Брянская область не лишена известной полиморфии. Леса под завязку набиты основными лесообразующими породами и лишайниками, типичными для тайги. Встречаются мохноногий сыч, зубр, кабан и насильственная смерть в лице волков или одичавших собак. Вдобавок на подносе природы всегда полно трав, ягод и грибов. Ядовитый вёх, белладонна и толстая свинушка к вашим услугам. Если вы, конечно, горите желанием стать прошлогодним перегноем.
Но куда больше разнообразия сокрыто в названиях населенных пунктов. Вот, к примеру, сёла Усох и Лизогубовка, а также деревня Бибики7. Несерьезные названия для вполне реальных мест. Они – словно приказы безумного гипнотизера, не правда ли?
Усохни, брат.
Лизни губу, сестра.
Не желаете? Тогда хотя бы бибикните.
Ну же.
БИ.
БИ.
Так-то лучше. Но обратим взор на Дохновичи8, а точнее – на лесополосу, расположенную северо-западнее этого безрадостного села́. Кажется, деревья здесь так и шепчут: дохну́ть или сдохнуть – вот в чём вопрос.
Итак, предрассветные часы, одинокий птичий крик над туманным лесом.
Тающее ночное небо, прочерченное багровым серебром облаков, пересекало преисполненное злобы создание.
Оранжевый клюв с черным кончиком, как у египетских стервятников. Прокаленные кровью рубиновые глазки. Словно позаимствованный у гениев, хохолок из заостренных перьев. Благородная шея, из которой произрастало тело-книга. Оперение цвета угля, растертого с мокрым графитом. На вершинах крыльев-обложки – по когтю. Клиновидный хвост. И конечно же, брюшко из завивавшихся желтоватых листов бумаги.
Черномикон.
Имя, благословленное тьмой.
Благословленное тьмой? Фолиант-птица расхохотался, перепугав скрипучим гоготом аистов, направлявшихся на восток. А ведь кретин-шизофреник, вдохнувший в него жизнь и давший имя, старался. И свалял дурака.
Что поделать? Душа бумажного поэта алкала зла.
Черномикон снова зашелся в вульгарном хохоте. Оглянулся. Может, нагнать и прикончить аистов? Фыркнул. В другой раз. Есть дела повкуснее.
Его мысли вернулись к событиям двухмесячной давности.
Оказавшись в руках сотрудников бюро «Канун», Черномикон исправно нёс службу, оставаясь в форме внушительной книжицы, чьи размеры на пяток сантиметров не доходили до бумажного формата А3. Помогал Членославу и Дебилату низвергать зло.
Над лесом вновь раздался пугающий хохот.
На деле он подкармливал Бессодержательного, сбрасывая к тому на порог ослабленные порождения зла. А еще – копил и копил силы, запечатывая в себе детей тьмы, чтобы затем использовать их как дорожную карту.
После небольшого ритуала – можно сказать, кроваво-домашнего – темница древнего бога пала.
Тогда же Черномикон освободил всех, в ком больше не нуждался. Но кое-какие трофеи оставил. Серого демона, посланника кратких судеб, сотворившего ужасы Кануна, и Лунослава – потомка того самого безумного меота, что провернул всю эту штуку с пленением Бессодержательного. Паренек, надо признать, быстро учился. Кровь диктовала знания. Опасный противник.
Эта парочка и поныне находилась в нём.
Черномикон с самодовольством каркнул. Последнее время он сдавал лист с чертовидцем в аренду. Носовой платок, подгузник, кустарный презерватив – самые бестолковые и частые способы применения покоренного человека. Полёт мысли начинался, когда лист с чертовидцем использовался в качестве орудия убийства. За столь милостивую услугу он брал органами тяжелобольных. Но не всегда. Лишь когда требовалось подпитать его прожорливое хобби.
Прекратив грезить, Черномикон опустил взгляд. Приближалась почерневшая избушка, притихшая на краю оврага, заполненного светящимся туманом. Из трубы домика валил дым, неся в мохнатых клубах душок браги и алые огоньки. В сарайчике, находившемся в двенадцати метрах от домика, лежали тела.
Черномикон лег на потоки холодного ветра и спикировал вниз.
Палец с грибковым поражением ногтя щелчком обозначил последние пол-литровые бутылки с красноватой бурдой.
– Двадцать одна, – подытожил субтильный Боягуз, рогатый обладатель неухоженного перста. – Очко! – Аккуратно вписал в листик «21», подумал и к цифрам пририсовал задницу, больше похожую на воронку зыбучего песка. – Слыхали? Очко!
Из погреба послышалось сопенье. Затем покрытые шерстью ручищи вытолкали наружу один за одним четыре десятилитровых бочонка с забродившей кровью. Показалась отвратительного вида утробистая харя с покрасневшими глазками и подвижным голым хрящом вместо носа.
– Чел, я бы перекинулся в картишки. – Из погреба выбрался Калач, напоминавший необъятным пузом беременную тетушку, а ростом – Бобана Марьяновича из «Филадельфия Сиксерс»9. – И накатил бы.
– Накатим так, что лопнем. Дай только сувенирчику прибыть, – заметил Балда, вожак компашки. Он слонялся возле ректификационной колонны, следя за свежей партией, на закладку и изготовление которой ушло почти два с половиной часа.
Балда, Боягуз и Калач отличались не только телосложением, но и цветом шерсти – рыжий, болотноцветный и фиолетовый с подпалинами. Будучи низшими демонами, более известными в фольклоре славян как озорные бесы или черти, они представляли собой выходцев из малочисленной касты ремесленников.
Да, они не ковали неразменные монеты, бередившие рассудки скряг, или иную про́клятую мелочевку, сводившую людей в могилы. Зато варили напиток высшего качества и порядка – девяностосемипроцентный самогон, основным ингредиентом которому служила засахаренная людская кровь. Предпочтение, по понятным причинам, отдавалось больным сахарным диабетом II и III степени.
Процессу дьявольского самогоноварения вполне хватало двадцати квадратных метров домика. Здесь же находились загруженные бутылками шкафы, стол с неразложенным пасьянсом и рукомойник с нагревателем. В четырех шагах от входа стояла ректификационная колонна на пятьдесят литров. Она же – самогонный аппарат, соединенный с дымовой трубой.
Колыхались от жара линялые занавески. На улице пыхтел бензиновый генератор, подавая в домик свет. Из грязного радиоприемника марки «Hyundai» на повторе в сотый раз играла песня «Самогонщики» группы «Сектор Газа».
Черти то и дело пускались в дикий пляс, с рычанием горланя любимую часть припева:
– Мы – гоним! Мы – гоним! Мы – гоним-гоним-гоним! Йау!10
Порядком утомившись клацать копытами по липкому дощатому полу, Балда сделал музыку тише и решил снять пробу. Плеснул розоватое варево в мензурку, взглянул на просвет. Пена отсутствовала. Поверхность гладкая. Легкая мутность и сваренные сгустки крови – в пределах нормы.
Балда опростал мензурку и в задумчивости покатал ее содержимое во рту. Проглотил.
– Больше сладости сыпьте, баламошки! От сахара торкать должно!
В поросячьих глазках Калача мелькнула обида.
– Это всё Боягуз, чел. Кариеса он, видите ли, боится!
– Я? – взвизгнул тот. – А кто гундел, что сахарюшки на заднице потом не разлизать, а?
Балда против воли причмокнул, вспомнив собственные «сахарюшки», опомнился и врезал подельникам схваченной деревянной поварешкой. Болотноцветному удар пришелся аккурат в морду, а вот Калача спас рост, и потому поварешка лишь саданула его по груди. Тем не менее оба взвыли с видом оскорбленных трагиков.
– Может, вы хотите, чтобы нашу продукцию забраковал сам винтажный Ираид? – Голос рыжего вожака опустился до змеиного шепота.
Боягуз и Калач в страхе замотали головами. Черного Козла Лесов, устроителя бесовских пиров, боялся каждый. Никого не прельщала перспектива сантиметр за сантиметром покидать собственную шкуру, омывая себя при этом мочой и кровью.
Тревоги нечисти оборвал властный стук. Окошко домика, выходившее на смрадный овраг, распахнулось, и влетел Черномикон. Дав круг, он метнулся в восточную часть помещения, безошибочно выбрав «красный угол» – наиболее почетное место в русских избах, где обычно стояли иконы, а сам угол воспринимался как алтарь храма.
Фолиант-птица взобрался на полку, некогда державшую канонизированные лики святых, и утвердился на ней. Со смешком пустил зеленовато-кремовую струйку из-под хвоста. В сладком предвкушении передернулся. Пахло чумовым алкоголем.
– Смерть в дом, рыла. Мой товар, а вы – купец. Обдурите – вам конец.
Боягуз запрыгал, со злорадством поскрипывая зубами:
– Чертовидец! Чертовидец! Чертовидец!
– Сперва подай плату, рогатый.
Балда отвесил Калачу пинок.
– Конечно, конечно, о лепесток перхоти на короне Бессодержательного! – Рыжий вожак расплылся в подхалимской улыбке.
Зазевавшийся Калач протопал к ректификационной колонне. Набрал в миску для взбивания самогон. Маленькими шажочками приблизился к «красному углу» и с неуклюжим поклоном поставил миску.
Черномикон обвел всех тяжелым взглядом, точно сканируя на предмет вшей, и наконец принялся заглатывать плату.
Пока фолиант-птица пил, черти молчали. Они ждали своей очереди, чтобы побаловаться листом с чертовидцем, чуть больше месяца. Желающие поразвлечься с плененным поборником света исчислялись сотнями.
Наконец порядком осоловевший Черномикон поднял голову. С его оранжевого клюва сполз сгусток крови. Не обращая на это внимания, он нырнул головой в собственное пузо и выдернул обычный с виду лист. Снисходительным и нетвердым взмахом швырнул его чертям.
Листок, будто качающаяся колыбелька, спланировал на стол. Черти вытаращились: внутри, словно за пыльным стеклом, расплывался и материализовывался человек. Его сотрясала крупная дрожь. На кривящемся лице застыло выражение обреченности.
Как из рога изобилия, посыпались идеи предстоящего развлечения. Для веселья годилось абсолютно всё: листы Черномикона износа не знали.
– Хочу им дохлую кошку потыкать, чел! – Калач огляделся, будто искомое животное в требуемом состоянии валялось поблизости.
Боягуз просиял:
– Надо косяк скрутить, говорю вам. Возьмем коноплю, маковой соломки, кожу…
– Угомонитесь, ерохвосты, – осадил их Балда. – Сперва батька качество и нежность бумажки проверит.
– «Батька», – фыркнул Боягуз и едва успел присесть. Над головой просвистела поварешка.
Черномикон перепорхнул на подоконник, предоставляя ветерку возможность высушить под перьями пот, выступивший от обильного питья.
– Сутки, – проронил фолиант-птица, обозначая срок аренды. Закашлялся, и черти не сразу поняли, что он так смеется. – Я теперь как сутенер. Завтра вернусь. И не забудьте подмыть после себя мою малышку!
Сказав так, Черномикон вылетел в утреннюю прохладу. Поскрипывавшие в темноте сосны неторопливо поплыли вниз. Его ничто не тревожило. Да и с чего бы? В конце концов, он же отдавал не всего чертовидца. Так что, случись кривозубому вернуть человеческий облик, он бы узнал, каково это – нести бремя неполноценности.
Его смех прокатился по лесу зловещим уханьем.
Черти тем временем сели за карты. Сыграть в «буру». Победитель получал право первой издевки над молодым человеком. А пока Балда постелил лист на стульчик и под аплодисменты подельников с торжественным видом водрузился на него.
Тестикулы рыжего вожака липковатыми мешочками опустились на Лунослава.
Так начались карточная партия и очередной скверный эпизод в недожизни сотрудника бюро.
Булат вглядывался в тонувшую под колесами гравийку11, озаряемую светом фар. Заслышались характе́рные подвывания, говорившие о наболевшей неисправности, и он с ласковой улыбкой погладил руль.
– Скоро и тебя на ноги поставим.
УАЗ «Хантер» 2015 года выпуска, который они с Лунославом в складчину приобрели, уже давно требовал, чтобы ему поменяли барахлившую коробку передач. И желательно на что-нибудь корейское, как в последних моделях 2019 года. Несмотря на машинные стенания, уазик верой и правдой служил им с лета. Тогда же они оборудовали крышу универсальным багажником для Костяной, не влезавшей в салон, а в месте, свободном от креплений, поставили люк.
Булат называл машину болотной ласточкой – за цвет и сходство с птицей в части перемещения по земле: обе двигались по ней с неловкостью и будто с неохотой.
В темноте казалось, что уазик едет по ленте чудовищного конвейера, присыпанного зернами гравия. За кромкой леса наблюдались зарницы далеких пожаров, перекликавшихся вспышками с тошнотворным ночным небом. Булат взглянул на приборную панель. Без малого три часа в пути. Позади двести двенадцать километров. И дюжина съеденных «неломак».
Изредка проносились междугородние маршрутные такси и редкие фуры. Теперь по ночам за руль садились безумцы, утраивавшие тарифы на услуги перевозок, или рабы банков, остававшиеся для финансовых надзирателей обезличенными цифрами с арестованным имуществом. Но такая мысль Булата совсем не радовала.
В двух километрах от Ильбово за уазиком увязалась стая красноглазых лисиц. Гибкие звери, овеянные аурой потустороннего зла, кричали и рыдали тонкими детскими голосами. Но они быстро ретировались, когда Булат притормозил и, развернувшись, проехался по ним, оставляя на колесах испачканный кровью мех.
В пять тридцать, за час до рассвета, Булат подъехал к дорожному указателю на Дохновичи. Фары высвечивали кусты и жирную осеннюю грязь. До населенного пункта оставалось четыре километра, но карта вела на юго-восток – по тропинке в лесную чащу.
Булат захрустел земляничной «неломакой» и сверил данные навигатора с каракулями листа Беломикона. Ну да, так и есть. От указателя придется тащиться на своих двоих, постоянно забирая на восток. Ладно хоть, полкилометра.
Булат заглушил мотор и выскользнул наружу. Встав на подножку, снял Костяную с крыши.
– Налево пойдешь – ведром огребешь. Прямо двинешь – копыта откинешь. Направо попрешься – в Лунослава упрешься. М-да…
Захватив барахливший светодиодный фонарик, китайский «Convoy», он углубился в лес. Спустя десять минут вышел к почерневшему домику. Не то избушке, не то жертве пожара.
Из жестяной гнутой трубы валили хлопья дыма, мигавшие алыми огоньками. В овраге позади, в пяти метрах от домика, серебрился туман. Тарахтел бензиновый генератор. В предрассветной мгле выступали контуры просевшего сарая. В распахнутых дверях просматривались очертания застывших тел. Валялась корзинка с красной лентой на плетеной ручке.
Лицо Булата потемнело от гнева. В этот момент фонарик погас, и он отшвырнул его.
Подошел к избушке, вперился в низкую дверь, словно это она во всём была виновата, и занес кулак.
Иной раз Лунославу казалось, что его сознание порубили на куски. Взяли мясницкий тесак и покромсали, переработав рассудок на неосязаемые, расщепленные фрагменты. Временами он практически не ощущал собственное «я».
И всё же кое-что оставалось твердым и незыблемым – последние воспоминания. Они непотопляемым буем, помеченным старой охрой, покачивались на штормовых волнах безумия.
Вот он с Булатом, верным и несносным товарищем, нагоняет на территории стекольного завода Влекущего – демона, овладевавшего телами, но не речевым аппаратом жертв. Кровавые похождения этой твари даже получили издевательское название; такое же имело и бюро. Канун! Но не в честь кануна Дня Всех Святых или другого празднества, а как обозначение кануна смерти человека, когда люди совершали ничем не мотивированные самоубийства. Близ таких мертвецов, как правило, всегда отыскивалась идиотская мисочка с остатками необычайно белого риса.
Серый ублюдок ритуально приносил их в жертву, не гнушаясь в том числе и теми, кто в силу малолетства был попросту не способен спланировать и реализовать уход из жизни.
Демон приносил жертвы себе любимому.
Но в зыбкий момент триумфа вмешался Черномикон. Фолиант без особых усилий разделался с ними, будто со скорлупкой упрямой фисташки.
И вот Лунослав уже ощущает черную вспышку, после которой воцаряется беспроглядная темнота. Как песня, интим под которую предназначался только ему.
Тьма пленила его, раскатала и вонзила в бумагу тысячью игл.
Он и демон пали жертвой долбаной книжки. Бумажный союзник с легкостью обернулся змеей, гревшейся под ребрами у самого сердца.
Казалось, нервная система Лунослава проникла в каждую ворсинку зачарованной целлюлозы. Хоть его тело находилось в необъяснимом напряжении, словно в тревожном полусне, навеваемом лаем собак, сам лист обладал завидной прочностью и гибкостью, становясь, когда требовалось, неотличимым от ткани.
Лунослав чувствовал каждое непотребство, творимое с ним. Временами он напоминал себе жертву группового изнасилования. И его всё пускали и пускали по чертову кругу.
Кто-то довольствовался им как салфеткой или зубочисткой. Но всегда находились те, кто видел в нём инструмент, созданный для убийств. Такова цена противостояния бесконечному злу, в чью рожу они с Булатом так бездумно швырнули перчатку.
Чертовидцы. Смертники. Полноправные участники сражения, начатого еще их предками.
На Лунославе писали смертные приговоры, а потом зачитывали и приводили в исполнение. Женщины, мужчины и даже до последнего не верившие в собственную смерть дети – все становились жертвами слов, начертанных на его новом теле.
Одна бесплотная сущность, пользуясь острым краем бумаги, полтора часа вскрывала горло старику из Аркино, села́ Комарического района. Резала аккуратно, дотошно – сильными руками двадцатилетнего внука, в чьем разуме она угнездилась. К собственному ужасу, Лунослав ощущал тепло и вкус стариковской крови, будто ее лили прямиком в рот. После такого обезвоживание представлялось истинным благословлением.
Судьба сделала его орудием десятков жестоких расправ.
Но одна особенно врезалась ему в память.
Как-то поздним вечером его затолкали в глотку подростку из Стеклянной Радицы. Тот направлялся к подружке, чтобы послушать последний альбом группы «Die Antwoord» под названием «House Of Zef». В кармане поскрипывали ультратонкие презервативы «VIZIT». Возможно, он рассчитывал на первый в жизни секс – или хотя бы на петтинг. Закупорив собой пищевод и трахею, Лунослав чувствовал, как препятствует дыханию, как в него бьются сопли и слюни, как им давятся, словно шариком застарелого дерьма.
Господи, мама!.. Я задыхаюсь!..
Синюшного подростка в переулке нашла его же подружка, обеспокоенная долгим отсутствием кавалера. Она и правда собиралась подарить ему себя. И она возлегла с ним – такая же мертвая, как и он. Но сперва проказничавший человек из земли дал ей возможность вынуть Лунослава из глотки покойника. Никогда еще на чертовидца не смотрели с таким отвращением и такой болью.
После голем прикончил и ее.
Сейчас Черномикон подкинул Лунослава в лапы трех мелких демонов. Какие нездоровые фантазии, содранные из медицинских карт умалишенных, роятся в их головах? Его свернут воронкой и пустят по нему яд из желёз лягушек-древолазов? Или, может, его вобьют колышком в ладонь праведника, чересчур громко вещавшего на углу о конце света? Какой сектор выпадет сегодня? Крутите барабан, господин ведущий.
Лунослав с омерзением почувствовал, как на него уселась волосатая задница. Будто на лицо плюхнулась вспотевшая псина. Но в следующий миг всё стало куда интереснее. Неподалеку возникла донельзя знакомая сила. Уверенная. Самодовольная. А еще – несносно язвительная.
Снаружи стоял Булат.
В дверь с силой забарабанили.
Казалось, неизвестный готов был снести ее с петель, если его настойчивое желание войти немедленно не удовлетворят. Черти встрепенулись, не преминув заглянуть друг другу в карты. Впервые за два месяца, что они обосновались в этих краях, кто-то осмелился приблизиться к домику. Либо храбрец, либо обдолбанный идиот. А может, и всё сразу.
На морде Калача сверкнула догадка.
– Коллекторы? – предположил он.
– Какие еще, к нашим бабушкам, коллекторы? – Балда понизил голос. – Боягуз, поприветствуй визитера.
– Бура! – отозвался тот.
Болотноцветный черт открыл карты и схватил покрытую кристалликами кочергу, при помощи которой замешивали кровь с сахаром. Подкрался к двери, затаился. Лапа легла на каленую щеколду и в полнейшей тишине сдвинула ее.
Калач взглянул на карты покинувшего стол товарища: те же три туза, что и у него. Вздохнул. Ну а кто из них не прохиндей?
Боягуз кашлянул, прочищая горло, и на удивление скрипучим голоском, напоминающим глас не́мощной бабки, произнес:
– Ох, входите же! Входите!
Дверь распахнулась, и показался Булат. Будто отмахнувшись от мухи, он отбил кочергу, а ее владельца приложил головой об дверной косяк. Хрустнуло, и левый рог Боягуза занозой остался торчать в вязкой древесине.
Нечисть в немом изумлении приоткрыла пасти. Дошедшие накануне сплетни не лгали: желтоглазый чертовидец жив. И сейчас он с ленцой оглядывал убранство дьявольской избы.
Булат, ничуть не удивившись безобразному виду обитателей домика, принюхался:
– Рогатые, вы что, самогон гоните?
Калач поднялся из-за стола:
– Ага, чел. А еще – всех в шею.
Балда в нетерпении замахал лапой, показывая здоровяку, чтобы тот успокоился.
– Слыхали, ты мастак косой махать, – обратился он к чертовидцу. – Всив-всив! Так что на рожон не полезем, и не жди. Ты хоть ведаешь, кто мы? Мы…
– Где Лунослав?
Булат еще раз пробежался взглядом по мерзкому интерьеру. Главное, не забывать, что сейчас напарник – бумажка. А где она может находиться? На письменном столике среди писчих принадлежностей? Однако лист с Лунославом обнаружился в совершенно непригодном для письма месте: под седалищем рыжего чёрта.
Молодой человек заулыбался, поневоле ощущая, как улыбка мутирует в оскал, с которым он будет резать рогатых уродцев.
– Погоди-погоди-погоди!.. – Балда привстал на одной ягодице и поднатужился.
Зашуршало – и лист с Лунославом наполовину втянуло в задницу чёрта. Снаружи остался виден лишь небольшой бумажный пучок, напоминавший верхушку салфетки из мохнатой тубы-упаковки. Какие ужасы поджидали скованного заклятием сотрудника бюро по «ту сторону» – оставалось только догадываться.
– Держу зад на последнем издыхании. А ты сам знаешь, распустившаяся прямая кишка всасывает всё, что в нее ни попадет. – Балда изобразил саму невинность. – Только дружка твоего смоет не в Дерьмоленд, а в соседнее, сдвинутое измерение!
Калач хмыкнул:
– Да, чел, не ожидал? У нашего босса в гузне не только ветерок гуляет.
Булат сделал над собой усилие, чтобы не «скосить» эту троицу. Усмехнулся. Да уж, без брюзжания Лунослава и не определить, правду говорят или нет.
– Ваше счастье, что специалист по черным дырам в оной же и застрял. Но это не означает, что я откажусь от идеи нарезать десяток килограммов волосатых суши.
Калач тяжело засопел. Пятачок от перевозбуждения и злобы увлажнился.
Между тем Боягуз наконец-то встал с карачек, на которых до этого отползал к столу. Проверил обломанный рог. Прокля́тая желтоглазая крыса! Теперь до весны ждать, пока новый вырастет.
– А ты выиграй свой листик в забавы-потехи. – Боягуз рассчитывал поквитаться здесь и сейчас. – Или слабо́?
– Вы что, сказок обожрались? А если продую? – Время, проведенное в качестве вышибалы и разнорабочего в баре «Прощание», научило Булата тому, что инициатор спора зачастую сам уходил без денег, а в крайнем случае – и без штанов. Так что в этих делах он далеко не безусый юнец, как говорится.
– Если продуешь, сделаем из тебя «Вишневый Литлер». Ликер с Гитлером на этикетке. – Калач оскалился, пустив слюну.
– Идеология и посыл понятны. Ежели я нагну вас, не видать вам собственных шкур. С живых сдеру. И Лунослава заберу. По рукам?
– По рукам. – Балда издал плутоватый всхрап. Взглянул на оживившихся подельников. – Кто желает начать?
– Я, – поднял лапу Боягуз. Он как раз заканчивал что-то царапать обмусоленным карандашиком на клочках листика, использовавшегося для учета сваренного алкоголя. – Этот мудак мне рог сломал. Так что буду первым. – Повернулся к молодому человеку и вытянул кулаки. – Вот тебе две бумажки. На одной начертано «смерть», на второй – «жизнь». Что выберешь – то и познаешь.
Булат поставил Костяную к ректификационной колонне, едва удостоив отвратительный агрегат взглядом, и сел к столу.
Боягуз и Калач, убрав карты и выпивку, разбавлявшую нехитрый досуг, тоже уселись. Только Балда недвижимо восседал на своем месте, удерживая под собой трофей и заложника в одном лице. Болотноцветный черт, оказавшись напротив чертовидца, положил кулаки на стол и выдал поганую улыбочку. Оно и понятно: на каждой из бумажек находилось слово «смерть».
Старый недобрый трюк.
Булат изобразил глубокую задумчивость – и вцепился в правую лапу чёрта. Выдернул бумажку и, не глядя, что на ней было, закинул себе в рот. Принялся разжевывать. Клочок отдавал мочой и прогорклым луком.
– Ты… ты что творишь, гомик?! – взвизгнул Боягуз, ничего толком не понимая. – Покажи, что там было! Там была «смерть», да? Да?! Там была «смерть», я вам говорю!
Булат проглотил грязную жвачку из целлюлозы и высунул язык, демонстрируя пустой рот.
– Ну сам посуди: я-то откуда знаю, что сожрал? Давай-ка лучше посмотрим, что осталось.
Под зеленоватыми волосинками на морде Боягуза разлилась бледность.
– Ч-чего?
– Показывай, говорю, пока я тебе клешню не отгрыз, чтобы самому посмотреть. Мы же честно играем, да?
Болотноцветный чёрт отвел глаза в сторону и разжал ладонь.
На уцелевшей бумажке расплывалось одинокое слово, изъеденное по́том: «СМЕРТЬ».
– Логику чуете? – Булат вскинул кулак, будто именно там логика и обитала. – Если осталась «смерть» – значит, я проглотил «жизнь». Один – ноль. Чьи орешки следующими зажать?
Черти обменялись многозначительными взглядами, а потом в избушке грянул хохот. Нечисть с подвываниями заржала, оценив смекалку сотрудника бюро. Булат лишь пожал плечами. Он с рогатыми веселиться не собирался.
– А ты хитрый, чел. Но такой ли ты дюже могучий? Бороться станем. – Калач, сидевший по левую руку от молодого человека, выставил косматую лапищу. – Я тебя в порошок сотру и зубы им почищу!
Булат усмехнулся, делая круговые движения согнутой в локте рукой.
Он прекрасно осознавал, что его соперник весит как минимум на сорок пять килограммов больше. Крупнее, здоровее… психованнее. Впрочем, чего переживать, если твое касание может ущипнуть нематериальное и по желанию обжечь любую плоть, сотворенную тьмой? Возможно, это единственное полезное, что удалось выжать из Черномикона.
Два месяца назад, когда он только познакомился с Лунославом в баре, полном трупов, тот зачитал из про́клятого фолианта некий текст. В результате Булат обрел способность, выходящую далеко за пределы возможностей обычного человека. Но глубоко внутри он подозревал, что Черномикон не даровал, а обличил скрытый талант. Как если бы нефтедобытчик обнаружил земляное золото, что испокон веков находилась на одном и том же месте.
– Ты ведь в курсе, что это от мастурбации? – Булат взглядом показал на волосатые ладони Калача.
– Что от мастурбации? – опешил тот.
– Волосы на хваталках растут.
– Правда, чел? – Замешкавшийся Калач обернулся к подельникам. – А… а у вас тоже из-за этого ладошки волосятся?
– Он тебе зубы заговаривает, кретин! Он… он… – Балда от возмущения не мог подобрать слов.
Воспользовавшись заминкой, Булат схватил противника за подставленную кисть.
Зашипело так, будто на раскаленную сковороду лег нежнейший бекон. Повалил неаппетитный дымок.
Калач засмеялся. Обладая низким болевым порогом, он чувствовал, что аномальное касание чертовидца жжет, но не кусает. Однажды, догоняя в лесу девку, искавшую в ночь на Ивана Купалу цветущий папоротник, он ободрал себе рожу о сухую ветку. И лишь по взгляду пойманной беглянки, то и дело сдвигавшемуся вбок, он сообразил, что оставил где-то позади собственное ухо. Только это и спасло девке жизнь.
– Плевал я на боль, чел. – Калач до хруста стиснул руку чертовидца. – Да и на тебя с колокольни – тоже! – И он действительно харкнул в сотрудника бюро.
Плевок пришелся Булату на левую щеку, вызвав у него гневный тик.
– Верблюд свинорылый! – Он на миг прикрыл глаза, чтобы они не лезли на лоб от раскалывающей руку боли, и дал ответный залп слюной.
Боягуз с ухмылкой подобрал кочергу, а Балда облизнулся. Рука молодого человека зримо – миллиметр за миллиметром – уступала натиску усердно сопевшего здоровяка.
– Не такой уж ты и крутой, Бэтмен!12 – произнес Калач, похохатывая. Решил, что именно сейчас он и сломает чертовидцу руку, а заодно – шею.
– Не бывать такому, чтобы на Руси мо́лодец какому-то чёрту уступил!.. – Булат с укором смотрел на собственную конечность, гнувшуюся всё ниже и ниже. В голове возник скороспелый план: двинуть рогатому локтем по роже, схватить косу и…
В этот момент о себе дал знать загадочный волдырь.
Образование ощутимо надулось и опало, будто выдохнуло. Из-под «косухи» и футболки сотрудника бюро поплыли ароматы свежего хлеба.
Глаза нечисти покраснели и скрылись в пелене выступивших слёз.
– Он… он бзданул, чел! – Калач, ревя и мотая головой, пытался проморгаться. – Бздеж на соревнованиях! А хлебные и бобовые допинги – запрещены! Я ослеп, чел! Ослеп!
Не лучшим образом выглядели и Балда с Боягузом. Они морщили рожи, размазывали по ним желтые сопли и кашляли.
– Дьявол в яйца, ну и вонь!
– Будто луковица в скунсе сдохла!..
Аромат, порожденный волдырем, оказался для нечисти хуже слезоточивого газа.
Булат осклабился и рывком опрокинул лапу Калача, перегнув ее через угол стола.
Раздался сухой хруст, с каким обычно ломается застарелый хлеб.
Калач истошно закричал, напомнив осла на рынке, оскопленного за три медяка. С грохотом вскочил. Из покалеченной лапы торчал нежно-белый осколок лучевой кости. Черт налетел на ректификационную колонну и опрокинул ее. Вонь от пролитого самогона окончательно подавила слабевший хлебный запах.
Калач отдышался – боль понемногу слабела – и зыркнул на молодого человека:
– Не только хитрый, но и вонючий. – Напрягшись, он с поскуливанием вдавил осколок кости обратно в плоть и стиснул пальцами рану.
– Нормальный запах, не барагозьте. – Булат развалился на стуле и засмеялся. Такого он, конечно, не ожидал. Взглянул на вожака. – Ты-то, пятачок, хоть пытаться будешь?
Балда забарабанил пальцами по столу. Каждый четвертый стук он пропускал. Нервничал.
– Пить станем. Кто первый обмякнет – умрет.
Булат знал, что хорош на этом неблагодарном поприще. Но для себя он уже давно усвоил: чем ты пьянее, тем доступнее для всякого дерьма. А здесь ему светило макание по самые уши, стоит хоть немного расслабиться. И потому он задрал футболку и показал необъяснимый волдырь на груди.
– Второй желудок. Так что, господа рогатые, квасить могу без проблем и без обеда.
Морды чертей прорезали глубокие морщины.
– И что предлагаешь? – наконец спросил Балда. В его голосе густел и дребезжал страх. Нечеловеческие таланты чертовидца пугали.
– То же, что и ты, – пить. Только не до мертвой синевы, а на скорость. Спорим, я быстрее осушу три бокала пива, чем ты – три рюмки своей бурды? Пивко-то найдется?
Черти с недоверием переглянулись.
– Найдется. Вот ведь жулик, а! – воскликнул Балда. – А в чём каверза?
– А ни в чём. Но есть условие: касаться можно только своей тары. Всё остальное – повторяю: всё остальное – трогать или использовать нельзя. Ну так что, вздрогнем наперегонки?
Этим лохотроном, так называемым «Я на расслабоне, ты на выгибоне», Булат добыл себе не один литр пива. Развод, правда, одноразовый, рассчитанный на случайных гостей бара или подвыпивших попутчиков. К тому же он требовал недюжинной самоуверенности. Или непробиваемой мины, подходящей для игры в покер. А эти трое… Что ж, эти трое на гигантов мысли явно не тянули.
Балда сощурился и поманил подельников. Боягуз и Калач, бросая косые взгляды на чертовидца, придвинулись. После двадцатисекундного совещания, сопровождаемого шиканьем друг на друга, они пришли к выводу, что подвоха вроде как и нет. А если он и присутствовал, то, бесспорно, заключался в чём-то ином. Например, в злокозненном штурме косой. Но взять ее не дадут – втроем навалятся. Они позабыли даже о том, что играют на собственность Черномикона. Азарт окончательно и бесповоротно притупил инстинкт самосохранения.
– Как говорится, рассол – напиток завтрашнего дня. – Балда выдал иезуитскую улыбочку. – Принимаем твой раунд, чертовидец. Баламошки, ну-ка, организуйте!
Боягуз заглянул в погребок и выудил на свет божий батарею запыленных бутылок нефильтрованного «Злата Польши», найденных в пожитках егеря, пойманного к северу от домика. Калач тем временем поставил чертовидцу пол-литровые бокалы, а вожаку – три рюмки из мутного стекла и графинчик с богохульным продуктом брожения.
Булат наполнил свои бокалы. Это пиво он знал, хоть и недолюбливал за чрезмерную карамельную горчинку. Рыжий вожак щелкнул пальцами, и Боягуз, закатив глаза, разлил по рюмкам самогон.
Наконец все опять расселись. Черти с недоверием воззрились на сотрудника бюро.
– Чего буркалы лупишь, королобый? Пей давай – а то не успеешь. – Булат отсалютовал бокалом и, причмокивая, принялся цедить пиво.
Балда, будто рысак, наконец-то получивший сигнал к старту, с оголтелым видом опрокинул в себя первую рюмку.
Вторую!
Взял третью. Подержал. Задумался. Понюхал: не отравлено. Поставил на место. Что-то определенно было не так. Огляделся, ища подвох. Ему ответили встревоженные взгляды подельников. Вид чертовидца внушал нешуточное беспокойство. Тот словно находился в баре, где его под столом ублажала красотка. Казалось, он совсем не торопился.
– Что ты задумал? – Балда так разнервничался, что даже волосатые ладони защипали от пота. – Я же сейчас выиграю. Р-раз – и победа в чум!
В зеленоватых бусинках глаз Боягуза отразился суеверный страх.
– А вдруг… а вдруг он уже их выпил… а мы не видим?!
Калач склонил голову вбок, но так ничего и не узрел. Два бокала всё еще содержали в себе полный объем «Злата Польши».
– Он не может быть шайтаном, чел.
Булат между тем поймал ртом остатки пены и рыгнул, выдохнув пары хмеля. Первая готова.
– Сушило-то как. Не боитесь, рогатые, обгоню. – И он, как ни в чём не бывало, накрыл освободившимся бокалом из-под пива последнюю рюмку Балды, взяв ее таким образом в стеклянный плен.
– Э… А что это?.. – не понял рыжий чёрт. Он потянулся к бокалу противника, чтобы убрать.
Булат с загадочной ухмылкой шлепнул его по лапе. Попался, кретин!
– А, а, а! Касаться можно только своей тары. Всё остальное трогать или использовать – ни-ни.
Черти будто окаменели. У каждого в широко распахнутых глазах стоял один и тот же дерьмовый вопрос.
Как?
– Чел, выходит, я не могу даже стол потрясти? – Калач напрочь позабыл про сломанную лапу.
– Неа. – Булат взялся за второе пиво. Пил на этот раз быстро и без выкрутасов.
– И сбить бокал чем-нибудь тоже нельзя? – уточнил Боягуз.
– Ну что сказать? И это против правил.
Мгновение ничего не происходило, а потом черти словно с цепи сорвались. Они орали, ругались, брызгали слюнями и обвиняли друг друга в поддавках, плохо сваренном самогоне и еще бог весть в чём.
Булат закончил со вторым бокалом и через силу добил третий. Господи, ну и тяжесть. Он покинул стул, взял Костяную и оперся на нее. В животе булькнуло.
– Я жду, должнички.
Нечисть в страхе притихла. Наступил момент расплаты. Каждый вдруг ощутил, насколько прикипел к собственной шкуре.
– Конечно, конечно, о желтоглазая и непобедимая бестия! – Балда вскочил, завел руку за спину и вернул ее уже вместе с листом. Заколдованная бумага легла на стол. – А отпусти нас, а? А мы тебе за это службу сослужим.
– Да на кой хрен вы мне нужны?
– А вдруг оказия.
Балда полез пальцами в пасть, вогнал грязные ногти в десну и с неприятным, подсасывающим звуком выломал коренной зуб. Боягуз и Калач с неохотой последовали примеру вожака. Еще два раза чавкнуло. На лист опустились три моляра, напоминавшие подгорелые остатки попкорна, превшего в сыром мясе.
– Беда приключится – кинь их в кипящую кровь. Лучше всего в свою, конечно. Ну, или разгрызи как аспирин. И мы всё сделаем честь по чести.
Булат подобрал зубы и подбросил в руке. Хмыкнул. Убрал во внутренний карман «косухи», подальше от «неломак». Должники всегда нужны. Но потом, когда Бессодержательный сдохнет, он из этих рогатых кретинов всю душу вытрясет.
– Может, и сгодитесь на что. Но отныне забудете вкус человеческой крови и перебиваться станете чем бог пошлет: малиной, берестой или булкой просроченной. Это ясно? А теперь замрите.
Оробевшие черти застыли, боясь пошевелиться. Булат перехватил Костяную поудобнее и кончиком лезвия выцарапал у каждого на лбу по печатной литере: «Л», «Х» и «О».
– Что там, чел? Ругательство? Не круто. – Калач, которому досталась буква «Х», с озадаченным видом стер со лба кровь.
– Наградная аббревиатура – чтобы с вами дружки не водились. – Булат рассмеялся, сам не понимая, зачем это сделал. – А если серьезно: надурите – головы взорвутся. – Ложь далась легко, но он, к собственному изумлению, ощутил, что это вполне может оказаться правдой. Будто Костяная, испустившая в этот момент легкую вибрацию, стала гарантом его слов.
Черти, не сговариваясь, поклонились, точно обруганные актеры после фиаско на сцене.
– Долг прошедшей платежкой красен, – изрек Балда, пряча ненависть и злобу за фальшивой улыбкой.
– Валите уже, пока я не передумал.
Нечисть сейчас же порскнула в стороны, разбрасывая всё и опрокидывая. Даже Калач проявил завидное проворство, решив бежать через окно. Вскоре бесы покинули избушку и, петляя, скрылись в серебристом тумане, наполнявшем светлеющий лес.
Ни один из них не обернулся… и не забыл.
Булат подобрал лист Черномикона: в нём, словно за белым шумом, виднелся Лунослав, которого то и дело скручивало, будто металлическую вешалку, и растягивало; временами он напоминал вопящего под кровавым небом человека с картины Мунка «Крик».
– Держись, держись, братишка. Сейчас. – Булат вцепился в бумагу, пытаясь разорвать ее, точно пакетик с чаем, но заколдованная целлюлоза не поддалась. – Черт, такая и слона на скакалке выдержит. Ну-ка.
Он вернул лист на стол, отшагнул и с размаху ударил Костяной. Раздался скрип, будто от керамических черепков, и косу выбило из рук. Сбросив несколько бутылок, она отлетела в «красный угол». Самогонная вонь опять дала о себе знать.
Булат с раздражением достал из «косухи» дважды сложенный фрагмент Беломикона. Тот засиял, напомнив кувшинку, облюбованную светлячками. В следующее мгновение листы Черномикона и Беломикона, похожие как два близнеца, но с разными оттенками кожи, поднялись на два метра в воздух.
А затем – сложились.
Бумага невообразимо проросла сквозь бумагу.
На долю секунды возникла клубящаяся мгла – и из нее выпал Лунослав. Задев спиной стол, он грохнулся на пол. Левая рука угодила в бутылочные осколки. Побежавшая из свежего пореза кровь смешалась с сатанинским алкоголем.
От молодого человека разило нечистотами. Порванные сандалии настаивали на плотном ужине. Летние брючки и рубашку покрывали мазки чужих экскрементов и рвоты. Темные волосы, имевшие едва заметный ореховый оттенок и некогда образовывавшие на голове «горшок», подступали к бровям и накрывали уши. В отросшей бороде застряли отвратительные хлопья неопределенного цвета. Карие глаза неудержимо вращались, точно разболтанные телескопы.
– Лунтик? – Булат расхохотался. – Лунтик! Братишка! Ядрен батон! Дрищ ты мой любимый! – Он обнял товарища, несмотря на вонь, и покрутил.
Они действительно напоминали братьев. Одногодки, разменявшие по четверти столетия каждый. Примерно одного роста – около метра восьмидесяти восьми. Правда, Булат всегда казался выше за счет своего обожаемого кока Элвиса. Вдобавок Лунославу не доставало пары-тройки килограммов мышечной массы, чтобы совсем уж не провисать на фоне поджарого напарника. Впрочем, всё это он с лихвой компенсировал уникальными талантами, бравшими начало в безумном предке.
– В одном поезде родился день… в нём же он и умер, – прошептал Лунослав с потерянным видом. – Потому что ехал тот поезд больше суток. Авторский фильм, однако…
Булат нахмурился. Потом расплылся в широкой улыбке и угостил напарника «сливой». Костяшки указательного и среднего пальцев крепко зажали товарищу кончик носа.
– Б-Булат?! – Лунослав не верил глазам. Издаваемые им звуки так и норовили распасться на части. Он заикался всякий раз, когда сильно волновался. – М-Матерь Божья, жи-живой!..
– А ты зарос, Лунтик. Только по слепку зубов и узнал. – Булат свято верил, что настоящая крепкая дружба требовала циничной и зачастую издевательской честности.
И повод для подобных подколок имелся.
Благодаря диастеме13, между верхними резцами Лунослава можно было впихнуть зубочистку, тогда как неровные и сдвинутые соседи по челюсти могли запросто позолотить ручку дантисту.
На глаза Лунослава навернулись слёзы. Черт, да он готов был разрыдаться! Больше никаких убийств и вкуса чужой крови. Больше никаких всхлипов задыхающегося человека, что обволакивают тебя, словно гель! Больше…
Булат без лишних слов еще раз обнял друга.
– С возвращением, брат.
– У тебя борода? – Лунослав потрогал себя за подбородок. – И у меня тоже?.. Сколько меня не было-то? И как ты умудрился выжить?! – Вид напарника, умиравшего от кровопотери у него на руках, ноющей болью отозвался в сердце.
– А вот это, шаман-брат, та еще история. Но вот ее краткая версия: пока мы с тобой два месяца отсутствовали, всё развалилось.
– Развалилось?
– Да. Ты как? Сам двигаться в состоянии?
Лунослав сделал нетвердый шаг:
– Вроде да.
– Обопрись. – Булат подставил плечо и помог напарнику переступить сбитый порог и выйти наружу.
Сверкал утренний лес. Потёки тумана неторопливыми щупальцами уползали в овраг, на дне которого, казалось, кто-то едва слышно стонал. Близ распахнутого сарайчика с телами на ветру покачивалась корзинка с лентой. Бензиновый генератор всё так же неутомимо перегонял литры топлива в напряжение электросети.
А над всем этим пламенели тошнотворного цвета небеса, подожженные всходившим на востоке солнцем. Казалось, золото сентябрьского рассвета душила красная волчанка.
– А… а что это с небом? – Лунослав задрожал. При взгляде на неестественный бордовый оттенок, заполонивший небосвод, кружилась голова. – Оно же… оно же цвета дьявольской марганцовки!.. Боже. Это из-за Бессодержательного? Где он? Где эта тварь?!
– Затаилась. Большего не знаю, брат. Так что ход за нами. – Булат с сомнением оглядел товарища. – Но сперва наведаемся в бюро – приведем тебя в порядок.
– О! Полцарства за ванну, парикмахерскую и чистую одежду.
– А получишь – душ, бритву и трусы без прорех!
Они засмеялись.
– Погоди, – сказал Булат и заскочил обратно в избушку.
Там он сдернул грязные занавески с окон, поджег и швырнул на пол, залитый самогоном. Огонь вспыхнул почти сразу. Сгоравшие сгустки крови взвивались светящимися алыми точками.
Наконец Булат покинул домик, из щелей которого уже валил мерцавший дым.
– Слушай, Лунь, а ты всё ощущал, пока бумажкой был?
Лунослав побледнел. Говорить об этом не хотелось. По крайней мере, не сейчас.
Господи, мама!.. Я задыхаюсь!..
– Ощущал больше, чем хотелось бы.
– И что, у того рыжего чёрта и вправду в заднице находилось какое-то параллельное измерение?
– Шутишь? Нет, конечно. Тебя надурили. Но спасибо, что не стал рубить сплеча.
Булат замер, обдумывая услышанное, а потом весело хохотнул:
– Вот ведь паршивцы.
Они опять рассмеялись, после чего направились к уазику, ступая по влажной тропинке. По дороге они связались с отделением полиции Погарского района и сообщили о найденных трупах. До Питонина не дозвонились: майор с кем-то разговаривал по телефону. Так что беседу отложили на потом.
А позади огонь всё пожирал и пожирал обиталище зла.
Лаванда притаилась в кустах шиповника, находившихся в тридцати метрах от полыхавшей избушки. Она всё видела: желтоглазый ублюдок преуспел в уличных развлечениях и вернул в строй напарника. Как неудачно.
Она выдохнула сквозь стиснутые зубы и постаралась расслабиться, хоть ее и потряхивало от сладкой, зудящей злобы, убегавшей куда-то вниз живота. На лицо привычной маской наползло глуповатое выражение, глаза по-детски расширились, словно в них проплыло отражение голубого воздушного шарика. Достала телефон.
– Товарищ майор! Разрешите доложить? – Голосок блондинки-лейтенанта разливался беззаботным птичьим щебетом. – Тут такое! Такое! Булат нашел Лунослава, представляете? И тот жив, да! Клинья, как вы и обозначили, не вбивала. Да. Только наблюдение и страховка. Труподелы на второй линии? Я думала… Поняла. Есть заткнуться! – Она с подчеркнутой вежливостью завершила вызов. – Коз-зел.
О, она будет лебезить и притворяться полной дурой. Если понадобится, она раскинет ножки перед этим уродом, изображая похоть и страсть. Бери меня, лошадиный ты кусок дерьма! Но, к ее неизбывному облегчению, майора волновали только работа и собственная жена, с которой они образовывали довольно странный союз. Та женщина, которую она видела всего раз, уравновешивала его дикость.
Лаванда поджала губы. На очереди – визит к настоящему начальству. А там не ругали, не лаяли в лицо и не объявляли выговор. За неудачу попросту сносили голову с плеч. Если не хуже.
Одернув ненавистный китель, она по северо-западной тропинке вернулась к служебной машине.
Как часто вас имеют? Как часто к вам пристраиваются сзади, чтобы посопеть и посокращаться, точно английский мастиф над замершим в ужасе пудельком?
Именно такая аналогия приходит на ум, когда на пороге появляются страховые агенты, коммивояжеры и прочие шулера жизни, запакованные в брючки и белые рубашки с галстучками.
Они, точно средневековые алхимики, превратят свинец ваших пенсионных накоплений в чистейшее золото. Пообещают спасти душу – свободную от финансовой шелухи и имущества. Ведь Боженьку интересуют только нищие идиоты. А за сущие гроши оформят медицинскую карту и трехдневную путевку в «лучший» санаторий области, чтобы наверняка быть уверенными, что со среды по пятницу вас не будет дома.
В-ВУП.
В-ВУП.
В-ВУП.
Именно такой звук издают маховики лохотронов и черных схем. Если вы их слышите, значит, кто-то, свесив язык, уже видит в вас курчавого пуделька. Ну что, дружок, поиграем? Аф-аф.
Верный способ распознать мошенников – это их незамысловатый вопрос: «Как к вам обращаться?» Верный, потому что вселенной на самом деле глубоко насрать на то, как вас зовут. Но есть такой же верный ответ, ознаменовывающий противостояние этим ублюдкам.
Всегда без стеснений отвечайте: «Обращайтесь ко мне – "мой господин"».