В Италии, неожиданно, было облачно. Они ожидали солнечной погоды. Но несмотря на это, облака в Италии выглядели как пух. Ни та, ни другая раньше здесь не бывали. Обе с восхищенными лицами смотрели в окна. Часы медленно таяли вместе с теплым светом. Вот уже скоро, совсем близко, и вот они тут! В Генуе начался небольшой дождь – Генуя! Это казалось невероятным: они находятся в Генуе, это было видно по надписи на здании вокзала, такой же обычный вокзал с обычным названием станции… В Нерви лило как из ведра, а в Медзаго, куда они прибыли в полночь из-за опоздания поезда, дождь стеной. Но это была Италия, здесь никакие неприятности не могли произойти. Даже дождь и тот был другой, прямой, честный, падал только на зонтик, в отличие от злобной английской мороси, проникающей повсюду с ветром. И когда дождь закончился, земля расцветала розами.
Мистер Биггс, хозяин Сан-Сальваторе, сказал: «Приезжайте на поезде в Медзаго, а оттуда – на экипаже». Но он забыл, что поезда в Италии иногда опаздывают. Он предполагал, что его гости прибудут в восемь вечера по расписанию и рядом со станцией будет множество носильщиков.
Поезд задержался на четыре часа. Когда миссис Эрбутнот и миссис Уилкинс спустились с крутых ступенек своего вагона в черную грязь, подолы их платьев сразу промокли из-за занятых руками чемоданов. Если бы не внимательность садовника Доменико, им было бы трудно добраться до места. Обычные носильщики уже разошлись. Но Доменико, предвидев это, послал за ними свою тетушку с носильщиком, за которыми должен был следовать его кузен. Тетушка с носильщиком ожидали их в Кастаньето, деревне у подножия Сан-Сальваторе. Поэтому независимо от того, во сколько поезд прибудет, носильщик не смел возвращаться домой без тех, кого ему послал Доменико.
Кузен Доменико звался Беппо. И появился он перед ними из темноты как раз в тот момент, когда потерянные миссис Эрбутнот и миссис Уилкинс размышляли, что же делать дальше, ведь поезд уже ушел, а носильщиков не было. Им казалось, что они не на вокзале, а посреди пустующего небытия.
Беппо, который как раз искал их, выскочил из темноты, ярко щебеча на итальянском. Беппо был очень порядочным молодым человеком, хотя внешность его могла запутать, особенно в темноте, особенно в шляпе, заслоняющей ему один глаз. Им не понравилось, как он схватил их чемоданы. Едва ли он носильщик. Но, услышав в потоке слов фразу «Сан-Сальваторе» и после того, как они воскликнули «Сан» и «Сальваторе» так четко, как могли, – эти слова были единственными, которые они знали на итальянском языке, – они поспешили за ним, не спуская глаз с собственных чемоданов, спотыкаясь о рельсы, наступая в лужи, пока не вышли на дорогу, где их ждала небольшая высокая пролетка.
Верхняя часть носилок была поднята, лошадь задумалась. Они забрались внутрь, и вскоре – миссис Уилкинс едва успела подняться – лошадь резво тронулась и понесла их домой, без Беппо, без чемоданов.
Беппо как мог несся за пролеткой, пронзая ночную тишину воплями. Он умело схватил болтавшиеся поводья. Зверь, будучи полнокровным и откормленным отборным зерном, всегда вел себя исключительно достойно, что Беппо не преминул объявить в гордом тоне. Он заботился о коне, словно о собственном сыне. Однако дамы прижались друг к другу от страха. Как бы громко и убедительно он ни говорил, они лишь испуганно смотрели на него.
Он продолжал говорить и говорить, пристраивая чемоданы рядом с ними, полагая, что они рано или поздно смогут его понять. Особенно, если он будет говорить громче и сопровождать свои слова простыми жестами. Но тем не менее они все так же таращились на него. Наблюдая за обеими женщинами, он с сочувствием заметил, какие у них бледные усталые лица и большие глаза. Они были прекрасны, подумал он, а их глаза, пронзительно смотревшие на него как бы поверх багажа, напоминали о глазах Божьей Матери. Единственное, что они продолжали говорить в попытке привлечь его внимание, даже когда он уже залез на козлы и дернул в путь, был вопрос: «Сан-Сальваторе?».
И на каждый такой вопрос он уверенно отвечал: «Si, si, Сан-Сальваторе?»
– Мы же не знаем, туда ли он нас везет? – спросила тихо миссис Эрбутнот. По ощущениям они ехали уже достаточно долго, прорываясь через спящие улочки города, и вот выехали на серпантин, по левую сторону которого, в темноте, расстилалась черная бездна и шумящее море. Справа от дороги выступало нечто темное и высокое – скалы, громадные скалы.
– Мы не знаем, – согласилась миссис Уилкинс, и легкий холодок пробежал у нее по спине.
Им было не по себе. Поздно. Темно. Дорога была пустынной. А если колесо отлетит? Встретятся фашисты или противники фашистов? Они сильно сожалели, что не остановились в Генуе и не отправились в путь на рассвете.
– Но тогда было бы уже первое апреля, – прошептала миссис Уилкинс.
– И так уже первое апреля, – ответила ей миссис Эрбутнот.
– Да, точно, – пробормотала миссис Уилкинс.
Они замолчали.
Беппо повернулся – они уже подметили эту его привычку, а ведь за конем следует смотреть внимательно – и снова обратился к ним с речью, казавшейся ему предельно понятной, сопровождая ее яркими жестами и не используя местных словечек. Как жаль, подумал он, что их матери не заставили их изучать итальянский язык в детстве! Если бы они могли сказать: «Пожалуйста, сядьте прямо и следите за лошадью». Они даже не знали, как сказать «лошадь» по-итальянски. Стыдно быть невежами.
Дорога петляла вдоль грандиозных скал. Слева от моря их отделяла только оградка. Вдруг они тоже начали кидаться на Беппо, размахивая руками, указывая вперед, боясь, что может произойти что-то плохое. Они просто хотели, чтобы он снова смотрел на лошадь, но он решил, что они просят его ехать быстрее. И последующие десять кошмарных минут он с превеликим удовольствием выполнил их просьбу, вскакивая на козлах, метал чемоданы, пока миссис Эрбутнот с миссис Уилкинс прижимались друг к другу. Шум, тряска, подпрыгивание и крепкие объятия продолжались до места, где дорога начала уходить в гору. Как только они добрались до него, лошадь, прекрасно зная каждый камешек на этом пути, внезапно остановилась, и все в пролетке полетело вперед. Затем лошадь перешла на медленный ход.
Беппо, смеясь от гордости за своего коня, снова повернулся, чтобы насладиться восхищенными взглядами женщин.
Но ответного смеха от прекрасных дам он не дождался.
Уставившиеся на него глаза стали казаться еще больше, чем прежде, а лица в ночном мраке стали молочного оттенка.
Зато здесь, около склона, хотя бы были дома. Не скалы, а дома, не оградка, а дома, и море куда-то исчезло, и шум его затих, да и дорога уже не была такой пустынной. Нигде, конечно, не было ни огонька, и никто не видел, как они едут. Беппо все-таки, когда первые дома появились, крикнул дамам через плечо: «Кастаньето!», привстал, щелкнул кнутом, и лошадь снова рванула вперед.
– Мы скоро приедем, – попыталась взять себя в руки миссис Эрбутнот.
– Мы скоро остановимся, – попыталась взять себя в руки миссис Уилкинс. Друг другу они не сказали ни слова, потому что вряд ли что-либо можно было расслышать, когда кнут свистит, колеса грохочут, а Беппо вопит, подгоняя лошадь.
Напрасно они портили глаза в надежде разглядеть Сан-Сальваторе.
Они думали, что, когда деревушка закончится, перед ними вырастут средневековые врата, через которые они въедут в сад. Перед ними распахнутся все двери, из них хлынет поток света, в котором будут стоять – как полагалось по объявлению – слуги.
Пролетка резко затормозила.
Они смогли увидеть только улицу с маленькими темными домишками. Беппо бросил вожжи так, как это делает человек, точно знающий, что больше с места не сдвинется. В это же время будто из ниоткуда возник мужчина в сопровождении нескольких мальчишек, они окружили пролетку и принялись спускать чемоданы.
– Нет, нет, Сан-Сальваторе, Сан-Сальваторе! – закричала миссис Уилкинс, пытаясь удержать хотя бы один чемодан.
– Si, si, Сан-Сальваторе! – вопила разом толпа и тянула чемодан к себе.
– Это же не Сан-Сальваторе, – сказала миссис Уилкинс, повернувшись к миссис Эрбутнот, которая сидела, совершенно спокойно наблюдая за ее исчезающими чемоданами, с тем выражением терпения на лице, которое она специально приберегла для наименьших из зол. Она понимала, что если эти неприличные люди решили присвоить себе ее чемоданы, то тут ничего не попишешь.
– Думаю, что нет, – согласилась она и не смогла удержаться от мысли о путях Господних. Если уж они с бедняжкой миссис Уилкинс добрались сюда, после всех проблем, трудов и забот, через дьявольские тропы обиняков и уловок, только для того, чтобы…
Она прекратила думать об этом и мягко сказала миссис Уилкинс – тем временем оборвыши исчезли в темноте с их чемоданами, а человек с фонарем помогал Беппо откинуть полог, – что обе они в руках Божьих, и миссис Уилкинс, хоть и не первый раз слышала это выражение, испугалась.
Им ничего не оставалось, кроме как выйти. Смысла сидеть в ней и тараторить «Сан-Сальваторе» не было. Тем более что с каждым повторением голоса их слабели, а эхо голоса Беппо и второго оставались такими же звучными. Если бы только они учили итальянский, когда были маленькими. Если бы только они могли сказать: «Мы хотим, чтобы нас подвезли к двери». Но они даже не знали, как будет «дверь» по-итальянски. Быть невежей не только стыдно, но и опасно, теперь они это уяснили.
Однако из-за этого переживать нет смысла. Нет смысла просто оставаться в пролетке и пытаться отсрочить то, что должно произойти. Поэтому они вышли.
Беппо и второй раскрыли свои зонтики и подали им. Это их слегка взбодрило, потому что вряд ли злодеи побеспокоились бы о таком. Человек с фонарем, что-то быстро и громко говоря, знаками указать следовать за ним, а Беппо, как они подметили, остался на месте. Должны ли они заплатить ему? Вряд ли, если их намерены ограбить и, возможно, убить. Совершенно точно, что в таких случаях платить не нужно. К тому же он привез их вовсе не в Сан-Сальваторе. Очевидно, что он привез их в другое место. К тому же он не проявлял никаких намерений получить плату – отпустил их в темноту без всяких возражений. А это, думали они, плохой знак. Он не попросил платы за проезд, потому что планирует сорвать куда больше.
Они подошли к лестнице. Дорога обрывалась возле церкви и ведущих вниз ступеней. Человек держал фонарь низко, чтобы было видно дорогу.
– Сан-Сальваторе? – перед тем, как решиться ступить на лестницу, снова еле слышно спросила миссис Уилкинс. Это, конечно, было бесполезно, но она не могла спускаться в полной тишине. Она была уверена, что средневековые замки никогда не строились у подножия лестниц.
И снова раздался живой вопль:
– Si, si, Сан-Сальваторе!
Они спускались осторожно, поддерживая юбки, как если бы они им еще пригодились. Вполне вероятно, что для них и юбок все предрешено.
Лестница заканчивалась дорожкой, круто спускавшейся и выложенной плитами. Они не раз поскальзывались на мокрых камнях, а человек с фонарем, что-то тараторя, их поддерживал. Вежливо.
– Может быть, – тихо сказала миссис Уилкинс, – все будет в порядке.
– Мы в рукех Божьих, – снова произнесла миссис Эрбутнот, и миссис Уилкинс снова испугалась.
Они достигли конца тропы, и свет фонаря выхватил открытое пространство, с трех сторон окруженное домами. С четвертой стороны было море, лениво касающееся гальки.
– Сан-Сальваторе, – сказал человек, указывая фонарем на темную массу, словно обнимавшую воду.
Они напрягли зрение, но разглядели только темное нечто и огонек где-то в высоте.
– Сан-Сальваторе? – сомневаясь, переспросили они, потому что не понимали, ни где их чемоданы, ни почему их заставили сойти с пролетки.
– Si, si, Сан-Сальваторе.
Они продолжили идти, кажется, по причалу, почти по кромке воды. Здесь не было даже оградки – ничего, что остановило бы человека с фонарем, если бы он захотел столкнуть их в воду. Однако он этого не сделал. Миссис Уилкинс снова предположила, что все в порядке, а миссис Эрбутнот на этот раз и сама подумала, что, может, так оно и есть, и о руках Божьих ничего не сказала.
Блики от фонаря прыгали на мокрых плитах. Где-то слева, ближе к концу причала, светился красный огонек. Они подошли к арке с тяжелыми чугунными воротами. Человек с фонарем подтолкнул их, и те отворились. В этот раз ступени вели не вниз, а наверх, и в конце лестницы начиналась дорожка, с обеих сторон выступали цветы. Их видно не было, но то, что их множество, было совершенно ясно.
И теперь-то миссис Уилкинс поняла, что их не доставили к дверям, потому что к ним не ведет дорога, только пешая тропа. Поэтому исчезли и чемоданы. Она была уверена, что, как только они доберутся до верха, чемоданы уже будут их ждать. Сан-Сальваторе, кажется, все-таки располагался на вершине, как и положено средневековому замку. Тропа свернула, и они увидели над собой тот самый свет, который заметили еще на пристани, только теперь он был гораздо ближе и ярче. Она сказала миссис Эрбутнот о своих чувствах, и миссис Эрбутнот их разделила: видимо, они и правда на месте.
Теперь голосом, полным надежды, миссис Уилкинс, указывая на темный контур чуть более светлого неба, произнесла:
– Сан-Сальваторе?
И на этот раз уже ставший привычным ответ ее успокоил и приободрил:
– Si, si, Сан-Сальваторе.
Они прошли по мостику над тем, что, конечно же, было рвом, и ступили на площадку, поросшую высокой травой и цветами. Мокрая трава хлестала по чулкам, невидимые цветы были повсюду. И снова они поднимались, дорожка петляла между деревьями, воздух пах цветами, которые под теплым дождем стали еще слаще. Все выше и выше поднимались они в этой приятной тьме, а красный огонек на пристани отдалялся.
Тропа повернула вдоль того, что показалось им мысом, пристань и пятнышко скрылись, где-то слева, вдалеке, за темнотой, мерцали другие огоньки.
– Медзаго, – показал на них человек с фонарем.
– Si, si, – ответили они, поскольку к этому моменту выучили «si, si». На что человек с фонарем разразился потоком вежливых поздравлений с прекрасным знанием итальянского, из которых они не поняли ни слова. Это был тот самый Доменико, недремлющий и преданный садовник Сан-Сальваторе, опора и поддержка всего дома, великий, талантливый, красноречивый, вежливый и умный. Вот только тогда они этого еще не знали, а он в темноте – и на свету тоже – со своим смуглым угловатым лицом, с мягкими движениями пантеры очень даже напоминал преступника.
Вновь стала прямой дорожка, пока они шли вдоль возвышавшегося над ними нечто темного, похожего на высокую стену, затем опять стала уходить кверху, между источавшими дивные ароматы цветочными шпалерами, ронявшими капли, и свет от фонарика прошелся по лилиям, и вновь старые ступени, и еще одни громоздкие ворота, и вот они уже внутри, хотя и все еще поднимаются по винтовой каменной лестнице, стиснутой стенами, похожими на башенные, а где-то выше виднеется купол.
А в конце была кованая дверь, через щели которой вырывался наружу электрический свет.
– Ecco, – проговорил Доменико, легко поднявшись сразу по нескольким последним ступеням, и открыл дверь.
Сан-Сальваторе, их чемоданы, и никаких убийств.
Бледные, они смотрели друг на друга, и в глазах светилось торжество.
Это был удивительный миг. Они здесь, в своем средневековом замке. А под ногами – древние камни.
Миссис Уилкинс обвила шею миссис Эрбутнот и поцеловала ее.
– Первое, что должен увидеть этот дом, – сказала она тихо и торжественно, – это поцелуй.
– Дорогая Лотти, – произнесла миссис Эрбутнот.
– Дорогая Роуз, – ответила миссис Уилкинс, чьи глаза сияли.
Доменико был в восторге. Ему нравилось смотреть на поцелуи прекрасных дам. Он произнес чудесную сентиментальную речь, а они стояли, взявшись за руки и поддерживая друг друга, потому что до смерти устали, смотрели на него и улыбались, ведь ни слова не понимали.