Если заглянуть под ковер, именуемый временем, под ним непременно обнаружится пыль. То минувшее. Проведем по нему рукой. Еще разок. Еще. Вот, теперь видно хорошо. Пылинки лет сложились в слово.
Ивот.
Обычный поселок с населением в шесть тысяч душ, основанный аж в 1800 году. Ничего примечательного или броского, словно звон в порожней бочке, что случайно задели ногой. Так бы и катиться Ивоту невостребованным по годам, но в начале третьего миллениума на поселок позарилась градообразующая корпорация «ЗОЛА», чье лоснящееся от успеха лицо приманивало инвестиции со всего мира: Великобритания, Франция, Гонконг и даже Катар. Тогда оккультные изыскания «ЗОЛЫ», точно тлеющие огни шахт, еще не привлекли к себе столько внимания.
В результате прихода «ЗОЛЫ» северо-восточнее поселка возникло его более современное продолжение – будто из неприветливого мистера Хайда в строительных муках родился доктор Джекил14. Поскольку любой населенный пункт России с количеством жителей двенадцать тысяч мог претендовать на статус города, уже в 2002 Ивот пускал в небо воздушные шарики и красил ночь в цвета салюта, празднуя взросление.
Так новоиспеченный город обрел два непохожих района – Старый Ивот, территориально совпадавший с границей прежнего поселка, и Новый, ставший урбанизированной усладой корпораций и крупнейших частных компаний, таких как «X5 Retail Group», «НЛМК» и других мастодонтов бизнеса.
Новый Ивот стремительно расширял границы ойкумены15, напоминая процесс подъема дрожжей, и уже к 2009 площадь района приблизилась к ста квадратным километрам, поставив сам Ивот на второе место после Брянска по многим показателям. Однако в 2010 году промышленный и экономический расцвет сменился загноением.
Наступил чертов Канун.
Пятнадцать дней самоубийств. Свыше шестидесяти тысяч жертв. Почти треть всего населения городка.
Кладбища всходили быстрее домов.
Говоря об Ивоте и о событиях Кануна в целом, один брянский депутат VII созыва, выступая в своем пижонском пиджачке по местному телеканалу «Брянская Губерния», изъяснился так: «Скажите спасибо Господу Богу, что население этой бородавки росло не так быстро, как она сама». К ужасу социологов, мнение политика, пусть и не в такой резкой форме, разделяло большинство. Соседние области. Россия. И даже мир.
Городок почти семь лет напоминал тяжелобольного, единственным лекарством для которого оставалась разогнанная в стволе пуля. Но Ивот так и не обратился в город-призрак. Последние три года на его небосводе всходила счастливая звезда, поднятая временем, сгладившим кошмары Кануна, и к 2020 городок отжился.
В Новый потекли деньги, люди и судьбы.
Грянул второй Канун, вернувший всё на круги своя и даже больше. Основной удар приняло одноименное бюро, состоявшее всего из двух сотрудников. Их поражение проторило путь куда более чудовищному злу.
Суеверия, предрассудки и страхи, казалось, навеки осели в Ивоте. И если Старый держался молодцом, то заброшенные проекты Нового повергали сторонних наблюдателей в тоскливый ужас. Вообразив недоделки Нового района картой тела, можно обнаружить, что место аппендикса приходится точь-в-точь на метрополитен.
О нём и поболтаем.
Подобно отростку слепой кишки, недостроенное метро из десяти станций и протяженностью тридцать два километра вело в никуда и в никогда. Именно эти два слова оставили чиновники и метростроевцы в лице «China Railway Construction Corporation» городку, когда его захлестнула первая волна самоубийств. Подземку забросили, и в любви к ней признались диггеры, бродяги и гонимые ливневыми водами крысы.
Однако с недавних пор исчезли и первые, и вторые, и даже третьи. Ибо во мраке гулких туннелей возносилась песнь смерти.
Итак, Новый Ивот, закат, нервозный променад в сквере.
Софья намотала поводок на руку и примостилась на краешек скамейки Первомайского сквера. Вздорный носик, едва не утонувший в рыжих волосах, подброшенных ветром. Карие глаза с проблеском беспокойства. Джинсовый плащик. Она взглянула на декоративную вазу с агератумом, стоявшую по правую руку, и поджала губы: розовато-аметистовые цветки невообразимым образом навели на мысли о сексе.
НЕНОРМАЛЬНО.
Она поелозила тазом, борясь с неуместным зудом, который так и хотелось достать, смять в руке и кинуть куда подальше – с глаз долой, из лона вон. Перед глазами всплыли лица одноклассниц, кривящиеся в насмешках: «Дай им "поесть киску". Кинь горошинку на язык. Да не будь ты такой стремной! Иначе эти мысли тебя со свету сживут!»
– Не сживут, досужие вы стервы! Не сживут! – Софья опять поелозила тазом. Стало полегче.
В свои пятнадцать она еще хранила женскую целомудренность, старательно отметая философию ровесниц. Особенно тех, кто за одни только выходные умудрялись побыть стойлом для многих жеребцов. Хотя естество ее, конечно же, бушевало и на свой лад гневалось, требуя мужского внимания.
Господи, как же порой хотелось, чтобы ее изнасиловали!
Только напористо и… нежно!
И чтобы у всех на лицах были маски!
На одной лестничной площадке с ней проживал симпатяга Платон – или Платоша, как его называла бабка. Этот девятнадцатилетний студент, обучавшийся в Брянском государственном аграрном университете, появлялся дома лишь в конце недели. Эти дни всегда проходили для Софьи под знаком желания. Или вернее – ЖЕЛАНИЯ.
Поблизости крутился двухлетний черный лабрадор по кличке Гендальф Слюнявый. Не имея ничего общего с одноименным магом, он тем не менее когда-то представлял собой живой пример слова «слюнявый». Еще в трехмесячном возрасте его выделила не особая стать, или окрас, или еще что, а повышенное слюноотделение, совершенно нетипичное для породы. С возрастом это, конечно, прошло, но гравировка на медальоне нет-нет да и напоминала о славных обслюнявленных деньках и занавесках в гостиной.
Прошли пожилые мужчина и женщина. Мужчина кашлял, показывая спутнице носовой платок, то и дело прикрывая им рот. Они спешили домой. Софья бросила взгляд на столбовые часы, располагавшиеся в шести метрах от западного входа в сквер.
Полседьмого.
Приход темноты ознаменовывал собой не только появление зла, прятавшегося днем в подвалах, бойлерных и на чердаках, но и урезал время выгула. Теперь оно зависело от границ световых суток, неуклонно сужавшихся по мере приближения зимы. Бедным собакам приходилось всё больше терпеть.
Солнце зловещим желтком тонуло в искривленной линии горизонта.
Софья хлопнула поводком по ладони. Пора. Может, по возвращении заглянуть в душ? Несколько горячих струек, направленных в нужное место, могли бы на время унять беспокойные мысли. Главное, не поглядывать на штукенцию лабрадора. Это уж точно было бы нездорово.
– Генди, мальчик мой, не держи всё в себе. Удобри что-нибудь. И домой-домой – под одеяло на самоизоляцию.
Гендальф скользнул по хозяйке вопрошающим взглядом. Ее изменившийся запах явственно говорил о течке. Пёс огляделся: самцов, желавших устроить свадьбу на манер собачьей, не наблюдалось. Как странно. Неужели люди настолько не разбираются в запахах? Он гавкнул, показывая, что услышал и понял команду. Затем присел за щербатым цветником, что примыкал к каменистой северной тропинке.
Среди облетавших красных кленов потянуло гнилостными миазмами.
– Фу, Генди! Господи! Что это? – Софья зажала носик. К горлу подступила тошнота, точно мир вокруг заполонили дохлые голуби, как тот, что они видели по дороге в сквер. – Ты знаешь, что твою попу нужно запретить – как оружие массового поражения?
Гендальф, закончив свои дела, обнюхал свежую и гладкую кучку. Нет, его «добро» пахло иначе, привычнее – подтухшей переработанной говядиной. А вот новый запах казался донельзя… противоестественным.
Ветер, будто проклинающая повитуха, зашептал в кронах темнеющих деревьев.
Софью прошиб необъяснимый озноб. Вспомнилось старое поверье, утверждающее, что чувство внезапного холода вызывала чья-то поступь по будущей могиле человека. От этих мыслей стало совсем не по себе.
– Кто здесь? У меня собака! Она ваши косточки вмиг перемелет! – Софья покосилась на лабрадора, и у нее перехватило дыхание: тот, поджав хвост и вздыбив шерсть на загривке, рычал.
Гендальф наконец узнал душок, этот ни с чем не сравнимый сладковатый аромат разлагающейся плоти, формалина и накрахмаленных клеенок из морга.
Так смердели мертвецы.
По ночам, когда хозяйка и ее родители, накаченные феназипамом, спали, он стоял у балконной двери. Вслушивался. Привычный ночной шум, обычно состоявший из гула поливомоечных машин и редких такси, развозивших гуляк по домам, уже давно сменило сосущее безмолвие. Но тишину то и дело прорезали крики, или рёв пожаров, или шелест ног, бредущих в полумраке под светом уличных фонарей.
Мертвецы.
Они что-то искали. Охотились. И встревоженный Гендальф запрещал себе лаять, опасаясь привлечь разлагающиеся тела.
И одно из них, судя по всему, ступило в Первомайский сквер.
– Ко мне, Генди! Ко мне! – Лицо Софьи покрыли бисеринки пота. – Домой-домой. Вот молодец.
Убедившись, что собака послушно потрусила следом, девушка сделала шаг по направлению к кованной арке, украшавшей восточный вход в сквер, и налетела на незнакомца. Неизвестный вонял так, словно представлял собой поданный на ужин сыр «Зловонный Епископ»16. Разило протухшими грушами и таким же тошнотворно гнилым мясом. Как-то отцу Софьи, военному юристу, презентовали подобный сыр, так ее едва не вырвало – прямо в лицо сырного дарителя. То еще воспоминаньице.
Взгляды живого и мертвого встретились.
Софья с надрывом завизжала. Десятки сравнений, уместных и неуместных, пронеслись в ее голове.
Мертвец! Монстр! Тварь, про́клятая Богом!
Пиджак запыленной плетью болтался на одном плече. Наружу выбивалась рубашка, не имевшая рукавов. Изодранные брюки без одной штанины являли взору курчавый сморщенный пах. Открытую плоть, блестевшую черноватым цветом, характе́рным для гниения, покрывали белейшие опарыши. И лицо. Это ужасное, безразличное лицо, на котором никогда не возникнет интереса даже к твоей боли.
Бескровная длань с одной только манжетой вцепилась в волосы девушки. Отражавшийся в мутных зрачках закат напоминал огни траурного кортежа.
– Гендальф! Фас! Возьми его, мальчик! – Софья уперлась в тощую грудь мертвеца.
Ее правая рука, попав в прореху рубашки, погрузились в топь разлагавшихся органов. Хлюпнуло. Истерия захлестнула девушку, и она снова испустила крик, из которого исчезла вся наивность, уступив место грубому, хрипящему ору.
Гендальф, до этого ни разу в жизни не кидавшийся на людей, прыгнул на мертвеца. В голове лабрадора красной точкой пульсировала одна-единственная мысль: защитить. Укус пришелся на оголенную лодыжку, прорезанную руслом из толстых опарышей. Холодная, загустевшая кровь заполнила пасть Гендальфа; мясные черви ощутимо скользнули в пищевод вместе с неосторожным глотком. Пса тотчас стошнило остатками собачьих консервов.
Труп с равнодушием саданул Софью кулаком по голове, будто вбил гвоздь в крышку гроба. В глазах девушки вспыхнуло, и она обмякла в чуть липковатых руках. Мгновением позже ее поволокли прочь из сквера.
Гендальф задрожал всем телом. Налетел. Укус вызвал очередные рвотные позывы. Он остановился, выдавливая из себя, словно в лихорадке, кашистые последыши желудка.
Труп с Софьей на руках зашаркал по Волхонке на юго-запад, направляясь к центру. Гендальф потрусил следом. Вид хозяйки, безвольно распластавшейся на руках дохлого двуногого чудовища, ранил его. Он с надрывом залаял. Надеялся привлечь хоть чье-нибудь внимание.
Однако улицы, опыленные багровым закатом, пустовали.
Изредка в окнах домов отодвигались занавески и возникали бледные лица, на которых читались сожаление и мелочная радость: хорошо, что не меня и не моих близких. Гендальф не понимал, почему так происходит, отчего люди не могут быть стаей. Он лаял, громко скулил, с царапаньем просился во всё, что хоть отдаленно напоминало двери.
Без толку. Люди боялись.
Так они миновали Волхонку, пересекли Пятницкую и вышли на Ангарскую. Показался безлюдный перекресток, пересечение Ангарской и Лихоборских Бугров. Именно здесь, в двенадцати метрах от проезжей части, находился спуск в метрополитен, который так и не достроили в 2010 году.
Сверкала огромная буква «М» с застывшей под ней синей табличкой: «Станция "Балтийская"». Первая из десяти станций по единственной ветке, дававшей под землей крюк по Новому Ивоту.
К подземке стекались фигуры, от которых тянулись танцующие, гротескные тени.
Гендальф заскулил. Мертвецы!
Все они, точно дьявольские сборщики подати, тащили оглушенных людей. Жертв объединяла юность и, возможно, что-то еще, чего лабрадор понять не мог. Многих отличали полученные увечья. Трупы не церемонились. Гендальф окинул носильщиков смерти затравленным взглядом и пристроился за тем, кто тащил его хозяйку. Ее он ни за что не бросит. Никогда.
Вместе с остальными они спустились по гранитным ступеням и прошли сквозь смятую раздвижную решетку, некогда блокировавшую вход в метро. Гурьбой ринулись через турникеты. Последовал затяжной спуск по неподвижному эскалатору. Покойники не спешили: омертвевшие ноги плохо подходили для преодоления высот.
Сама станция оказалась довольно узкой и тесной. По чьей-то прихоти освещение работало. На западных путях стоял электропоезд, на три четверти сокрытый туннелем.
Мертвецы, полупадая, стаскивали ноши на восточные пути. Старательно избегая контактного рельса, подававшего питание на поезда, они исчезали во мраке. Гендальф спрыгнул и затрусил вместе со всеми. От третьего рельса тянуло озоном. Душный, зловонный ветер порывами бил навстречу, как бы говоря: зазеваешься – и тебя размажет несущийся поезд.
Перед «Селигерской», где-то на третьем километре, покойники вливались в северо-западный рукав.
Прошагав в гулкой тишине еще пять минут, Гендальф очутился во внушительном подземном депо с отстойно-ремонтным корпусом. Выезд, ведущий на поверхность, закрывали приваренные к рельсам щиты. Где-то с беспокойством шумела вода.
И сотни, сотни мертвецов – покачивавшихся, словно горелые зёрна на стеблях. Все они внимали одинокому мужскому голосу, шедшему из дальнего края депо.
– Так, эта не подходит. Мимо. А этот уже труп. Перестарались. Ладно, пусть будет. К остальным его. Тут у нас тоже не девственник. И эта давалка. А это… – И всё в таком же духе.
Гендальф взобрался на вагон-платформу и увидел говорившего.
Неизвестный носил бордовую худи без рукавов, рваные линялые джинсы и грязные кроссовки. В накинутом капюшоне, стоявшем колом от засохшей крови, будто бильярдный шар, крутилась голова. Выпадающие волосы. Стянутые едва заметным косоглазием серые глаза в рамках синяков. Татуировка глаза на подбородке.
Руки мужчины не имели жил, мышц и жира. Они походили на обглоданные, разбитые артритом омерзительные позвонки, произраставшие сразу из плеч. Костяные деревяшки, заменявшие пальцы, со стуком бегали по длинному посоху. Сам посох представлял собой невообразимо растянутые мумифицированные человеческие руки. В навершии, образованном из скрюченных кистей, бился мутный зеленый огонь.
Мужчина сортировал добычу. Он принюхивался к принесенным, потом с сипением выдыхал, будто страдая от астмы. Гендальф удивился: неужели страхолюдина, кроме вони, заполонившей депо, может разобрать что-то еще?
Тех, кто не проходил малопонятный отбор, оттаскивали в сторону и душили прямо на рельсах. Парня в клетчатой рубашке. Подростка, выбежавшего в сумерках на улицу, чтобы расплатиться за неудачный фант. И многих других. Затем огонь посоха вспыхивал, и убитые вставали. В ряды мертвецов вливались еще свежие, молодые тела, которым предстояло сгнивать прямо на ходу.
Гендальф не знал, кто всем заправляет, зато неизвестный в рваной толстовке полностью отдавал себе отчет в том, кто он.
Когда-то за спиной трепались, что у него повадки эрегированного пениса. Этакое характе́рное подрагивание, словно в предвкушении безраздельной власти над влагалищем. Обычно подобная стойка проявлялась в общении с подчиненными, говоря о его истинном отношении к ним.
Когда-то он получил при рождении имя Пелагей – заготовку для девочки. Только родился страдающий легкой формой косоглазия пацан.
Когда-то, в прошлой жизни, он наделал немало ошибок.
Проработав на Ивотском стекольном заводе без малого почти всю гребаную жизнь, он добрался до кресла директора. Но сладкие девочки и шипучка окружали его совсем недолго.
«ЗОЛА».
Всё чертова «ЗОЛА».
Выкупив контрольный пакет акций, она вышвырнула его вместе с дружками на улицу. Ублюдки нуждались в заводе, тогда как он отчаянно нуждался в деньгах и хорошей жизни. Последующие несколько лет он рвал жилы, пытаясь заново пробиться в люди. Но характер, призывавший мазать дерьмо на других, чем разгребать его, давал о себе знать. И он вернулся в Ивот, горя желанием пустить «ЗОЛУ» по ветру.
Глухой мартовской ночью к воротам его коттеджа прибрел довольно скользкий тип. Предложил абсурдное: пойти путем, противным Богу. А напоследок оставил занятную книжицу, содержавшую ритуалы племен Восточного Камеруна. Колдовство, убийства, демонические начала и всё такое.
И он, черт возьми, увлекся.
Сколотив шайку из таких же обиженных кретинов, он основал местечковый культ, промышлявший в районе Старого Ивота.
Черное Солнце.
Красивое и идиотское название, подходящее для какого-нибудь бабского коктейля. Он тогда еще не знал, что «ЗОЛА» практиковала создание подконтрольных групп оккультистов и фанатиков. Их, как разменные монеты, швыряли в пасти астральным сущностям и заталкивали в глотки властям. Обычная практика.
Черное Солнце оказалось одной из них.
Просто шуты, похитившие восьмилетнего пацана, чтобы призвать какую-то там тварь. Но вмешались два молодчика из бюро, нанятые папашей мальца. Только не настоящим, а приснившимся. Немногим удалось унести ноги, когда ожившее сновидение рубило их в том чертовом подвале.
Кошмар, приснившийся ребенку, привел помощь! Возможно ли такое вообще?
Тем же вечером его схватили громилы «ЗОЛЫ». У него в руках выращивали насекомых, прозванных «кровавиками». Вымерший вид дохристовых времен. Прожорливые жучки питались исключительно живой плотью. В итоге конечности иссохли, став подобием пергаментных ульев. Потом беспамятство. Очнулся он уже в одной из больниц Нового Ивота.
Без рук.
Но это не помешало дебилам в полицейской форме приковать его к кровати. За сраные ноги. Да что он вообще мог ими сделать?! Пробить пол?! Сплясать чечетку?! Наследить?!
На втором часу после пробуждения он узнал, что спасением жизни обязан тем самым типам из бюро «Канун». Спасли?! Да они просто отрубили его злогребучие руки!
Беспомощный калека, который не мог даже поонанировать, – вот кем он стал.
На третью неделю реабилитации он услышал перекликавшиеся голоса.
Забери нас.
Покачай.
Убаюкай на груди.
Поначалу это казалось забавным: его, преступника-инвалида, одолевали слуховые галлюцинации. Но мир снаружи слетал с катушек, и он принял собственное безумие.
Как-то, попросившись в туалет, он избил ногами медсестру. У нее даже что-то хрустнуло в шее. Счастливица: она хоть могла схватиться за место удара.
Через шахту для сброса белья он добрался до прачечной, а уже оттуда – до подвала и подземной парковки. Голоса направляли его
Растерянный и загнанный, он очутился у герметичных баков с органическими операционными отходами. Однако источник голосов обнаружился не в контейнерах, а за ними.
Вещали его отрубленные руки.
Будто долговязые любовники, они сплелись в иезуитский посох, лежавший в сырой темноте. Зеленоватый огонь навершия пульсировал. Он знал, чувствовал: непостижимое существо, вторгшееся в Брянскую область, благословило его ампутированные конечности, превратив их в совершенное орудие мести.
В орудие, которое он, черт побери, не мог взять!
С губ посыпались сухие смешки, вестники истерического смеха, – и плечи пронзила боль. Из бинтов и обветренных шрамов рвалось нечто. Он упал, с воплями собирая телом грязь. Контейнеры с органическими отходами задергались. Когда всё закончилось, он встал и потер онемевшее от крика лицо.
Почувствовал рельеф черепа под кожей.
Новые руки были прекрасны и совершенны. Он заглянул в контейнеры: мешки с органическими отходами сдулись. Посох привел к материалу, послужившему стабильной основой для новых дланей.
Голоса, шедшие из пламени навершия, шептали пропахшие кровью тайны. Он понимал, что занимается чистейшей воды некромантией – крепит власть над мертвыми. И каждый раз он улыбался, когда думал об этом. Потому что занятие некромантией имело признаки высокой должности: ты ни черта не понимаешь, а всё работает.
Своих первых кадавров он воскресил в больничном морге. Патологоанатом, взвешивавший желудок подавившейся за обедом женщины, в итоге остался без своего. Славный обмен любезностями, что и говорить.
Укрытие нашлось в недостроенном метрополитене, куда ни один человек в здравом уме не сунется. Диггеры и всякие бродяжки не в счет.
Потекли ночи террора, когда мертвецы, слоняясь по улицам и проспектам Нового Ивота, выискивали и задирали живых. И всё же мышечная масса орды нарастала не так быстро, как хотелось бы.
Решение подсказал посох.
По счастливой случайности и инженерному недоразумению именно здесь, в депо, находилось техническое помещение с доступом к водопроводным трубам. Они шли от станции водоподготовки, где воду отстаивали, фильтровали и обеззараживали, до водонасосной, откуда вода уже распределялась по всему городку.
Спор между «Ивотводоканалом» и железнодорожниками о трассе водопроводных труб зародился еще на заре планировки Нового района. Одним грозило затопление, другим – загрязнение. Однако компромисс был найден, и в депо организовали аварийный доступ к трубам, тогда как основную их магистраль, погрузив глубоко в землю, отвели далеко на запад.
Требовалось всего ничего – отравить бежавшую в город водицу.
И травануть ее следовало так, чтобы жертвы после смерти сразу обращались; чтобы не пришлось совершать паломничество в их поисках. В таком случае прирост трупов, по его самым скромным подсчетам, составит около двадцати тысяч. И это только за первые двое суток.
Тысячи и тысячи холодных, безжизненных тел, шагающих сами по себе.
На самом деле он не нуждался в крови тех, кто, будучи половозрелым, не имел коитуса с противоположным полом. Для ритуала осквернения воды сгодились бы и шлюхи. Главное, чтобы сердца бились. Да, бзик. Да, причуда. Но ему отчаянно хотелось идти по новому пути правильно. Может, он просто старомоден?
Настал черед полуголого чернеющего трупа в опарышах. Мертвец прошаркал к некроманту и, держа за волосы девушку в джинсовом плащике, предъявил ее. На скуле жертвы набухал бордовый синяк.
Пелагей принюхался. Ароматы тел многое ему говорили. Эта пахнет как детская присыпка с корицей. В яблочко. Барыня о сексе только мечтает. Он щелкнул пальцами.
– Приковать ее. Эта последняя. Остальных – в расход.
Гендальф с осторожностью пробирался под электропоездом, стоявшим в восточной части депо. К счастью, зловонные фигуры не проявляли к нему интереса. Они, точно очарованные, не отрывали мертвых глаз от навершия посоха. Некоторые душили притащенных людей. Кое-кого, под истошные вопли, украдкой ели.
Пасть жгло. Похоже, он чем-то заразился, когда попробовал на вкус голень трупа. За всю свою короткую жизнь ему лишь раз понадобилась медицинская помощь. В апреле он подцепил крохотного клеща, засевшего в складках шеи. Хозяйка удалила насекомое, а ветеринар сделал инъекцию от пироплазмоза17, хотя сам лабрадор проблем со здоровьем не испытывал.
Сейчас же казалось, что на губах, деснах и даже языке поселились десятки клещей. Маленькие жгучие уколы вынуждали держать рот открытым. Слюни срывались пенистыми клубами. В уголках зрения собирались черные мшистые точки. Запахи обострились, даже по собачьим меркам.
Он прокрался к концу поезда. Обладатель посоха как раз заканчивал изучать Софью, будто мясную вырезку на рынке. К вящей радости лабрадора, хозяйка чем-то приглянулась страшиле, и ее потащили к семи жертвенникам, представлявшим собой выскобленные и оборудованные кожаными ремнями бетонные блоки.
У северо-восточной стены находилась комнатушка с обвалившимся входом. Внутри, под аварийным освещением, маячили вентили, латунные манометры, измерявшие давление воды, и массивные, рокочущие трубы, чей диаметр, около тысячи миллиметров, обеспечивал высокую пропускную способность. По одной из труб будто прошлись консервным ножом. За короной погнутого металла пенился быстрый поток воды.
Шесть из семи жертвенников в основном занимали девушки-подростки. Нашлось место и пареньку, сплошь усеянному угрями. Губы жертв стягивали тонкие красные черви, не давая воли голосу и чувствам. Всё, что оставалось несчастным, – извиваться и всхлипывать, ощущая, как во рту скапливается кровь.
Софью определили на свободное место, и Пелагей стянул ее запястья и лодыжки ремнями. Девушка стукнулась головой, и ее глаза открылись. Сперва в них ничего не отражалось, кроме искреннего непонимания. А потом влажным блеском сверкнул страх.
Визг ударил тонким звуковым росчерком. Софья ощутила на себе благодарные взгляды прочих жертв. Пелагей поморщился и наотмашь ударил девушку, словно уличную девку, не умевшую работать ртом. Губы Софьи треснули и онемели. По щекам побежали слёзы.
Гендальф едва сдержался. Он не боялся смерти и готов был спасти хозяйку ценой собственной жизни, но даже он, верный и любящий друг, понимал, что не преуспеет. Расчистить путь вряд ли удастся; кончина будет напрасной. Ему требовалась подсказка. Или приказ. Что угодно.
– Тишина – это уважение к жрецу и залог хорошего питания в столовой, – заметил Пелагей без тени иронии. – Ты на удивление чистая и непорочная. Ни капли в рот, ни сантиметра в зад? Или это про гомофобов? Не помню.
Софья перевела взгляд на отвратительные руки мужчины. Ее парализовало от страха. Рот сам по себе стал открываться для вопля.
– А, а. – Пелагей погрозил пальцем.
Она кивнула, показав, что не будет кричать. В ушах звенело.
– Секс – занятие не слишком увлекательное, да? – полюбопытствовал Пелагей. Он сунул руку в карман толстовки и выудил горсть красноватых червей. Выбрал самого тонкого. Пальцы скользнули по капюшону и вернулись с цыганской иглой, побуревшей от крови. – Может, у тебя медортофобия18? – Голос сочился участием, но взгляд шизофреника утверждал обратное.
– Я… я не знаю, что это. Пожалуйста, не надо!..
– Малышка, ты хранила целомудренность. Пришла пора воспользоваться одноразовым даром природы.
– Прошу, прошу, прошу, вас!.. У нас есть деньги!.. Всё, что скажете! Прекратите!
Некромант вдел червя в иглу, пустил узелок и решил начать с уголка рта, где у девушки находилась аккуратная родинка. Гендальф запрыгнул к жертвенникам, привстал на задние лапы и ткнулся мокрым носом в ладонь хозяйки. С безмолвной просьбой заскулил. «Скажи, скажи, что мне делать!» – читалось в его взволнованных глазах.
– Гендальф?! – Софья со всхлипом рассмеялась. Она совсем позабыла о нём. – Гендальф! Мальчик мой!
– Гендальф? – Пелагей с недоумением воззрился на черного лабрадора, встретившего его взгляд рычанием. Потом вперился в колыхавшийся массив мертвецов. – Собак тоже убивайте! Неужели всё надо разжевывать?
Мертвая масса гниющих тел колыхнулась. Первым к жертвенникам полез уродец, притащивший Софью. Растопыренная угольная пятерня с содранными ногтями потянулась к псу.
– Помощь! – В голосе девушки стальной струной звенела истерика. – Приведи помощь, Гендальф!
Пёс замешкался, не ожидав, что его отошлют. Потом всё же гавкнул и молнией нырнул под поезд. Над головой зашелестели ребристые перегородки днищ вагонов.
– Гендальф. – Пелагей в задумчивости воздел глаза к потолку. – Да пускай бежит себе. Кого он, в сущности, приведет? Хоббитов, что ли? – Он склонился над Софьей. – Ну-ка, дорогуша, стисни губки.
Гендальф услышал позади крик хозяйки. Глаза лабрадора застили слёзы. Но он выполнит приказ, хоть тот и бил в самое сердце, переполненное любовью. Ведь он – хороший мальчик.
Через несколько минут Гендальф уже летел вверх по ступеням эскалатора.
В голове шумело. Казалось, где-то плещется озеро, давя на уши. Запахи сделались до боли яркими и болезненными, будто каждый из них обрел собственную неоновую подсветку.
Лабрадор выскочил на безлюдный перекресток. Хворое небо уже вызвездило.
Он приведет помощь, спасет обожаемую хозяйку. Но люди не стая – крысы за шторами. Значит, надо разыскать тех, кто хоть немного похож на собак. Но кого? Кто это? Какие-нибудь собачьи боги? Гендальф с пронзительной тоской завыл, обращая взгляд в гипнотизирующий звездный небосвод.
Явитесь же, о святые покровители верных лабрадоров!
Один из запахов обрел нездоровую, противоестественную насыщенность. Буквально шибанул в нос. Ветер принес странные ароматы. Пахло свежей, пружинистой выпечкой, от которой закатывались глаза, и земляничными «неломаками», отрадой любого пса. К этому примешивался неповторимый библиотечный букет – с ворсинками бумаги, оседающими на языке.
Тянуло откуда-то издалека. Гендальф ужаснулся, поняв очевидную вещь: будь он здоров, ему в жизни не удалось бы уловить эту смесь ароматов. Похоже, зараза, вгрызавшаяся в тело, приблизила его к похитителю хозяйку. К Человеку В Капюшоне. А значит, времени не оставалось.
Гендальф, царапнув асфальт, рванул на поиски.
Несколькими часами ранее.
К ступеням Ивотского дома культуры, двухэтажному блекло-оранжевому зданию, центру празднеств и всех мало-мальски значимых драк в Старом Ивоте, подкатил уазик бюро. Ветер гонял листву. Покачивались тени, рожденные игрой вечернего солнца в кронах лип и тополей. Пролетарская казалась пустынной и позабытой, точно дорога, ведущая к обрыву.
Лунослав с мрачным видом покинул место пассажира. Сдернул с шеи колодку из подвесных ароматизаторов, в которых просидел всю дорогу от Дохновичей. В раздражении повел плечами: от него разило как от бочонка с квашенной сельдью.
– Боже, ну и амбре. Не забудь потом сиденье помыть. – Булат выпрыгнул из машины. – А еще лучше – сожги и поставь новое.
– Сам, что ли, лучше? – огрызнулся Лунослав. Ароматизаторы полетели в урну. – Волосы кровью уложил, будто дамочка-каннибал с залива Галвестон.
– Красота требует жертв.
– Если только человеческих.
По дороге Булат рассказал о больнице, танце с косой и беседе с Питониным. Лунослав, напротив, говорил с неохотой. Будто прорывался через психологический барьер. Но и того, чем он поделился, хватило, чтобы напарник изменился в лице. Позже они созвонились с Питониным, и майор загадочно посулил бюро «Канун» государственную опеку, что бы это ни значило.
Вдобавок Лунослав осмотрел волдырь на груди напарника. Длительный контакт с Черномиконом еще два месяца назад пробудил внутреннее око, доставшееся, видимо, в наследство от безумного предка. Не то чтобы Лунослав всегда понимал, что видит, но иногда и ему везло. В данном случае вывод напрашивался сам собой: в Булате зрел антиблизнец Черномикона. А еще новообразование испускало радужное сияние.
Причина появления Беломикона так и осталась тайной за семью печатями.
Молодые люди взошли по ступеням. Пепельно-серая вывеска, бившая по глазам красными буквами, извещавшими о графике работы бюро, валялась в полуметре от входа – расколотая надвое. Тяжелые двери Дома культуры застыли распахнутыми вратами. В проём золотистой поземкой тянулся след из листьев.
– Вот что это, а? – Булат подобрал половинки вывески. – Будто отзыв из каменного века. Интернет же на дворе. Пиши разносы по самое «не хочу».
– А они и написали. – Лунослав кивнул в сторону послания, оставленного на стене губной помадой. – «Вечная память красивому дураку».
– Даже и не знаю, кого имели в виду. Если красавца – то меня. А если дурака…
– …то тоже тебя. Как же помыться охота.
Лунослав прошествовал в прохладный холл. Старое здание казалось заброшенным. Ни тебе голосов вокальных групп, ни топота танцевального кружка, чьи занятия приходились на полседьмого вечера. Вообще ничего. Не слышался даже телевизор из каморки склочника Герасина, отвечавшего за помещение музея истории.
– Похоже, ни души.
– Так вернем жизнь в этот склеп. – Булат, зажав под мышками пострадавшую вывеску, поспешил в восточный коридор.
Бюро «Канун» базировалось на первом этаже, напротив входа в концертный зал, и занимало два рабочих кабинета, разделенных гипсокартонной стеной: приемную и зону рабочих встреч.
Раньше здесь обитала какая-то шишка из администрации вместе с помощницей, пока Канун не смял и эти жизни. Кабинеты отскоблили от крови и сдали в аренду. Правда, пули, отправившие мозги чиновника и его секретарши проветриться, так и не сумели выковырять из бетонного потолка. Приняли соломоново решение: заштукатурить.
Вскоре после начала работы на поприще противодействия паранормальному Лунослав и Булат погрязли в круглосуточных дежурствах. Так, незаметно, мало-помалу, они практически переехали в бюро. Причем Булат въехал не только с гантелями, скоростной скакалкой и подшивкой «Penthouse» за 2018 год, но и со средствами по уходу за волосами.
Ввалившись в кабинеты, молодые люди замерли.
Лакированные двустворчатые двери из натурального дуба оказались взломаны. Горчичного цвета диванчик для посетителей давился поролоном, лезшим из рваных дыр. Место компьютера с вечно открытой «Косынкой» пустовало. На полу пестрели фантики от леденцов «Кармолис» и шелуха от семечек. Поваленные стеллажи с литературой оккультного толка закрывали проход во второй кабинет. Только бухгалтерский сейф, развороченный в свое время изнутри Черномиконом, не вызывал оторопи.
Лунослав ощутил, как задергалась правая нога.
– Только бы «сменку» не порвали. Я же тогда натурально с катушек съеду! – Он обогнул журнальный столик, служивший полем боя для шашек и партий в «Каркассон»19, и протиснулся в зону рабочих встреч.
Здесь всё осталось нетронутым: тахта и еще один диван, обеденный гарнитур, шкафчики с личными вещами, укромный закуток, отправляющий нуждающихся прямиком в совмещенный санузел. Обыденная обстановка насторожила Лунослава. Он заглянул в комод с одеждой. На футболке лежало зеленое яблоко, настолько великолепное, что, казалось, именно оно снималось в рекламе всех мыслимых и немыслимых соков.
А еще яблоко едва заметно двоилось.
Лунослав осторожно поднял его за черенок:
– Булат, а ты в курсе, что к нам наведалось нечто пострашнее банальных вандалов?
– Анальные скандалы? – отозвался тот, выкладывая на подоконник половинки вывески. – С чего взял?
Лунослав вернулся в приемную тем же лазом под стеллажом.
– С того. Полюбуйся. – Он подобрал вилку с засохшими остатками лапши и ткнул яблоко. Кожица лопнула, и из проколов, будто колбаски гнилого фарша, полезла земля с дохлыми мошками. – Плоть неупокоенного погоста в натуральной оболочке. Хочешь?
– Сам давись такой некондицией. – Булат поднял опрокинутый самовар, некогда притащенный им в бюро, и заглянул внутрь. И сразу же мотнул головой, будто от пощечины. – Эти уроды еще и в бабкину любовь насрали!
– Это еще куда? – Лунослав швырнул яблоко вместе с вилкой в мусорный пакет.
– Куда-куда! В самовар!
– Ну, знаешь ли. Я больше чай из него пить не стану.
– Еще как станешь! Дай только время, хлорку и шелковую тряпочку.
Где-то через полтора часа, разделив брюзжание на двоих, они навели относительный порядок. Затем Лунослав избавился от провонявшей одежды и побежал в душ. Рука сама схватила шампунь напарника. Мягкость кашемира и красота в полном объеме! Булат взялся за чистку и дезинфекцию самовара. Закончив с первоочередными потребностями и самоварным долгом чести, молодые люди сбрили бороды и подравняли друг другу волосы старыми канцелярскими ножницами.
Получилось, как ни странно, фасонисто и свежо.
Гендальф задыхался от бега. Губы жгло, будто по ним ползали мириады рыжих муравьев. Он кашлял, хватал саднящей пастью воздух, но не сбавлял скорость. Над головой сверкало бриллиантовое поле оттенка крови. Людей на улицах и проспектах почти не встречалось. Горожане прятались, пережидая очередную карманную ночь дьявола.
Лабрадор свернул на Викторенко и помчался по Черному мосту – километровому транспортному перешейку, одному из трех основных путей, соединявших районы Ивота. Божественный запах вёл именно в Старый. На дне оврага под мостом злилась безымянная речушка.
И чем хуже ему становилось, тем явственнее он понимал, куда требовалось бежать.
Прошлепав по одной из луж, Гендальф остановился, чтобы утолить жажду. Бока ходили ходуном. Вода, оставшаяся после дождя, пролившегося в полдень, несла в себе радужные разводы машинного масла. Лабрадор наклонился и застыл как вкопанный.
Из подрагивавшей лужи на него смотрел отвратительный и мерзкий пёс. Побитая язвами шерсть. Поросшая кривыми хрящами морда. Мутно-белые глаза. Развалившаяся пасть скалилась, пуская слюни.
Гендальф запаниковал. Он не такой, он – хороший мальчик! Лабрадор ударил лапой отражение, и поверхность лужи вновь стала пристанищем машинного масла и пластикового стаканчика.
Он бросился вперед, обжигаемый мыслью, что времени почти не осталось.
Лунослав оглядел себя. Походные светло-коричневые штаны с обилием карманов. Красно-оранжевые кроссовки. Футболка с надписью «Ем гусей и избирателей», полученная на халяву в апреле прошлого года на митинге, устроенном какой-то левой оппозицией. Кивнул, удовлетворенный увиденным, и наконец вышел в приемную.
Булат как раз заканчивал вертеть краником самовара, разливая чай по кружкам. Аромат вишневых веточек и сушеной малины сводил с ума. Казалось, рядом должны были раскинуться яства. Гурьевская каша с орехами и сухофруктами! Калачи на сметане! Расстегаи с осетриной! Однако близ кружек валялась лишь горстка земляничных «неломак».
Сам Булат то и дело проводил пальцами по свежевыбритому подбородку. Его волосы, вымытые и тщательно уложенные в кок Элвиса, вороньим крылом блестели в свете ламп дневного света. За окном давно стемнело.
Лунослав присел на край дивана, подальше от порванной обивки, и взял кружку. С опаской принюхался. Взял «неломаку» в форме треугольника, закинул в рот. Поморщился. Как это вообще есть? Словно окаменевший пенопласт, сбрызнутый ягодными духами.
– А есть что-нибудь посущественнее?
– Лапу не дам. – Булат тоже расположился на диване. – Сам сосать буду.
– Издеваешься? Твои лапы самовар от дерьма чистили.
– А еще – стригли чьи-то плохо промытые сальные патлы.
– А вот за это спасибо: окончательно аппетит испортил.
Они сделали по глотку. Говорить не хотелось. Горячий и духовитый чай, словно заботливый хозяин, раскладывал мысли по полочкам.
Заслышался собачий лай. Запыхавшийся. Обреченный.
Сотрудники бюро, недоумевая, переглянулись. Лай прокатился по коридорам, и в приемную влетел черный лабрадор. Дрожа всем телом, он с шумным свистом втягивал воздух. Шерсть свалялась от пота. Глаза смотрели, но будто не видели. Пасть оставалась открытой.
– Матерь Божья, некроз! – ахнул Лунослав.
Морду пса покрывали оспины язв, похожие на следы, оставленные сигаретами. Больше всего досталось губам, деснам и языку. Некоторые язвы имели гангренозный черный цвет. На таких собрались капли крови, напоминавшие маленьких пиявок.
– Черт, приятель! Как же тебя угораздило? – Булат вскочил, чтобы набрать воды странному гостю.
Лунослав поднял руки, показывая, что ничего дурного не сделает, и оглядел собаку.
– Надо бы удалить увлажненные очаги и наложить атравматическую повязку. Ты, дружок, определенно контактировал с мертвой плотью.
Гендальф разразился надсадным лаем. Он не верил своей удаче. Загадочное благоухание исходило от этих двоих. Аромат книжных ворсинок витал вокруг кареглазого, а второго окутывал духмяный запах выпечки. А еще от них тянуло волшебными «неломаками».
Собачьи боги собственной персоной!
Несмотря на тупую боль, стягивающую мышцы, Гендальф запрыгал, призывая следовать за ним.
Булат вернулся с водой в красной миске и поставил перед псом. Тот с благодарностью погрузил в нее морду. С шумом захлюпал. Вода приятно холодила язвы. О луже вспоминать не хотелось.
Булат взглянул на ошейник:
– К нам сам Гендальф пожаловал. Да еще и Слюнявый.
– Только слюни при таком заражении давно пересохли. – Лунослав сгреб со столика «неломаки» и ссыпал их рядом с миской.
Гендальф пару раз укусил горку земляничных печений, с трудом проглотил. Вкуснейшее, вкуснейшее блаженство! Затем кинулся в коридор и заглянул обратно. Гавкнул, пританцовывая от нетерпения на месте.
– Кажется, кто-то в беде. – Лунослав накинул ветровку цвета хаки. – Надо же, заявитель – собака. А Бессодержательный?
– А разве не сказал один мудрец: помог собаке – спас мир? – поинтересовался в ответ Булат.
– Боже, этот мудрец – ты?
– Чувак с упаковки собачьего корма. Погнали.
Они заблокировали двери бюро с помощью гибкого велосипедного замка, обвив им ручки, и выбежали за лабрадором на улицу. Гендальф уже поджидал возле уазика, безошибочно определив их собственность. Он вставал на задние лапы и просился внутрь. Булат с удивлением впустил собаку на заднее сиденье.
– Господи, да он умница! – заметил Лунослав, садясь за руль.
Булат, устроившись рядом с псом, приобнял его:
– Значит, так. Я показываю рукой, а ты лаешь, если нам туда. Справишься?
Гендальф отрывисто гавкнул, подтвердив, что эта задачка ему по силам. Он в нетерпении заелозил, не зная, как еще поторопить собачьих богов. Ведь его любимая хозяйка попала в беду! А вдруг она уже умерла? Тогда… тогда он больше ее не увидит, не уткнется холодным носом в складочку за коленом, не услышит ее веселый визг.
На глазах пса сверкающими озерцами застыли слёзы.
– Кто скажет, что собаки не умеют плакать, да будет проклят, – прошептал Булат.
Лунослав, следивший за ними через зеркало заднего вида, ощутил, как у него самого защипали глаза.
Уазик бюро с визгом дернулся с места.
Благодаря полупустым дорогам они без помех доехали до Нового Ивота за каких-то двадцать минут. И это даже несмотря на то, что им приходилось останавливаться на каждом втором перекрестке, чтобы Булат, будто регулировщик, широкими жестами показывал направление, а Гендальф гавкал.
Наконец они проскочили Лихоборские Бугры и выехали на пересечение с Ангарской. Лабрадор сразу заскулил и в беспокойстве царапнул обивку дверцы. Его тревожный взор приковывала сверкающая буква «М», под которой начинался спуск в недостроенное метро.
Из подземки вырывалось зеленовато-мутное сияние, затапливая окрестности мертвенным светом, отчего казалось, что безлюдные улицы получают смертельную дозу радиации.
Уазик объехал декоративные столбики с цепями и замер. Покачивалась вывеска «Станция "Балтийская"». Небеса пронзали колючие гвоздики звезд.
Булат выпустил лабрадора, и тот, заливаясь сиплым лаем, скрылся во мгле цвета гнилой травы.
– Да погоди же ты! – Сотрудник бюро выругался. Тоже вылез и потянулся за Костяной. – Метро? А в метро-то у нас что за беда? Боже, светит так, будто ураном тархун обогатили.
– А обогащают сам уран, неуч. – Лунослав захватил перевязь с колуном.
Злоруб.
Вполне себе имечко… для артефакта, порожденного затянувшимся кошмарным сновидением.
С виду Злоруб выглядел современным дровосечным колуном, предназначенным для рубки и колки древесины. Красное топорище из фибергласса с черными резиновыми накладками. Восемьдесят девять сантиметров длины и чуть более трех килограммов веса. Прокаленная стальная головка.
Да, с виду – вполне обычный.
Только внутри клокотала сила кошмаров. Сила, которую Лунослав не мог постичь. Однако это не мешало колуну, наравне с Костяной, быть смертельно опасным для порождений нечеловеческого порядка.
Когда они с Булатом только начинали в бюро «Канун», одним из первых дел стало похищение восьмилетнего Глеба Комарова. И никто знать не знал, что заявитель, отец ребенка, на деле являлся плодом сновидения мальчика, медикаментозно погруженного в кому. Кашу заварили кретины, именовавшие себя культом Черного Солнца.
И сотрудники бюро, сами того не ведая, привели страдающий сон в их логово.
Позже Питонин передал дровосечный инструмент сотрудникам бюро. Для колуна подобрали отличную перевязь из шорно-седельной кожи, охватывающую плечи так, что его головка торчала над правым. Лунослав набил немало шишек, привыкая к положению артефакта за спиной.
Вдобавок он чувствовал, что Злоруб еще унаследует свою историю.
Булат взглянул на товарища, шагавшего в глубокой задумчивости в сторону метро. На лице того – ни следа от боязни замкнутых пространств. А уж клаустрофобия в кладовке Лунослава занимала не последнее место.
Они спустились по гранитным ступеням, миновали снесенную раздвижную решетку. Скользнули взглядами по намалеванной надписи, оставленной диггерами: «ПРИХОЖАЯ САТАНЫ. ЗАНЕСИ ЛАВРОВЫЙ ВЕНОК И СЕРДЦЕ». Зеленоватая мгла с равнодушием приняла их в свои объятия.
– Лунтик, а как же «задыхаюсь» и «чертовы стены меня раздавят»? Куда всё подевалось? Уж больно ты грозен, как я погляжу. Откуда стальные нервишки?
– От пыток, вестимо. Отец, слышишь, рубит, а я… – Лунослав осекся, сообразив, что против воли подыграл товарищу, частично переделав небезызвестное стихотворение20. – Не дури голову! В ней и так… всякого.
– Хозяин – барин. Напьешься – сам жилетку для стихов попросишь.
Они вошли в вестибюль метро. Изумрудное сияние, шедшее из недр подземки, приглушало искусственное освещение. Гендальф поджидал их в распахнутой кабинке контролера-кассира. Он сидел на пыльном стуле и неотрывно смотрел на неработающие эскалаторы, убегавшие в зеленоватую глубь. Ощущался сладковатый аромат смерти, от которого хотелось бежать без оглядки.
Булат принюхался:
– Кто враг?
– Судя по вони, либо дохлый сыр, либо твои носки после бассейна. – Лунослав повел носом, и его едва не вырвало. Сердце бешено заколотилось. – Это птомаины. Они же – трупные яды. Кадаверин и путресцин. Запах разложения белка.
– А можно по-человечески?
– Так п-пахнут трупы.
Булат со вздохом оглядел себя. Чистым, похоже, оставалось быть совсем недолго.
– Зараза. Гендальф, ты идешь?
Пёс наблюдал танцующие огни. Вспышки мутно-зеленого пламени манили его… к хозяину, к Человеку В Капюшоне. Словно с подхваченной некротической заразой он присягнул на верность истязателю хозяйки.
Гендальф заскулил, боясь нового себя, который таращился тогда из лужи. Побежал вниз по эскалатору. Он должен во что бы то ни стало довести собачьих богов до хозяйки. Должен! Потому что только так и поступают хорошие мальчики.
Оставив позади турникеты, сотрудники бюро последовали за собакой.
Какое-то время Лунослав автоматически спускался за Булатом, шагавшим с косой вразвалочку. Но потом что-то изменилось. Неясная тревога, преследовавшая его с момента возвращения человеческого облика, наконец-то обрела четкие, осознаваемые контуры.
Лунослав остановился и обхватил ладонью липкий лоб, будто его мучала мигрень.
– Булат, слушай. А я… я – цел?
– В смысле? – Булат на всякий случай пробежался взглядом по эскалатору. Ничего. Лишь Гендальф всё так же спускался, будто очарованный чем-то.
– К-кажется… кажется, Черномикон забрал часть меня.
– И что бы это значило? Мне гадать? Ты теперь обрезанный?
– Я серьезно!
– Стой смирно. – Булат осмотрел напарника. Поцокал языком. – Черт возьми, а ведь ты прав: прямо видно, как она едет.
Лунослав не на шутку перепугался:
– Кто едет? Что едет?!
– Твоя крыша! Успокойся. Ничего нового: всё тот же беспокойный умник. Пошли уже.
Однако Лунослав чувствовал опасное изменение внутри себя. Будто где-то от подбородка и до таза натянули струну, что вот-вот должна была лопнуть.
Преодолев последние метры эскалатора, они вышли на станцию. Изумрудная мгла вытянутым веретеном тянулась вдоль железнодорожных путей. Застывший в западном туннеле электропоезд напоминал исполинский выдавленный стержень.
– А тут довольно узко, – заметил Булат. Ему совсем не понравились доступные шесть с половиной метров платформы, и без того уменьшенные колоннами. – Можно мизинец отдать, чтобы эта фраза пригодилась в другом месте.
Трусивший впереди Гендальф замер. Оглянулся. Язвы на морде и тошнотворное изумрудное освещение придавали ему вид сторожевого пса смерти. Он неотрывно смотрел куда-то за спины молодых людей. Шерсть на загривке вздыбилась.
До Лунослава наконец дошло. Страх пронзил его ледяной иглой, приподняв волосы на затылке.
– Что-то позади нас, да? – Ему вспомнилось, как они два месяца назад шагали ночью по рельсам, пока за ними ползла разрубленная пополам покойница. Ползла и чем-то постукивала, постукивала, сводя с ума. Призывала оглянуться… чтобы прикончить. – Господи боже мой! Как на чертовом Шлагбауме! Рельсы, т-темень и зло во тьме царапается!
Булат расхохотался, хлопнул напарника по плечу:
– Так и знал, что твоей яйцекрутости только на пять минут хватит.
Лунослав выдавил неуверенный смешок, и они обернулись.
Из туннелей, ведущих в оборотный тупик, куда обычно заезжал подвижной состав для смены направления, валили те, кого впитала и отвергла смерть.
Десятки и десятки мертвецов, толкая перед собой волну влажного зловония, забирались на платформу. Сочившиеся трупным салом диггеры, чьи тела так и не стали достоянием криминальных сводок. Вырванные из могильных коконов обитатели кладбищ, шествовавшие в траурном рванье. Ледяные постояльцы моргов, перетянутые швами. И мертвые горожане. Первой плелась кроха с удивительно синими глазами. Она запнулась, и ее с безразличием смяли.
Все они, молчаливо поджидая в кромешной тьме оборотного тупика, охотились на обладателей пульса.
Гендальф заскулил и прижался к ноге Булата.
– Тише, мальчик. Тише. Не бойся. Из таких же туш – только коровьих – собачий корм делают.
Лабрадор с недоверием взглянул на собачьего бога. По телу пробежал спазм, и на пол станции вывалился полупереваренный ком «неломак».
– Булат, прекрати выкручивать собаке мозг и желудок! – Лунослав кое-как заставил ватные ноги двигаться. – Лучше Алого заглоти!
– Знаешь, довольно пошло прозвучало. Давай сюда.
– Что давай?
– Ключи от болотной ласточки.
– А они-то тут при чём?
– Алый на ключах, балбес! Где они?! Ну? Ты же вёл!
Трупы всё прибывали и прибывали. Проход к эскалаторам, ведущим на поверхность, скрылся за стеной мертвых тел. До конца станции, куда можно было без проблем отступать, оставалось около ста метров.
Лунослав наконец выдавил:
– Я ключи в зажигании оставил.
– Что?!
Повисла неловкая пауза. И почти сразу ее заполнили звуки двух подзатыльников, которыми обменялись чертовидцы. Они попятились.
Булат сделал пробный выпад косой. Полетела мраморная крошка, сбитая с одной из колонн.
– Мало места. Здесь не улица: против толпы не размахнуться.
– Тогда я, – сказал Лунослав.
Он откашлялся. По горлу пробежали знакомые микроскопические спазмы. Так случалось всякий раз, когда он собирался изречь древние напевы, чуждые человеческому роду. Впервые богохульные письмена он узрел в Черномиконе. Тогда же в голове вспыхнуло знание. Хоть стародавний диалект неожиданным образом оказался ему знаком, он не ведал даже его названия. Чувствовал только, что слова обладают поистине чудовищной силой.
Куда сложнее было облечь явленные фолиантом кроваво-огненные руны в звуки. Все эти непроизносимые фонемы «фхч», «чхерлш» и «атч’арлах» драли голосовые связки битым стеклом. Рядом с ними даже трудновыговариваемый Эйяфьядлайёкюдль21 выглядел началом школьного букваря.
Со временем горло научилось изменяться, приспосабливаясь к гортанным словам. Имелась и другая странность: Лунослав не мог с уверенностью сказать, что именно он произносил. Только понимал, что взывает к чему-то. А при таком раскладе чертовски не хватало вокабулярия22.
В какой-то момент он и сам заговорил на богохульном языке, не прибегая к помощи Черномикона. И заклятия целиком и полностью стали зависеть от мыслеобразов и настроения. Логика и ясность содержания, определявшие суть вербального общения, окончательно расписались в собственной некомпетентности.
Решающим фактором удачного напева оставался лишь внутренний импульс.
Лунослав разомкнул губы и, к собственному изумлению, пропел чужим хрипловатым голосом:
– «Чертовидцы – это зло! Изведу их ремесло!23»
Рука, точно обретя сознание, сама захлопнула рот. В карих глазах сотрудника бюро застыл ужас.
Гендальф зарычал, не зная, чему верить. Собачьи боги не могли так мерзко говорить!
Булат с удивлением вытаращился:
– Дрищ-колдун! Ты что, пошаманил кастрированной версией голоса Черномикона?!
– Не может быть! Это…
Но чужое заклятие уже меняло реальность.
Рукояти Костяной и Злоруба покрылись обсидиановыми колючками, будто в попытке защититься от своих владельцев. Не более трех миллиметров каждая. Черные, точно наросты насекомых. Лунослав и Булат, вскрикнув от неожиданности, выронили артефакты. На ладонях показались алые крапинки. Коса, звякнув, протестующе завибрировала.
Мертвецы с пыхтеньем ускорились, почуяв уязвимость живых. До первого из них, клацавшего скуластого старика, оставалось не более десяти метров.
– Говорю же, со мной что-то не так! – крикнул Лунослав, в панике глядя на щетинившееся оружие.
– Ты так и после сельдерея с баклажанами ныл. – Булат подкинул ногой Костяную и подхватил ее прочными рукавами «косухи». То же самое он проделал и со Злорубом. На руках получилась некая охапка. – Ходу, Лунтик! Ходу!
Они кинулись к концу станции, намереваясь нырнуть в восточный туннель. Но Гендальф с лаем подбежал к электропоезду, закупорившему западный путь. Перед глазами лабрадора плясали черные мухи. Но даже в таком скверном состоянии он понимал, что им нужно укрытие. Как-то ему довелось прокатиться с хозяйкой на электричке до Орла, и потому он знал, что между вагонами можно ходить, а при необходимости – и сойти.
– Делай, что пёс говорит! – Булат оглянулся: трупы поднажали.
– Надеюсь, питание в наличии, – пробормотал Лунослав и хлопнул по круглой кнопке адресного открытия дверей.
Повезло. Нажатие не только распахнуло двустворчатые автоматические двери, но и зажгло освещение по всему электропоезду.
Они вбежали и, оставив позади кабину управления, устремились вперед по вагонам.
Следующими безбилетниками стоячего поезда оказались трупы.
Черномикон едва не задохнулся от хохота.
Находясь за много километров от чертовидцев, он тем не менее почувствовал потуги кривозубого недоумка шарахнуть по кому-то заклятием. Почувствовал и нашептал кое-что. Так сказать, поруководил его губами.
Непримечательный кусочек, вырванный из чертовидца, дарил столько веселья!
Отчасти это походило на выступление политика. Вот он распинается, вещает о налоговых вычетах и прочих благах и манне небесной, если его переизберут. И вдруг начинает говорить голосом стендап-комика: «Я устал. Я ухожу. А еще я трахал ваших мамок. И твою, мальчик, тоже».
Черномикон хохотнул, наслаждаясь моментом. Взглянул на крошечных жучков, копошившихся в едва живой корове. Та лежала в углу амбара и тихо, мучительно издыхала на охапке сена. Лунный свет серебристыми копьями бил через дырявую крышу.
Черномикон с важным видом, словно судья на заседании, уселся на тела пропавших без вести, из которых соорудил в центре амбара подобие гнезда. Чуть позже дойдет дело и до жителей села́. А пока он с наслаждением разделит заклятия Членослава.
Ведь идиота так и распирало от желания опростоволоситься еще раз.
Губы зудели, словно их натерли солью. Как ни странно, стянувший их червь давал сюрреалистичное ощущение прохлады. Возможно, губы просто-напросто мертвели.
Справа от Софьи раздавались жуткие звуки, разрывавшие психику. Казалось, кто-то втыкал нож в арбуз и, напевая, разрезал его. Обладатель отвратительных рук методично убивал своих жертв. И все они ужасно и непередаваемо давились криками… сквозь зашитые рты.
Сперва маньяк перерезал им запястья, а потом со скучающим видом собирал кровь в эмалированное ведро. После переливал ее в десятилитровый чан и освящал посохом. Кровь приобретала кремовые оттенки гноя.
По стенам депо струились вуали изумрудного света, что выплескивала верхушка мерзкой палки. Шум бегущей воды превращал всё в дремотный кошмар.
Но Софью занимал совершенно неуместный вопрос. Почему она так ни с кем и не переспала? Потому что не хотела? Как можно не хотеть того, что предначертано природой?! Потому что ее вырастили в рамках пуританской морали? Ох, если бы.
Ее родители, бывало, частенько заходили в ванную, оттуда потом, вместе с шумом воды, слышались недвусмысленные шлепки. Такие же шлепки раздавались с соседней кровати, когда она оставалась на ночь у Ирки в общаге. Стерва пыхтела и стонала под кавалером почти каждую ночь! А иногда трудилась только она, будто подслеповатый смотритель, обхаживающий покосившийся маяк на кустистом берегу.
Чертова дура!
Софья зарыдала. Если она выкарабкается из этого дерьма, то обязательно переспит с соседом по площадке. Если понадобится – привяжет его и всё сделает сама. Нахлынула волна отвращения к себе. Ну и пусть.
Послышались шаги, и в поле зрения возник некромант. Его гадкая улыбочка резала не хуже перепачканного в крови ножа, поскрипывавшего в руке.
– Ну что, дева, твой черед.
Софья затрепыхалась и решила, что для истерики самое время.
Лунослав, несясь по вагонам, проклинал благоустройство и современность поезда. Межвагонные переходы напоминали герметичную гармошку, обшитую изнутри фальшпанелями, благодаря чему пассажиры могли свободно прогуливаться по составу. Никакого затора, мать его! Беги себе да беги, олимпиец!
Впереди мчался Гендальф. Каждые десять метров он останавливался, чтобы вялым лаем поторопить собачьих богов. Ну почему они едва плетутся? Лабрадор чувствовал, что тело отказывается служить ему. Язвы на морде гнали по голове и вдоль позвоночника бурлящую боль, притормаживавшую сердце. Дышалось с трудом, будто через вонючую тряпку, застрявшую в глотке. Изумрудная мгла всё больше походила на перину.
Булат, бежавший последним, то и дело цеплялся Костяной за поручни. Мертвые тела молчаливой гурьбой преследовали их. Небольшая часть трупов, оставляя на окнах липкие росчерки, ковыляла снаружи по техническому проходу. Правда, эти почти сразу отстали.
– Лунослав! В поезде восемь вагонов! Головной и два промежуточных уже пробежали! Потом состав придется покинуть! Если повезет, кабина управления будет открыта. Заблокируем ее автоматику и свалим! А трупы пусть маринуются!
Лунослав, проклиная себя за упрямство, остановился. Им вполне хватало скорости, чтобы без лишних помех добраться до конца поезда и запереть в нём мертвецов, словно в металлической кишке. Но что потом? Что их поджидает в изумрудной мути туннелей? А ведь он даже толком не понимает, что с ним происходит.
– Я попробую еще раз, – заявил Лунослав.
– Что? – Булат замешкался, но напарник уже толкнул его, показывая, чтобы он двигался дальше. – Даже не смей, дрищ! Хочешь опять им подыграть?!
– Я должен разобраться!
Лунослав зажмурился и выставил перед собой правую руку. Мысли лихорадочно заскакали. Требовалось что-то массовое и быстрое – какой-нибудь ветрогон. Он набрал побольше воздуха и выкрикнул напев на чуждом языке. Но опять не своим голосом.
– «Не понос и не сопение – на спине взошло растение!»
И эффект богохульных слов дал о себе знать.
Под одеждой молодых людей возникло нечто хрустящее и пушистое, покрытое жгучими волосками. Кожу будто обварило кипятком. Сотрудники бюро загарцевали.
– Доигрался?! – проорал Булат.
Он уже догадался, что их терзало. Догадался хотя бы потому, что в детстве частенько лупил эту заразу палкой. Только никогда не думал, что она может очутиться у него в укромных местах. Казалось, причиндалы натерли перцем Хабанеро.
Лунослав на ходу вынул из-за шиворота ворох темно-зеленых листьев, коловших руку:
– Это…
– Это крапива, Лунослав! КРА-ПИ-ВА! Ей еще по губам стучат, когда кто-то много болтает не по делу! Намек понял?
– Да! Не ори!
Показалась кабина управления. К счастью, незапертая. Они влетели внутрь, и Лунослав ткнул локтем по кнопке блокировки дверей. Те с шипением закрылись.
– Вот чего меня лишил Черномикон – заклятий! – Лунослав, вздрагивая, принялся выбрасывать из одежды пучки жгучей поросли. – Он же и куплеты подкидывает. Суфлер гребаный.
Снаружи заслышался скрип, не суливший ничего хорошего.
Булат сдвинул створку окна и выглянул. В далеком овале света что-то копошилось – трупы, даже те, что забрели в технический проход, втискивались в открытые двери первого вагона. Значит, пару минут имелось. Свалив косу и колун на кресло машиниста, он избавился от крапивы, раздавив ее затем каблуками сапог. Заодно страсть как хотелось вбить пару стеблей Лунославу в рот.
Лица у обоих пошли красными пятнами.
– Булат, псу совсем плохо.
Гендальф с поскуливанием заставлял себя дышать. Лапы подгибались. Во взгляде, обращенном на молодых людей, сквозила немая просьба. Но глаза при этом оставались чисты и ясны, словно у существа, получившего откровение о собственной кончине.
Булат открыл дверь кабины управления, ведущую в туннель. Пристроил Костяную на предплечьях. С фальшивой улыбкой подмигнул лабрадору. А что еще он мог сделать для этого верного пса?
– Давай уже покончим со всем, приятель. А потом и за тебя примемся.
Гендальф с хрипом вздохнул, покинул кабину и потрусил в темноту.
Лунослав вернул Злоруб в перевязь, благо диаметр колчана позволял это сделать даже с колючками, и они с Булатом отправились за собакой.
Шагать пришлось под жуткими багровыми вспышками предупредительных светофоров. За триста метров до второй станции, «Селигерской», Гендальф свернул в северо-западный туннель. Табличка на стене оповещала: «ОТСТОЙНО-РЕМОНТНОЕ ДЕПО № 1».
Спустя три минуты они добрались до него.
Мерцали потолочные лампы. Покачивались сотни согбенных трупов. Они полуголыми, разложившимися символами смерти занимали свободные пути. Под ногами хлюпало. Вонь стояла невыносимая, как от разрытого массового захоронения в душный влажный полдень.
– Господи, ч-что это? – прошептал Лунослав, зажимая нос.
– Фестиваль «Нашествие» после пандемии, – процедил Булат сквозь зубы.
Они замерли у передвижного консольного крана. Отсюда открывались бетонные лежаки с прикованными людьми и техническое помещение у северо-восточной стены. Внутри комнатушки – среди латунных манометров и вентилей – просматривались мощные трубы, способные играючи смыть даже взрослого человека. Одна из них щерилась погнутыми краями.
Почти все жертвы на бетонных лежаках обратились, вернувшись с того света злобными, алчными трупами. Живой оставалась заплаканная рыжеволосая девушка в джинсовом плащике. Невинное всхлипывающее создание с зашитым ртом и кровоточащим запястьем правой руки.
Рядом ссутулился тип, выглядевший как настоящий бродяга в своих линялых джинсах, замызганных кроссовках и рваной толстовке без рукавов. При виде его костяных десниц сотрудники бюро оторопели. Неизвестный набирал кровь в эмалированное ведро, опираясь на посох из непропорционально растянутых человеческих рук. Навершие посоха источало то самое мертвенное свечение, что заливало метро и выплескивалось в город.
Застав хозяйку живой, Гендальф с радостными хрипами запрыгал. Сил для лая уже не оставалось. Но он успел, успел, привел собачьих богов! Хороший мальчик!
Однако сами «боги» не разделяли счастье хвостатого проводника.
Покойники пялились на них. Дымчатые зрачки, отражавшие зеленоватый свет смерти, взяли в прицел незваных гостей. Такие же отблески приближались сзади, со стороны основного пути. Похоже, в депо стягивались выходцы из могил со всей подземки.
– Булат? – шепотом позвал Лунослав.
– Знаю, – отозвался тот. Он неотрывно смотрел на девушку. Та казалась неспелой вишенкой на смрадном торте злодеяния.
Некромант распрямился и схватился за поясницу. Помахал чертовидцам. Татуировка на подбородке и неповторимая манера держаться сразу сказали, кто он. Ублюдок, похитивший ребенка. Зловещая предпосылка, из которой родился Злоруб.
– Бомжюр, Пелагей! – поздоровался Булат зычным голосом. С ленцой сделал несколько шагов. – Тебя ведь так зовут, верно? Чем занят? Растворимый цикорий24 в воду добавляешь? Поди, рук для всего не хватает, да?
– У вас прямо-таки нездоровая тяга к похищениям! – добавил Лунослав. Чертыхнулся. Опять он ко всякому дерьму из трубы на «вы» обращается.
Пелагей развел руками, признавая правоту сотрудника бюро.
Он знал, что некие чертовидцы, которых все до усрачки боятся, вернулись чуть ли не с того света. Но он и помыслить не мог, что так кличут кретинов из бюро, спутавших ему два месяца назад все карты. Как говорится, жизнь – колесо, а смерть – палка в нём. Парочка из бюро сама сунула головы в петли.
– Не скажу, что ваше появление такой уж сюрприз. – Пелагей с костяным постукиванием поднял ведро и отпил из него. Алые струйки прочертили подбородок. – А вообще, славно, что заглянули.
Гулкие просторы депо вынуждали их перекрикиваться.
Между тем взгляды Гендальфа и Софьи встретились. Она попыталась позвать на помощь, но червь надежнее любого замка удерживал губы. Ее широко раскрытые глаза опять застлали слёзы, и девушка перестала что-либо видеть.
Лабрадор дернулся вперед, но Лунослав поймал его за ошейник.
– Погоди, так только сгинешь.
Некромант в задумчивости провел по посоху фалангой указательного пальца. Послышался противный скрип.
– А собака действительно привела помощь. Стало быть, и вы отведаете мое охлажденное блюдо.
Навершие посоха полыхнуло мутным оком, и мертвые, точно по команде капельмейстера, направились к сотрудникам бюро. В горле Гендальфа зародилось беспомощное рычание.
– Отпустите девушку! – крикнул Булат, понемногу выходя из себя. – Я ведь жизнь тебе спас, чертов ты кретин! А ты за старое взялся!
– О, так это был ты. А знаешь, я не злопамятный. Подумаешь, руки отрубил. Только не спас, а подтолкнул к перерождению.
Ряды мертвецов стали смыкаться, оставляя времени на дюжину ударов сердца.
– А как же речь злодея? – выкрикнул Лунослав.
– А она будет, – пообещал Пелагей с самым серьезным видом. – Аккурат после вашей кончины во всём и покаюсь. Ждите. – Потеряв к чертовидцам интерес, он наклонился к Софье: – Ну-с, поехали.
Края раны на запястье девушки разверзлись. Заструилась кровь. Сверкающие рдяные капли напоминали бегущих божьих коровок, спрыгивавших с кончиков пальцев в алую топь.
Булат с ухмылкой еще разок огляделся: места вдоволь. Схватил косу. Колючки глубоко впились в кожу. Хорошо не до костей, и на том спасибо. Ладони уплотнились, став распухать, словно от мороза.
– Падай, брат.
– Ч-что?.. – Лунослав с ужасом вперился в приближавшийся мертвый заслон. – Нас же сейчас сожрут! Дай хоть сдохнуть не лёжа!
– Падай, кому сказал, дрищ! И думай!
Лунослав совершил нырок, накрыв собой пса. Костяная со злым свистом описала полукруг. Голова трупа в мятой ветровке курьера «Delivery Club» скатилась с плеч. Лямки термосумки-короба лопнули. В черную кровь шлепнулся чей-то бизнес-ланч, плесневеющий не первый день.
– Вот черт. – Лунослав наконец-то сообразил, что затеял напарник.
Булат наметил пятачок из шести квадратных метров и принялся сеять звенящее упокоение. Срезал руки и вышибал зубы. Отталкивал и валил всякого, кто преступал границу его танцпола смерти. Упавшим пробивал черепа. В мелодичном звоне Костяной слышалась хандра, точно извинение за то, что хозяин касается ее через му́ки.
Мертвецы всё напирали, будто саранча, узревшая кукурузные початки.
Лунослав прижал к себе Гендальфа, рвавшегося к хозяйке. Отметил, что не ощущает его тепла. Потом прикинул плотность мертвецов и расстояние до девушки. Около сорока метров. Тут не помогут ни прятки под поездом, ни прыжки по крышам. Бежать некуда. Если сейчас же что-нибудь не предпринять, их сомнут и разорвут на части. Мочевой пузырь послал тревожный сигнал в мозг.
– Булат! Ты должен продвигаться вперед! Надо добраться до кретина с посохом и девушки!
Булат осклабился и крутанул Костяную над головой, стрельнув капельками крови с рук. Мертвецы, очарованные их полетом, на миг замерли. Молодой человек рассмеялся. Вот так и живем: идем через смех и боль к закату.
– Это бюро «Канун», детка! Погнали!
Шаги давались с трудом. И не только потому, что окоченевшие тела давили со всех сторон, а от Костяной немели кисти. Пол депо покрывали ребристые вставки, брошенные шпалы и витки толстенных кабелей. Впрочем, помехи работали в обе стороны, и зачастую в массиве мертвецов возникали провалы, когда кто-либо из них спотыкался и падал, увлекая за собой остальных.
Близ ног Булата ползли согнувшийся в три погибели Лунослав и собака.
Метр за метром живое продиралось сквозь мертвое.
Пелагей острием ножа принялся проковыривать дыру в джинсовом плащике Софьи.
– Как тебе твой первый противоестественный раз, а?
И Гендальф не выдержал.
Он с рычанием рванул к бетонным лежакам. Чувствовал, что теперь можно; что теперь всё равно. Мертвые, как один, потянулись к нему. Схватили за шкуру на загривке – и та легко отошла, обнажив кровоточащие лопатки, мышцы и шейные позвонки. Боль отсутствовала.
Окровавленный и взбешенный, Гендальф на одном вздохе преодолел расстояние до жертвенников и прыгнул. Ударил собой некроманта, после чего повис на костяной руке, сжимавшей нож.
– Ну-ну. Эти косточки тебе не закопать. – Пелагей зашелся в дребезжащем смехе. Приподнял собаку, разглядывая ее беззащитный волнующийся живот.
Завидев это, Лунослав на какую-то долю секунду застыл.
– Ускорься, брат. – Голос прозвучал ровно, с будничным безразличием.
Пот заливал Булату глаза. Адреналин набатом бился в ушах. Скоростная скакалка, не дававшая жиру сваливаться под кожей, заслужила не одну эротическую похвалу.
– Погоди, дурень! Только не вставай, слышишь? Стой!
Но Лунослав уже выскальзывал из-под смертельного зонтика. Булат едва успел направить полотно лезвия в сторону, чтобы не срезать напарнику макушку, которая, судя по всему, закипела.
Мертвые распахнули объятия, готовясь заключить в них безумца.
Лунослав выдернул колун из-за плеча. Аномальные колючки где-то немыслимо далеко, будто в другой Вселенной, впились в ладони. Он всё просчитал. Последние десять метров. Последние ряды трупов. Просчитал всё, кроме того, что он не боец. Вот и вляпался.
Рядом хищно засвистела коса.
Булат с воплем поднажал, прикрывая друга. Спину и бока специально оставил незащищенными. И трупы предпочли более доступную жертву. В желтоглазого сотрудника бюро вцепились. Но он всё равно с довольной миной косил только тех, кто тянулся к напарнику.
Лунослав закричал. Взлетел к жертвенникам. Насмехавшееся лицо Пелагея стянули ростки испуга.
Тяжелая головка колуна врезалась в посох некроманта.
Взметнулись призрачные искры. По депо прокатилась изумрудная, мутная волна. Половинки некогда могущественного артефакта с жалобным стуком упали на бетон. Мертвецов словно обесточило, и они обмякли, вернувшись к изначальному состоянию смерти – покою. Депо переродилось, став похожим на промозглую братскую могилу. Лишь лампы дневного света продолжили с безразличием обличать безжизненное поле.
– Вот черт! – Булат припал на колено и привалился на чье-то тело. Устроился как в кресле. С шипением убрал дрожащие руки от косы. Подул. Казалось, он пару километров тормозил ладонями по асфальту – или по кухонной терке.
Пелагей откинул хрипевшего лабрадора. Поднял обломок посоха с навершием: огонек средь короны дланей едва мерцал. Прижал к груди. Швырнул в чертовидцев гневный взгляд.
– Я вас прикончу. Оборву ваши сраные жизни! Смешаю с червями и дерьмом!
Лицо Лунослава исказилось, словно он вспомнил что-то донельзя мерзкое. Ноги сами поднесли к Пелагею, а руки – вскинули Злоруб. Будто со стороны услышал свой истеричный вопль. Катились слёзы. Он не мог найти тварей, что использовали его для смертей невинных. Но ему по силам хоть как-то заглушить боль.
И будь он проклят, если не попробует сделать это сейчас.
Злоруб, обладая зыбкой силой кошмаров, с легкостью перерубал плоть некроманта, которую не взяло бы ничто другое, кроме разве что Костяной. Пелагей с визгом отвернулся, закрывая собой обломок посоха. Сталь врубалась в плечи, колола рёбра, крошила ключицы. Но кровь не текла. Просто собиралась в зияющих ранах, словно вода – в следе, оставленном в заболоченной местности.
– Прекрати… – прошептал Пелагей, задыхаясь.
Его спина напоминала перепаханное, залитое кровью поле. Шатающимся маятником он попятился в комнатушку с трубопроводом. Во вскрытой трубе всё так же бурлила вода.
Лунослав посмотрел в перепуганные глаза маньяка и убийцы:
– Прекратить? Никогда! Слышишь?! Никогда!
Пелагей нащупал позади разорванный зев трубы и откинулся в него.
На лепестке металла осталась сорванная кроссовка.
Поток со всхлипом втянул некроманта, унося к водонасосной станции. Темнота сомкнулась. Ревущий шум оглушал. Глотки воздуха приходилось вырывать у змеящейся колонии пузырей, достаточно крупных, чтобы нырнуть в них головой.
Пелагей тянул улыбку. Да, он утратил контроль над тоннами мертвой плоти, но в посохе оставалось еще достаточно сил, чтобы дотянуться до гребаного пса. Мутный огонек, откликаясь на волю хозяина, подсветил проносившиеся заклепки на сферических стенках трубы.
А потом Пелагей с жадностью разинул рот и сделал глубокий вдох, наполняя легкие водой. Он еще вернется. О да! Пусть не сегодня и даже не через месяц, но он даст пинка этому миру! Агония выгнула его дугой.
Слабый голосок посоха едва слышно прошептал: «Оторвись по полной, крепыш».
Как только некроманта утащило в трубу, Костяная и Злоруб пришли в норму. Булат присвистнул и побрел к напарнику. Мышцы звенели. На несколько дней можно смело забыть о скакалке. Да здравствует пенное! Он скользнул взглядом по завалам смердевших тел. Задержал глаза на жертвах Пелагея, встретивших конец в плену бетонных лежаков.
– Мы не знали, – с нажимом сказал Булат.
Но совесть и так молчала. Им с товарищем не в чем было себя винить.
Лунослав поспешил к жертвеннику, на котором дрожала единственная выжившая. Трясущимися руками ослабил ремни.
– Вставайте, вставайте. Как вы?
Софья судорожным движением разорвала червя на губах. Извивающееся тельце с неохотой покинуло канавы ранок. Донимали головокружение и жажда – спутники кровопотери. Она пережала запястье и оглянулась. Искала его.
Гендальф лежал в четырех метрах от первого жертвенника. Лабрадор доживал последние секунды.
Софья подбежала к псу, плюхнулась рядом. Бережно положила его голову себе на колени.
– Генди! Хороший мой мальчик! Ты справился, Генди! Справился! Привел помощь. – Слёзы душили ее, стискивая голос до сипящего шепота. – Я люблю тебя и никогда не забуду, мой верный друг! П-прощай… Умирай спокойно…
Лунослав и Булат в молчании наблюдали. Их лица напоминали опустошенные каменные маски.
Гендальф открыл глаза. Он хороший мальчик, он смог. Но сможет и еще кое-что.
Карие зрачки побелели, приобретя цвет мутных камешков. Из пасти вырвался тоненький стон. Лабрадор потерся головой, будто нежась в руках хозяйки.
И вцепился ей в бедро левой ноги.
Клыки пробили джинсы. Челюсти, будто ковши экскаватора, принялись рыть кровавый котлован в плоти, соскабливая зубами мясо с бедренной кости.
Софья в ужасе и непонимании завизжала. Замолотила кулачками по голове мертвого питомца. Каждый ее удар счищал кожу с головы Гендальфа, оголяя череп. Болевые ощущения казались черным колодцем, на дне которого плескалось забытье.
Сотрудники бюро оцепенели, ошарашенные неожиданной развязкой.
– Посох же разрублен! – Лунослав бросился к боровшимся девушке и собаке. Сделал взмах колуном, но воскресший Гендальф с завидной ловкостью прыгал из стороны в сторону, дергая за собой хозяйку. – Булат! Я разожму челюсти, а ты – всё остальное! – Он вбил рукоять Злоруба в окровавленную пасть лабрадора и использовал как рычаг.
Софья заорала от новой боли, а потом челюсти питомца разомкнулись.
Булат схватил собаку за ошейник и откинул в сторону. Лабрадор, прокрутившись по полу, вскочил. И улыбнулся. Жуткой и невозможной улыбкой, сочащейся еще теплой кровью.
– Прости, друг. Это ради тебя. – И Булат вогнал косу в шею Гендальфу.
С разорвавшимися шейными позвонками оборвались и посмертные мучения пса.
А затем тишину депо заполнил истеричный смех.
Смеялась Софья. В уголках ее глаз выступили слёзы. Она оттолкнула Лунослава, пытавшегося зажать ее рану, и зашлась в приступе сухого кашля. Вскинула руки и оставила ногтями на лице кровоточащие борозды. Кашель и смешки всё больше походили на бормотание крадущегося в темноте трупа.
– Лунослав! Держи ее! – скомандовал Булат.
Ног девушкам он еще не ампутировал. Целовать целовал, но не укорачивал. Подумал и протер полотно лезвия Костяной рукавом «косухи». Антисанитарии и так хватало.
– Она обращается слишком быстро! Поздно отнимать ногу! Вдобавок она потеряла много крови! – Лунослав вскочил. На заострившемся лице отразилась невероятная идея. – Подними косу над головой – и повыше!
– Что?
– Не спорь, жлоб мясистый!
Булат, не ожидав такого обращения, против воли рассмеялся и подчинился. Руки высоко подняли Костяную. Лунослав скользнул взглядом по принту «AC/DC: Hell Bells» на футболке напарника, задрал ее и безжалостным рывком сорвал обнажившийся волдырь.
Булат согнулся от боли. На его груди не преминуло надуться очередное новообразование.
– Совсем охренел, дрищ?!
– Ну и кому тут жилетка нужна, а?
Лунослав вынул из колыбельки кожи недозревший лист Беломикона, покрытый розоватыми комочками. Стряхнул. После чего приложил к ране на бедре девушки. Софья к этому времени уже лишилась чувств.
Бумага размякла и с поразительной эластичностью закрыла пораженные участки. Затем поблекла, став призрачной, точно дымка на лугу, и наконец превратилась во влагу. Зашипело, будто плеснули перекисью. Ударил дух свежего хлеба. Рана очистилась. Свинцово-венозные покусы с зачатками гангрены порозовели и затянулись. Кровотечение остановилось, в том числе и на запястье. Исчез даже синяк на лице.
И всё это за каких-то три секунды.
– Вот так аптечка! – протянул изумленный Булат.
Софья распахнула глаза. Села. Взгляд прояснился. Казалось, неожиданное улучшение самочувствия ее совсем не удивило.
– Где Генди?.. Где он?.. Если я умерла, отведите меня к нему!..
– Мы помогли вам. Вы не умерли, успокойтесь, – заверил ее Лунослав и смолк, ожидая неудобный вопрос.
И он последовал:
– А Генди?
– Мертв. – Булат передал товарищу косу и взял пса на руки. Несмотря на все увечья, Гендальф казался умиротворенным и даже счастливым. Возможно, в этот момент, где-то на росистых солнечных лугах, он с веселым лаем гнался за зайцем. – Пошли, покажешь, где героя похоронить.
Софья всхлипнула, всё еще не веря в случившееся. Окончательно разревелась. О невостребованном целомудрии уже не вспоминала.
Вскоре они покинули кошмарный метрополитен, где собака, дав бой расстоянию и боли, помогла остановить зло.
Гендальфа похоронили в Первомайском сквере, восточной его части, под красным кленом, куда он так любил утаскивать мячики. Долго стояли. А по дорогам, расцвечивая улицы в сине-красный, уже мчали полицейские машины, «скорые» и грузовики МЧС.
Ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое сентября только начиналась.
Некромантия, некромантия, некромантия.
Она тиха, латентна и реальна. Каждый из вас хоть раз в жизни практиковал сие темное искусство. Да, вы не поднимали из обувных коробок почивших питомцев и не пели псалмы демонам, чтобы те отправили разбившегося обдолбанного братца за страховой выплатой или обратили срок годности просроченного молока вспять. Но разве с губ не срывалось невольное «давай воскресим наши чувства»? Разве уста не исторгали лепет, призывающий возродить что-либо?
В основном так возвращают издохшую любовь. Только она ложится к вам в постель не белоснежной невестой, таящей улыбку под фатой, а уродливым кадавром, разваливающимся прямо на глазах. На лице пудра, скрывающая синяки прошлых обид. По жилам несется смесь из обещаний и формалина. В каждом движении – тоскливые щелчки и хруст.
Такое остается лишь усыпить.
Но это бытовая некромантия. Скованная смертью плоть ей неподвластна. Так что не рубите сплеча и не сейте гнев.
Потому что в противном случае вам не помогут и все исчадия ада, когда вы схватите мертвого за грудки и возжелаете, чтобы он внял воплю «прости».