поскорей,
Не задерживай
В ведрах
Письки людей!
В ответ прыснул мелодичный смех. А потом раздался до ужаса знакомый голос:
– Как же нам тебя недоставало, сестра! Иди к нам.
Сосулина, спотыкаясь и запинаясь, с удивлением потрусила вперед. За северо-западными опорными колоннами она натолкнулась на двух женщин. Ясных и чудовищных. Они походили на разорванный надвое луч солнца, из которого вычленили стерильную белизну и ультрафиолет.
Первая – красотка с чувственным ликом, словно запечатлевшим негу утренней постели, и пшеничными волосами. Белоснежная, простроченная золотом туника. Алый поясок.
Вторая – настоящая страхолюдина. Отталкивающее лицо-негатив. Парившие волосы-пакля. Сухая грязь на зубах. Похожий на рваную тень сарафанчик. В мертвенных руках – ивовый прутик с бронзовым копытцем на конце.
Босоногие.
Сосулина знала их, хоть и отчаянно желала забыть.
Аделаида, мать лесов и союза двух тел у очага, и Умертвина, посланница смерти и похоронной хвои.
– Так это из-за вас, дрянные девки, со мной в два часа ночи заговорило облепиховое варенье? Его липкий голосок сказал, что здесь меня дожидаются сестры. Наврало. Облепиха же – тупица! Потому что у дурочки, кроме ежегодного кабачка, никогошеньки нет. Да-да! – Сосулина протянула хрустального ежика. – Кушайте на здоровье. Это вам.
Умертвина перевела страшные глаза на ежика и коснулась его прутиком. Сквозь хрусталь невообразимо полезли еловые иголки, с тонюсеньким звоном расколов его. Изувеченный презент тихо упал в костяную муку́.
– Ты должна отправиться со средней из нас, сестра, – прошелестела посланница смерти. Ее жуткий голос нёс нотки крошащегося гранита.
– Хожу и оправляюсь только с кабачком, – прогнусавила Сосулина. – А вы правда мои сестры? Помню лишь то, о чём говорят предметы. И цвета. И крики. И… и… и…
Аделаида улыбнулась. От нее веяло заботой и теплом.
– Это естественно и обыденно для тебя. Ты – наша третья, старшая часть.
– Но кто я?
– Если угодно, ты – отемнение умов и собачье бешенство.
Сосулина на миг утратила и без того эфемерную связь с реальностью. В больном разуме вспыхнул и расцвел водоворот далеких воспоминаний. Словно перед глазами развернули тысячи старых фантиков, в которые на развес заворачивали сумасшествие.
Вены лабиринта под здешней землей… Старые… Давние… Утомленные кровью…
Бедную девочку ведут… Ведут к печати… К вратам, за которыми бушует океан желтых глаз…
Девочку убивают… Чтобы печать крепла… Чтобы крепли люди… Чтобы глаза пропали…
Перед смертью девочка кричит… Вместе с ней ревет печать…
Крик девочки стекленеет… стекленеет… стекленеет!..
Из крика, в осколках, рождаются трое… Сестры… Зернышки одного немыслимого вопля…
Рождаются они…
Сосулина с силой надавила на виски́ и заорала:
– Я не хочу вспоминать! НЕ ЖЕЛАЮ! – Ее голос неожиданно приобрел плотность и шкуру, будто взрыкнул некий древний монстр из глубин бытия.
Аделаида и Умертвина переглянулись, едва не попятившись. Ни одной не хотелось оказаться поблизости, когда их сестрица придет в себя.
Лицо Сосулиной разгладилось. Под дутым носом взошла глуповатая ухмылка.
– Выходит, я – юродство?
– Не чудаковатость, но безумие, – сказала Умертвина. – Стало слишком опасно, чтобы ты продолжала играть в человека.
– Но вы тоже люди. Только странные. Ты – сеешь свет, а ты – пухнешь тьмой. Хочу новый кабачок. Потому что варенье на меня… пялится!
– Ты получишь всё, что пожелаешь, как только чертовидцы заберут то, что мы стережем для них, – промолвила Аделаида.
Умертвина оскалилась, обнажив отталкивающие зубы:
– Это им дорого станет.
– Ты словно скорпион, жалящий себя в мозг.
– Такова суть многих вещей – и многих скорпионов.
– Ой, ой, чертовидцы! – Сосулина как одержимая принялась хлопать в ладоши. Те довольно быстро заболели. – Люблю этих ребяток. Хотя после Бессодержательного их злоключения побегут еще дальше. Да-да!
Аделаида поежилась: за нелепицами старшей сестры нередко проскальзывали зёрна страшных пророчеств. Что еще за ужасы вторгнутся в их подлунный мир?
– А что вы для них стережете? – поинтересовалась Сосулина, скользя наивным взглядом по недрам ангара.
Умертвина отступила в сторону и показала на безликую тряпицу.
Под колонной, наполовину увязнув в костяной муке́, лежал разорванный кошель предсмертных подаяний.
Сотрудники бюро шагали к ангару асфальтобетонного заводика. С угрюмостью побитых псов отмеряли метр за метром. Без оружия. Не радовало даже выползшее из конуры облаков солнце. Западный ветер доносил сухие ароматы застарелой ржавчины, подхваченные с дробильно-сортировочного оборудования.
Первым не выдержал Булат:
– Блондинчик хотел мне асфальтовую болезнь привить. Пижон хренов. Думаешь, «ЗОЛА» еще не заграбастала мешок?
– По идее, должна была, – отозвался Лунослав, неспешно варясь в собственных мыслях. – Всё-таки он помогал демону жать души. А это – мизерный шанс, что и мы пожнем Бессодержательного. Но мешок не забрали.
– Предсказание ягодичного нерва?
– Оно самое.
Они по очереди протиснулись в дверной проём. Стоял тошнотворный меловой запах, идущий от барханчиков с костяной муко́й. Заскрипели монеты. Под куполом ангара, судя по стихающему эху, только что звучали голоса.
Булата переполнило мрачное ликование. Здесь он задал Влекущему поистине королевскую трепку. Выпотрошил его мешок, а самому демону едва не снёс голову. Гнилостная смола, заменявшая уродцу кровь, так и брызнула! Правда, превращение в демонического волка изорвало одежду до состояния собачьих тряпок. Обидно.
Лунослав ощутил, как заныли желваки. Вспомнилась длань Влекущего, заполняющая серым спрутом весь обзор. Затем память-сволочь выдала еще один снимок. На этот раз звуковой. Хруст, с которым демон вывернул ему челюсть. Месть и мера предосторожности за произнесенный напев, лишивший демона возможности скакать по пространственным карманам. А еще…
– Есть кто?! – вдруг гаркнул Булат.
Лунослав вздрогнул, схватившись за сердце. Не выпрыгнуло, слава богу. Чертов псих.
– Есть. Твой напарник с инфарктом!
– Не прибедняйся: ты инфаркты на завтрак ешь.
Заслышался звук, похожий на квохтанье индюшки. К молодым людям из дневных теней вынырнула смеющаяся Сосулина. Она напоминала располневшую католичку, бежавшую навстречу новому дню и весу.
Булат с трудом поймал ее на руки. Пару раз крутанул, вызвав очередной залп индюшачьего смеха. Тоже рассмеялся.
– Теть Алл! Вот так сюрприз! Мы с ног сбились, тебя разыскивая.
Лунослав изобразил вежливую улыбку и решил, что время не терпит.
– Госпожа Сосулина, нам опять нужна ваша…
– Набейте рты стекловатой, мальчишки! – Сосулина замахала ладошкой, маня за собой. – Мои сестры-нелюди кое-что приберегли для вас. Конечно, не эскалатор к завтраку, но тоже сгодится.
Сотрудники бюро прошли за ивотской умалишенной в западную часть ангара, отмечая каждый шаг металлическим поскрипыванием и шелестом муки́. К их изумлению, за северо-западными опорными колоннами их поджидали Аделаида и Умертвина.
В пародии на приветствие растянулись коралловая улыбка и корявый оскал.
Немыслимые женщины, точно караул, стояли возле присыпанного демонического артефакта.
– Они ваши сестры?! – Лунослав схватился за голову. Пожалел, что оставил Злоруб в машине.
Булат с подозрением уставился на Сосулину:
– А ты тогда кто?
Та с довольством доложила:
– Эта тетенька дает жизнь, а эта – ее забирает. А я как раз над ними: я – дурочка. Кстати, кирпичи из рыбы – лучшие кирпичи.
– По-любому.
Молодым людям уже доводилось пересекаться с Аделаидой и Умертвиной, и они до сих пор не были уверены в том, что эти паранормальные дамочки не являлись ожившими слухами. Хотя упомянутое родство с Сосулиной сводило на нет теорию материализации побасенок в конкретном случае. Впрочем, вопросы всё еще гнездились в горячих головах чертовидцев.
С Аделаидой их связывало несуразное дело лесорубов-браконьеров, лишившихся яиц после ночи, проведенной с красоткой в тунике. Жестокая плата за вырубку леса. Лунослав и Булат тогда и сами чуть не стали кастратами. Но всё обошлось, и каждый, включая горе-лесорубов, остался при своем обожаемом хозяйстве.
А вот с Умертвиной всё обстояло куда сложнее. Посланница смерти навязала им зверскую сделку, согласно которой она имела право беспрепятственно забрать любого, чье изголовье кровати ей приглянется. Этакая смерть, приходящая к подушке. Подобное шло вразрез с моральным компасом сотрудников бюро, и Умертвина сама влетела в Черномикон, став последним листом, необходимым для освобождения Бессодержательного.
Так она отплатила за нарушение условий сделки.
– Лучше отойдите, – прошептал Лунослав, сжимая кулаки.
Аделаида закусила пальчик:
– Может, вам еще подошву улитки показать?
– Спасибо, ведьма, – поблагодарил Булат, – но улиток мы и по каналу «Brazzers»28 посмотрим.
– Нам ведомо, за чем вы явились, чертовидцы-малыши. – Голос Умертвины сочился желчным злорадством. – Только кошель предсмертных подаяний издох. Утратил губительную силу. В отличие от меня.
– Да ты что! А как там между потными страницами? Или это другая мертвая девица с лошадиной мордой нырнула в про́клятую книжку?
Умертвину обдало незримым порывом ветра. Волосы и сарафан взметнулись. Она вперила горящий взор в Лунослава.
– А ведь я предупреждала: хитрость применишь – и приблизишь конец. Но послушай. Кошель опасен, вредоносен. Даже для Бессодержательного. Загубленные души или тьма восстановят его. Пусть Ивот стих, но в самой Брянской области с избытком всего.
– Окей, – процедил Булат. – Значит, мы забираем сраный мешок.
– Мы не сможем его наполнить, – произнес Лунослав, не сводя напряженного взгляда с посланницы смерти. – Сами – не сможем.
– Это еще почему? Наши ноги – поршни, их задницы – сваи. Хватаем и забиваем.
Ответила Умертвина:
– Потому что сила смерти, способная напоить кошель мощью, сторонится вас, чертовидцы. Я нужна вам, как нужен мамин поцелуй после кошмара. Но прошлая сделка – в силе! Каждый, у чьего изголовья я окажусь, – моя добыча и ваш грех!
– Мы согласны, – сказал Лунослав.
Разболтанные чувства раз за разом возвращали его в целлюлозный кошмар, в котором он провел последние два месяца. Он буквально ощущал, как по хребту стекают чужие сопли и слюни; как умирающий пытается дышать сквозь него, сквозь ненавистный клочок бумаги.
Господи, мама!.. Я задыхаюсь!..
Подобное не должно повториться. С приходом Бессодержательного слишком много порождений нечеловеческого порядка выбрались из своих замшелых нор.
Булат сперва решил, что ослышался. Потом подумал, что это шутка. Развернул к себе напарника: тот казался обреченным, потерянным и про́клятым.
– Ты с ума сошел, Лунослав? Разве мы не можем реанимировать мешок Беломиконом?
– Это вряд ли. Прости.
Аделаида и Умертвина при упоминании Беломикона побледнели.
Сосулина зачерпнула ладонью костяной муки́. Лизнула.
– Как сухие сливки. Только без сахара. Беломикон с собой?
Булат не без гордости задрал футболку, и Умертвина, попятившись, зашипела.
– Это запретный свет! – Она сплюнула. На одну из монет желаний шлепнулся тлеющий уголек. – После него мешок не восстановит и сама смерть!
Лунослав оглядел странных женщин. Они определенно знали больше, чем говорили.
– Беломикон – это обратная версия Черномикона? Для чего он? Что он делает? Почему он в такой форме?
Сосулина закрутилась на одной ноге. В голове замельтешили не то воспоминания, не то зеленые водоворотики безумия.
– Тру-ля-ля! Тра-ля-ля! Для рогов спою вам я! – Она запнулась и с обидой плюхнулась на зад. – Замо́к темницы Бессодержательного ковался не только из зла, но и с помощью высшего блага – добровольной жертвы. Иначе какой смысл в запоре, который перекидывался бы в картишки с пленником и в итоге отпустил его? Жертвенная кровь стала Беломиконом – внутренней формой замка́. Ее соединили с внешней – черным фолиантом. Позже Бессодержательный разъел благую книгу.
– И Черномикон, лишившись противовеса, по своей дьявольской природе помог ему! – Лунослав с облегчением вздохнул. Хоть эти два плюс два сложились. – Выходит, Беломикон прорастает в Булате, потому что он – кровник той жертвы, так?
– Так. Но переродилась добрая книжка лишь для одного.
– Для чего? Для чего переродился Беломикон?
– Ответ скрыт в оглавлении капустного листа. – Сосулина вновь принялась вытанцовывать.
Булат некоторое время наблюдал за ней. Казалось, он только что отведал посыпанного солью лимона.
– Я эту хрень про бумажный грибок не одобряю, ясно? – сказал он нахмурившись. – И на роль парника с навозной кучкой тоже не подписывался. Терплю только из любви к работе.
Аделаида явила улыбку порочной матери:
– Забирайте уже мешок.
Сестры расступились, и Лунослав приблизился к кошелю предсмертных подаяний, скорчившемуся, точно оголенный нерв. Подобрал. Он ожидал какого-то озарения, откровения чумных небес, но в руках, судя по всему, оказался обыкновенный рваный мешок. Объемом где-то на пятьдесят килограммов, как для картошки. Серовато-желтый джут. Чуть плотнее, чем обычный.
– Как он работать-то будет в столь убогом состоянии? – с долей растерянности спросил Лунослав.
Умертвина надвинулась на него. Ивовый прутик коснулся мешка.
– Будешь спасать – станешь славу стяжать! Хитрость применишь – и приблизишь конец!
Руки, лицо и даже платье и волосы посланницы смерти покрылись черным пухом. Лунослав с ужасом понял, что пух – лебединый, с комочками свернувшейся крови. Умертвина размытым движением обратилась в чумазую кожаную тесьму.
Тесьма захлестнула горловину мешка, будто пытаясь задушить его. Несмотря на прорехи, кошель предсмертных подаяний расправился, словно изнутри поддали горячего воздуха. Мелко завибрировал. Он ожидал жертву. Любую.
– Вот черт! – Лунослав ощутил, что мешок в одно мгновение превратился в алчную, бешеную тварь.
– И не вздумайте заглядывать внутрь, чертовидцы, – наказала Аделаида. – Это не для смертных. – На ее прелестном лице застыла недосказанность, словно она хотела о чём-то предупредить. Приложила изящный пальчик к губам.
– Не болтать при мешке? – не понял Лунослав.
– Не болтайте вообще. – Аделаида рассмеялась, и ее мелодичный смех будто породил звуковые искорки. – В добрый путь, чертовидцы.
– И тебе не кашлять, воровка «чайных пакетиков»29, – усмехнулся Булат, забрасывая в рот «неломаку». – Будь здорова, теть Алл.
Но та отмахнулась. Она прижалась к Аделаиде, и они о чём-то засплетничали.
Сотрудники бюро, пребывая в некотором замешательстве, вышли наружу. Западный ветер лениво гонял по амарантовым небесам свору противившихся облаков. Сверкнула зарница, словно божий перст указал на зарытый где-то вдалеке клад.
Лунослав с отвращением взглянул на страшный мешок. Тот, казалось, принюхивался к пальцам, намереваясь их откусить.
– Знаешь, у меня такое чувство, что нам это выйдет боком.
– Как вся наша работа, брат. – Булат хохотнул и потрепал напарника за волосы.
Какое-то время они разглядывали грозовой горизонт. Всё. Карты розданы. Партия начата. Осталось только попросить выпивку, чтобы перебить горечь проигрыша. Плесни-ка на два пальца, Бог-пройдоха. И не убирай бутылку.
Их ждала Брянская область. С ее густыми лесами, проклятиями и кошмарами.
Доводилось ли вам видеть, как человек в припадке ужаса выколачивает дурь из того, что его напугало? Из страшной маски в гостиной, привезенной нелюбимым шурином с Бали. Из тыквы, нацепленной приятелем себе на голову в честь Хэллоуина. Из молочника, неосторожно звякнувшего в темноте бутылками. Хотя с другой стороны: зачем молочнику скрываться в подвале или под лестницей, если он пришел с добрыми намерениями и свежим молоком?
Хорошенько напугав человека, можно добиться неких стандартизированных реакций с его стороны. Например, отказа сердца, бегства или агрессии.
Ужас делит людей на две категории. У первых отнимаются органы, а в конечности вливается твердеющий свинец. Вторые же обретают мощный дизельный мотор, тарахтящий где-то пониже спины. Он насыщает мышцы адреналином, оберегая возможность и далее посещать по четвергам стейк-хаус.
Пустим курительную трубку раздумий по кругу. Вот двое путников на проселочной дороге, на которых страх действует по-разному. А вот преследующие их деревенщины с топорами, получившиеся от многократного смешения генофонда на кухонном столе.
Внимание, вопрос. Кто из путников покинет кризис с полным комплектом конечностей – обмочившийся от ужаса нытик или его взбудораженный адреналином товарищ?
Ответ очевиден.
Чтобы выжить – нужно злиться, бороться и иногда биться в агрессивной истерике.
Каким образом реагировать на ужас – решать только вам. Только не забредайте за колючую проволоку морали чересчур далеко, чтобы потом никому не пришлось выкуривать вас с мельницы, словно чудовище доктора Франкенштейна.