Вон он, отель «Пикадилли». Стоит только повернуть голову влево, выйдя с железнодорожной станции, как увидишь белую многоэтажную башню. Пройди метров пятьсот, сначала мимо маленького домика старого вокзала, нынче заброшенного, потом вдоль стеклянного фасада конторы по прокату машин, а дальше вдоль высокой насыпи с рельсами и семафорами, перейди дорогу на перекрестке с круговым движением, и вот ты у ворот роскошного пятизвездочного отеля. Входи, не бойся!
Гонзу не вошел. Прошел мимо. Еще метрах в трехстах дальше стояла вторая башня. Чуть пониже, с чуть более облезлой штукатуркой. Более старая и менее звездная гостиница «Гимарайнш». Именно туда он зашел, снял номер и поднялся на свой шестой этаж. Было восемь вечера. У него есть полчаса. Может, минут сорок. Душ: включить максимальный напор, постоять под горячей водой, чтоб жгучие иголочки искололи, истыкали все тело. Открыть окно, постоять голышом на сквозняке, остудить распаренную кожу. Он пошуровал в мини-баре, вытащил маленькую, в четверть литра, бутылочку Сандемана и пачку чипсов. Пил из горлышка, идти в ванную, теперь уже за стаканом, было лень. Чипсы, выпав из криво разорванной упаковки, рассыпались по подоконнику. Внизу под окном был задний двор гостиницы, пара человек разгружала белый фургон, наверное, сюда выходила кухня ресторана. За невзрачным сетчатым забором, общим для обеих гостиниц, и роскошного «Пикадилли», и простачка «Гимарайнша», была какая-то заброшка. Заросшее высокой травой и кустами пространство, небольшая пестрая свалка, к которой вела тропинка от прорехи в заборе, как раз в той точке, где территории обоих отелей соприкасались. По правой стороне было длинной серое, уже почти почернелое от времени здание, склады или фабрика. Заброшено все это дело было, явно, давно, лет тридцать назад. Фасад строения выходил на ведущую к центру города улицу. С высоты шестого этажа было видно, что и на другой стороне улицы была старая халупа. Тоже, что-то вроде фабрики: мало окошек, но много ворот. Но это здание потихоньку обрастало строительными лесами, дождалось реконструкции. Что тут будет? Торговый центр? Офисный? Или лофт с концертным залом и музеем какой-нибудь ерунды, типа старых печатных прессов?
Пора. Гонзу облачился в серый элегантный костюм, французский галстук, английские туфли. Сшитая по индивидуальным меркам рубашка из тончайшего египетского хлопка, соответствовала костюму. Даже носки, скрывавшиеся между туфлями и штанинами, даже никому не видные трусы на нем были соответствующими, их высокая цена на девяносто девять процентов складывалась из весомого имени производителя. Одеваясь, он вспомнил свою давнюю напарницу по боевой молодости, полной красивых афер. «Если изображаешь королеву, то должна быть королевой до трусов! Что значит, никто не видит? Нижнее белье отражается в лице и осанке. Если на тебе плебейские подштаники, то ты и ходишь, как плебей, Руди». Тогда его звали Руди. На безымянный палец левой руки – простое платиновое кольцо с черным ониксом. Стандартный лук для рождественской вечеринки в ресторане «Белгравия». Интересно, что бы сказал таксист Педру или другой его приятель, хозяин безымянной забегаловки Луиш, если бы увидел его сейчас? «Куда это ты вырядился таким павлином, а, Гонзу?» Хотя, вряд ли им пришло бы в голову, что костюмчик сшит на заказ и частично вручную в одном из известнейших ателье Милана, галстук из лионского шелка от Баленсиага стоит как паровоз, а крокодил, превратившийся в туфли, действительно вывелся в свое время из яйца, а не был синтезирован на китайском заводе.
В таком наряде его даже Карма не видела. Карма… Он ей даже не сказал, не позвонил. Даже не вспомнил о ней. Хорошо, что они не договаривались встречать рождество вместе. Она сегодня будет с кучей своих родственников сидеть за столом у какого-то дяди или двоюродного деда, запомнить всех этих сеньоров и сеньор, бесконечных Викторов, Антониу, Зе, Диегу, Мадален, Сидалий или Марий он был не в состоянии. Как Карма сама в них не путалась? Еще не поздно снять телефонную трубку с аппарата, стоящего на тумбочке у кровати, поздравить ее. Он посмотрел на черный телефон. Покачался с носка на пятки: нет, он не будет ей звонить. Если все сложится хорошо, она даже не узнает, что он куда-то уезжал.
Без двадцати девять пожилой лысый сеньор в дорогом итальянском костюме сидел у барной стойки в холле отеля «Пикадилли» над бокалом скотча. Справа от него – стойка рецепции, слева – стеклянная стена, и в ней широкий проход в ресторан. Оттуда звучала негромкая музыка в стиле сороковых или пятидесятых, одинаково сладкие мужские и женские голоса выпевали про рождество и счастье. Потихоньку в проем начали втягиваться первые приглашенные. Рассеянно скользя взглядом по их фигурам, Гонзу пытался вычислить, кто из этих мужчин может оказаться сеньором Мигуэлем Перейра Андраде. Кто из них может оказаться Чико.
Ровно в двадцать один час по висевшим над стойкой рецепции часам, когда сладкие песни сменились фортепианным регтаймом, он подошел ко входу в ресторан и сказал улыбчивой азиатке-администратору, что его столик забронирован на имя Амалии Монтана, и попросил проводить его. Та провела его к столику возле самой сцены. На сцене, расположился за белым, слегка нависающим над столиком, роялем тапер – молодой чернокожий в розовом, как девичьи мечты, фраке. За столиком никого не было. Накрыт он был на троих. Первый сюрприз.
– Вы уверены, что это именно тот столик? – Гонзу удивленно поднял правую бровь.
– Да, конечно, – не переставая улыбаться четко очерченными губами, девушка раскрыла папочку, что держала в руках. – Вот, столик номер сорок восемь на имя Амалии Монтана. Взгляните сами.
– Благодарю вас, я подойду чуть позже, – кивнув провожатой, он вернулся в холл.
Значит, Чико придет не один. Интересно. Он прошелся пару раз по просторному холлу, поглядывая через стеклянную стену в ресторан, столик возле сцены оставался пуст. Часы показывали десять минут десятого. Подошел к администратору за стойкой. Молодой симпатичный парень в форменной бордовой жилетке, надетой на пеструю гавайскую рубашку – из коротких рукавов выглядывали мощные бицепсы, полностью покрытые синими и красными татуировками. Он непрерывно улыбался, разговаривал то с посетителями, то со стоящей рядом с ним девушкой в такой же жилетке и одновременно пританцовывал, вставив в одно ухо наушник. Человек-праздник. Если бы он начал еще и жонглировать, это бы вряд ли кого-нибудь удивило.
– Подскажите, пожалуйста, сеньор Мигуэль Перейра Андраде в каком номере остановился?
– Минутку, – не переставая двигаться в такт звучащей лишь для него музыки, парень пощелкал по клавиатуре, – В триста восемнадцатом. Но его нет. Он вышел за сигаретами. Просил, если его будут спрашивать, так и сказать. Говорит, хочет купить сигареты «Кавалинью», только их курит. Такая привычка. Кавалинью, кавалинью… Никогда про такие не слышал. У нас тут за углом старая табачная фабрика Кавалинью, так она закрылась еще до моего рождения. Может переехала куда? Вы такие сигареты знаете, сеньор?
– Кавалинью? Нет. Я не курю.
– Не курите? Везет вам, сеньор. А я вот все бросить пытаюсь. Линда, а ты куришь? – он отвернулся к рецепционистке.
Из ресторана доносилась музыка, звон посуды, смех и громкий говор, рождественский вечер раскручивался. Огромное количество столов и столиков заполнилось. Зал сверкал в ярком свете украшенных хрустальными подвесками люстр. Сверкали дамы постбальзаковского возраста, увешанные стразами. Их оттеняли массивные кавалеры в дорогих тканях, темных или светлых. «Наши люди, дом престарелых вывезли на праздник», – думал Гонзу, проходя к своему столику. Он уселся и попросил официанта принести бокал Лафройга.
– Нет? Жаль. Тогда любой скотч.
Только он сделал первый глоток, рядом со столиком остановилась женщина в шелковом платье, почти в пол. Платье было красным, кричаще-красным, как мулета торреадора. Вопиющее платье. Глубокое декольте, едва скрывавшее высокую грудь. Открытые до плеч красивые руки. На одном плече висела объемная черная сумка. С такой только на рынок ходить. Она совершенно не вязалась с этим платьем, с этой красивой статной дамой.
– Добрый вечер, – сказала она по-английски, и он расслышал восточно-европейский, может быть, балканский, акцент, излишнюю мягкость в звуках. – Сеньор Энрике Барбоза? Я не ошиблась? Мое имя Амалия Монтана.
Она села напротив. Подскочил официант, раскрыл пред ней меню.
– Спасибо. Налейте мне воды. Нет, пока больше ничего не нужно. Мы сделаем заказ чуть позже.
Поставив свой скоч на стол, он спросил:
– Чико?
Она едва заметно кивнула:
– Да, Рики, это я.
– А-а, – его взгляд переместился на пустой третий стул, – А Мигуэль Перейра Андраде?
– Это мой брат. Собственно, все дело в нем. Я… Давай лучше его подождем. Тогда и поговорим. Я поем? С утра некогда было.
Она принялась жадно уплетать стоявшие на столе закуски. Снова подлетел официант, разлил по бокалам вино, принял заказ и умчался. Гонзу видел, что как только она утолила первый голод, сразу наружу выскочило беспокойство: она начала ерзать, то и дело посматривая на вход в ресторан. Для этого ей приходилось поворачивать голову влево. Она делала это по два раза в минуту. И с каждым разом ее голубые глаза становились все испуганнее. Через двадцать минут она была уже на взводе. Он положил руку на тыльную сторону ее ладони. Ладошка чуть дрогнула пойманной рыбкой.
– Он вышел. Парень на рецепции сказал, что он вышел за сигаретами.
Чико подскочила:
– Когда? Когда он тебе сказал? Когда он вышел?
– Когда я спросил, было десять минут десятого. Сейчас примерно половина. Полчаса – не опоздание. Почему ты психуешь?
Она оперлась локтями о столешницу, придвинулась к нему, теперь ее глаза были совсем рядом:
– Потому, что он вышел за сигаретами.
И повторила по слогам:
– За-си-га-ре-та-ми. Он не курит. Это сигнал опасности. Почему ты мне сразу не сказал? Хотя, откуда тебе знать, извини. Надо сматываться отсюда, Рики. Он ушел, потому что почуял, что они его отследили.
Спрашивать сейчас, кто такие «они», не имело смысла. Так же, как и «почему».
– Где ты остановился? В этом отеле?
– Нет, в «Гимарайнше». Выйдешь и направо метров триста. Шестьсот тринадцатый номер.
Она кивнула:
– Ага, я приду минут через пятнадцать после тебя. Я постучу…
– Не надо. Я заказал номер на двоих, – он взял ее за запястье и положил на раскрытую ладошку белую пластиковую карточку, ключ от своего номера.
Она быстро сжала ладонь, подхватила свой несуразный баул и пошла к выходу из ресторана. Он смотрел ей вслед. Высокая статная женщина, наверное, на полголовы выше него. Русые волосы стянуты в замысловатый тяжелый узел на затылке. Кажется, он должен перевешивать ее голову назад. Может быть, поэтому у нее такая прямая спина? Сколько ей? Тридцать пять? Тридцать восемь? Она напомнила ему ту, другую женщину, из давно ушедшей молодости. Ту, что сделала из него, двадцатилетнего щенка, жулика и карманника, профессионального афериста, мошенника высшей пробы. Ту, что была значительно старше его и на порядок умнее. Ту, которую он бросил спустя двадцать лет ради, как она говорила, «железа». Бросил ради Его Величества Безнала и виртуальных финансовых потоков, от которых, если умело бросить камушек, всегда можно отделить тонкий ручеек, текущий в твой собственный карман. Со спины Чико была так на нее похожа, что у него защемило сердце: «Моя Агнесс… Жива ли ты еще, моя Агнесс?»
Не до воспоминаний, надо идти вперед. Теперь он уже не Руди, и даже не Гонсалу. Теперь он Рики. Не думал, что выплывет это имя. Что виртуальный ник обретет плоть. Не думал, что придется им стать. Не думал, а пришлось.
Бросив на стол пару купюр чаевых, он вышел из ресторана через другую дверь, сразу на улицу. Пошел в сторону своей гостиницы, но лстановился, развернулся и вышел на улицу, ведущую в центр города. «Тут за углом была старая табачная фабрика…» Так сказал пляшущий человечек за стойкой? Пойти посмотреть.
Длинное, в целый квартал одноэтажное здание из серого камня, сплошь покрытого черными потеками и очагами плесени. Бесконечный ряд квадратных окон с решетками, зашитых еще и металлическими, тоже давно почерневшими, листами. Высокие, наглухо закрытые ворота. Над ними в камне выбита надпись: «Fabrica do Cavalinho»2.