Владельцем средневекового замка оказался англичанин, некто по фамилии Бриггс, который сейчас был в Лондоне и сообщил, что спальных мест в замке хватит на восемь человек, не считая слуг, а также об имевшихся трех гостиных, стенах с зубцами, подземелье и электричестве. Аренда составляла 60 фунтов в месяц, персонал оплачивался отдельно, а хозяину необходимы гарантии – он хотел быть уверен, что вторая половина будет выплачена, поскольку первую он просил авансом. В общем, ему были нужны заверения в платежеспособности нанимателей от адвоката, врача или священника. Он был весьма учтив и объяснил, что его желание возыметь гарантии было делом обычным, и рассматривать его следует как обычную формальность.
Миссис Эрбутнот и миссис Уилкинс и не думали, что должны предоставить гарантии и что рента такая высокая. В их представлении цена была около трех гиней[1] в неделю или и того меньше, учитывая, что замок был маленьким и старым.
Шестьдесят фунтов всего лишь за месяц!
Они были потрясены.
Перед глазами миссис Эрбутнот вдруг всплыли ботинки – бесконечные ряды ботинок, тяжелых ботинок, которые можно купить за шестьдесят фунтов. Помимо аренды оплатить нужно было и слуг, и еду, и билеты на поезд в обе стороны. Что же до этих рекомендаций, то они казались непреодолимым препятствием. Разве можно их заполучить, при этом раскрыв только определенную часть плана?
Они обе – даже миссис Эрбутнот, решившаяся отойти от предельной честности, осознавала, какую волну критики вызовет неубедительное разъяснение, – так вот, они обе считали удачным планом рассказать в своем окружении, благо, что они никак не пересекались, что собираются погостить у знакомой, владеющей домом в Италии. И отчасти это было правдой: миссис Уилкинс уверяла, что это правда вовсе не отчасти, но миссис Эрбутнот считала, что это все-таки не совсем правда – к тому же это единственный способ, подытожила миссис Уилкинс, хотя бы чуть-чуть успокоить Меллерша. Он впадет в ступор только потому, что она потратит хоть какую-то часть из своих сбережений, чтобы добраться до Италии, а о том, что он будет говорить, если узнает, что она собралась арендовать часть замка, миссис Уилкинс предпочитала не думать. Он станет болтать об этом сутки напролет, притом что речь идет о ее собственных деньгах, ведь он в сбережения не вложил ни пенни.
– Но я думаю, – сказала она, – что ваш муж такой же. Мне кажется, что в конечном счете все мужья одинаковы.
Миссис Эрбутнот ничего не сказала, потому что причина, по которой она не хотела, чтобы Фредерик знал, была как раз в обратном: Фредерик будет рад, если бы она поехала, и он бы нисколько не возражал; более того, он бы приветствовал такое потакание своим желаниям и светскости с весельем, которое ее заденет; он так и будет ее уговаривать хорошо провести время и не спешить домой – с сокрушительной отстраненностью. Гораздо лучше, подумала она, чтобы по тебе скучали, как Меллерш, чем гнали из дому, как Фредерик. Скучать и быть нужной было, как ей казалось, лучше, чем беспросветное одиночество, когда по тебе не скучают и совершенно в тебе не нуждаются.
Поэтому она ничего не ответила и позволила миссис Уилкинс самостоятельно сделать выводы. Так или иначе, они обе целый день думали о том единственном, что можно сделать – отказаться от средневекового замка; и, именно придя к этому горькому решению, они по-настоящему осознали, как сильно им в него хотелось.
Затем миссис Эрбутнот, чей ум был натренирован находить выходы из самых непростых положений, придумала, как разрешить проблему с гарантиями; в то же время миссис Уилкинс озарило, как уменьшить плату за проживание.
План миссис Эрбутнот был прост и из-за этого удачен. Она лично принесла всю сумму арендной платы хозяину замка, сняв ее со своего сберегательного счета – она была смущена и будто извинялась, будто клерк непременно знал, что деньги ей нужны для развлечения, – и, добравшись с шестью десятифунтовыми банкнотами в саквояже до адреса возле Бромптонской католической церкви, где жил владелец, вручила их ему, таким образом, избавившись от необходимости платить половину вперед. И когда тот увидел ее, ее растрепанные волосы, мягкие темные глаза, строгое платье, услышал ее серьезный голос, он убедил ее, что волноваться о рекомендациях не нужно.
– Все будет в порядке, – сказал он, выписывая квитанцию на аренду. – Хотите присесть? Неприятная погода, не так ли? В старом замке, скоро увидите, полно солнечного света. Муж будет с вами?
Миссис Эрбутнот, не привыкшая к обману, выглядела обеспокоенной этим вопросом и начала что-то невнятно бормотать, и хозяин сразу же пришел к выводу, что она вдова – военная, конечно, ибо другие вдовы были старше, – а он, дурак, сразу и не догадался.
– О, простите, – сказал он, покраснев до самых корней светлых волос. – Я не хотел… я… я… я…
Он пробежал глазами по только что выписанному квитку.
– Да, думаю, все в порядке, – сказал он, встал и протянул ей бумагу. – А теперь, – добавил он, принимая протянутые шесть банкнот с улыбкой, поскольку на миссис Эрбутнот было приятно смотреть, – я стал богаче, а вы счастливее. У меня деньги, а у вас – Сан-Сальваторе. Интересно, что лучше?
– Думаю, вы знаете, – произнесла миссис Эрбутнот, мило улыбнувшись.
Он рассмеялся и открыл перед ней дверь. Жаль, что беседа на этом закончилось. Он хотел бы пригласить ее пообедать вместе. Она заставляла его думать о матери, о няне, обо всем добром и приятном, к тому же она была привлекательна тем, что не была ни его матерью, ни нянечкой.
– Надеюсь, вам понравится это старое местечко, – сказал он, в дверях на мгновение взяв ее руку. Ощущение прикосновения, даже сквозь перчатку, успокаивало его; именно такую руку, подумал он, дети хотели бы держать в темноте. – В апреле, знаете ли, здесь просто море цветов. А потом и просто море! Вы должны надеть белое, и тогда вы очень хорошо впишетесь. Там есть несколько ваших портретов.
– Портретов?
– Портретов Мадонны. Та, которая на лестнице, очень на вас похожа.
Миссис Эрбутнот улыбнулась и, попрощавшись, поблагодарила его. Без особых проблем она сразу же отнесла его к своей категории: он был художником и обладал бурным нравом.
Она пожала ему руку и ушла, отчего ему стало грустно. После ее ухода он подумал, что все-таки должен был попросить рекомендации, хотя бы потому, что она, наверное, решила, что он вовсе не деловитый, но он с таким же успехом мог потребовать гарантий у святого, как и у этой глубоко милой дамы.
Роуз Эрбутнот.
Ее письмо с предложением о встрече лежало на столе.
Прекрасное имя.
Итак, эта трудность была преодолена. Но оставалась еще одна, грозящая стереть подчистую то, чего добилась миссис Эрбутнот, и трудность эта касалась сбережений, особенно сбережений миссис Улкинс, которые напоминали корзинку с яйцами ржанки в сравнении с корзиной утиных яиц миссис Эрбутнот. Но и эта трудность была преодолена благодаря озарению миссис Уилкинс. Получив Сан-Сальваторе в свое распоряжение – это прекрасное, христианское название очаровало их, – они, в свою очередь, дали объявление в колонке «Разыскивается» газеты «Таймс», где искали еще двух дам, желавших присоединиться к ним и разделить расходы.
Таким образом, получится уменьшить их с половины до четверти. Миссис Уилкинс была готова с головой и всеми средствами окунуться в эту авантюру, но понимала, что, если оно будет стоить хотя бы шесть пенсов сверх ее девяноста фунтов, ее положение станет ужасным. Только представьте, как она идет к Меллершу и говорит: «Я задолжала». Было бы кошмарно, если бы в один прекрасный день обстоятельства вынудили ее сказать: «У меня нет ничего на черный день», но, по крайней мере, в этом случае ее поддержало бы осознание того, что деньги были ее собственными. Поэтому, хотя она и готова была вложить в это предприятие все до последнего пенни, она не смогла бы вложить в него ни одного фартинга, который не принадлежал бы ей; и она чувствовала, что если ее доля в аренде будет сведена только к пятнадцати фунтам, то у нее будет достаточно средств на другие расходы. Кроме того, они могли бы очень экономить на еде – например, собирать оливки с собственных деревьев и есть их, или, может быть, ловить рыбу…
Конечно, как они говорили друг другу, они могли бы сократить плату за аренду до почти ничтожной суммы, приглав не двух, как они пларовали, а шесть дам, с учетом того, что в замке кроватей было восемь. Но если предположить, что восемь кроватей распределены по парам в четырех комнатах, это было бы довольно неудобно – оказаться ночью взаперти с незнакомцами. Кроме того, они подумали, что, возможно, в такой толпе нельзя будет отдохнуть и расслабиться. В конце концов, они ехали в Сан-Сальваторе за покоем и радостью, и еще шесть дам, особенно если они набьются в чью-то спальню, могли бы этому помешать.
Да и в это время в Англии, похоже, было всего две дамы, которые захотели к ним присоединиться, поскольку на их объявление поступило только два отклика.
– Что ж, только две нам и были нужны, – сказала миссис Уилкинс, быстро придя себя после разочарования (ей представлялся куда больший ажиотаж).
– Думаю, лучше, если бы у нас был выбор, было бы удобнее, – сказала миссис Эрбутнот.
– Вы считаете, что тогда нам не пришлось бы приглашать леди Кэролайн Дестер?
– Я этого не говорила, – мягко возразила миссис Эрбутнот.
– Она нам не нужна, – возразила миссис Уилкинс. – Одного человека для сокращения расходов уже достаточно. Ни к чему брать двоих.
– Но почему бы нам все-таки не взять ее с собой? Кажется, она как раз та, кто нам нужен.
– Да, если судить по письму, – с сомнением сказала миссис Уилкинс.
Она чувствовала, что будет ужасно стесняться леди Кэролайн. Невероятно, но, хоть миссис Уилкинс и посещала вечеринки художников, она никогда не сталкивалась ни с кем из аристократии.
Они побеседовали с леди Кэролайн и с другой заявительницей, некой миссис Фишер.
Леди Кэролайн пришла в клуб на Шафтсбери-авеню и, казалось, была полностью поглощена одним сильным желанием – желанием сбежать подальше ото всех, кого она когда-либо знала. Когда она увидела клуб, и миссис Эрбутнот, и миссис Уилкинс, ей стало ясно – вот, что ей нужно. Она поедет в Италию – в места, которые она обожала; она не будет останаливаться в отелях – она их ненавидела; она не будет гостить у друзей – людей, которые ей не нравились; она будет среди незнакомок, которые никогда не упомянут ни одного человека их тех, кого она знала, – потому что они не имели о них никакого представления, никогда не встречали и никогда не встретят. Она задала несколько вопросов о четвертой женщине и осталась довольна ответами. Миссис Фишер, проживающая на Принс-оф-Уэйлс-террас. Вдова. Ей тоже никто не знаком из ее окружения. Леди Кэролайн даже не знала, где находится эта Принс-оф-Уэйлс-террас.
– Это в Лондоне, – сказала миссис Эрбутнот.
– Что вы? – сказала леди Кэролайн.
Все это ее успокаивало.
Миссис Фишер не смогла прийти в клуб, поскольку, как она объяснила в письме, с трудом передвигается с тростью, поэтому миссис Эрбутнот и миссис Уилкинс сами отправились к ней.
– Но если она не может прийти в клуб, то как она сможет поехать в Италию? – вслух спросила миссис Уилкинс.
– Пусть сама об этом расскажет, – сказала миссис Эрбутнот.
От миссис Фишер они лишь услышали, что сидеть в поездах – не то же самое, что ходить. Им, правда, это было хорошо известно. Однако, если не считать трости, она оказалась самой подходящей для их авантюры: тихая, образованная, немолодая. Она была намного старше их и леди Кэролайн, которая сообщила им, что ей двадцать восемь лет. Пусть она была стара, но не настолько, чтобы утратить живость. Она действительно была очень респектабельной и, хотя ее муж умер одиннадцать лет назад, по сей день носила только черное. Ее дом был полон подписанных фотографий выдающихся покойников Викторианской эпохи, всех из которых, по ее словам, она знала с пеленок. Ее отец был выдающимся критиком, и в его доме она встречалась практически со всеми, кто интересовался литературой и искусством. Карлейль строго на нее смотрел; Мэтью Арнольд держал ее на коленях; Теннисон звучно смеялся над ее косичками. Она с наслаждением показывала им фотографии, развешанные повсюду у нее на стенах, указывая тростью на подписи, вот только о собственном муже ни слова не сказала, да и о мужьях посетительниц ничего не спрашивала. И это было для них великим облегчением. Кажется, она думала, что они тоже вдовы, потому что, когда ее спросили, кто будет четвертой, и ей ответили, что это леди Кэролайн Дестер, она спросила: «Она тоже вдова?» Тогда они объяснили, что это не так, ведь замужем она не была, на что в ответ, отстранено, но любезно, собеседница заметила: «Всему свое время».
Эта отстраненность миссис Фишер – а она, казалось, была поглощена главным образом потрясающими людьми, которых она когда-то знала, и их памятными фотографиями, – и довольна значительная часть их разговора была посвящена анекдотам о Карлейле, Мередит, Мэтью Арнольде, Теннисоне и множестве других – эта отстраненность и была ее рекомендацией. По ее словам, она только просила, чтобы ей разрешили тихо посидеть на солнце и предаваться воспоминаниям. Большего миссис Эрбутнот и миссис Уилкинс от своих соучастниц и не желали. Им казалось, что идеальная компаньона должна была тихо сидеть на солнышке, погруженная в воспоминания, и оживать только субботними вечерами, чтобы заплатить свою долю. Миссис Фишер, к слову, очень любила цветы и однажды, так она сказала, проводила выходные с отцом в Бокс-Хилле…
– А кто жил в Бокс-Хилле? – перебила миссис Уилкинс, которая не могла перестать наслаждаться воспоминаниями миссис Фишер, ведь она та, кто действительно был знаком со всеми по-настоящему и несомненно великими. Та, кто видел, слушал, касался их.
Миссис Фишер с некоторым удивлением глянула на нее поверх очков. Миссис Уилкинс, открывшая все сердце воспоминаниям миссис Фишер, боялась, что в любой момент миссис Эрбутнот уведет ее, и та не услышит что-то важное, потому и прерывала ее рассказы, что хозяйке показалось неприличным.
– Мередит, конечно, – довольно коротко ответила миссис Фишер. – Я помню один выходной, – продолжила она. – Мой отец часто брал меня с собой, но мне особенно запомнились эти выходные…
– А вы знали Китса? – нетерпеливо перебила миссис Уилкинс.
Миссис Фишер, выдержав паузу, сказала сдержанно, но едко, что она не была знакома ни с Китсом, ни с Шекспиром.
– О, конечно, как глупо с моей стороны! – воскликнула покрасневшая миссис Уилкинс. – Это потому, что бессмертные каким-то образом все еще кажутся живыми, не так ли? Как если бы они были здесь, вот-вот вошли бы в комнату, – так и забываешь, что они мертвы. На самом деле прекрасно известно, что они не мертвы – даже сейчас не настолько мертвы, как мы с вами, – заверила она миссис Фишер, которая все еще смотрела на нее поверх очков.
– Мне показалось, что я видела на днях Китса, – торопливо продолжила миссис Уилкинс под натиском этого взгляда. – В Хэмпстеде, он переходил дорогу перед тем домом… Ну, вы знаете, домом, где он жил…
Миссис Эрбутнот сказала, что им пора.
Миссис Фишер не стала им препятствовать.
– Я правда считаю, что видела его, – возразила миссис Уилкинс, взывая сначала к одной, затем к другой, в то время как пунцовые волны то заливали ее лицо, то убегали. Она была совершенно не в силах остановиться из-за пристального взгляда миссис Фишер поверх очков. – Кажется, я его видела – он был одет в…
Теперь и миссис Эрбутнот посмотрела на нее и самым нежным голосом сказала, что они опоздают на обед.
Именно в этот момент миссис Фишер попросила рекомендации. У нее не было желания провести четыре недели взаперти с кем-то, кого настигают видения. Правда, в Сан-Сальваторе, помимо сада и зубчатых стен, были еще три гостиные, так что возможность уйти от миссис Уилкинс была; но, например, миссис Фишер стало бы неприятно, если миссис Уилкинс вдруг заявит, что видела мистера Фишера. Мистер Фишер давно ушел в мир иной, так что пусть он там и остается. Ей не хотелось, чтобы ей сказали, что он гуляет по саду. Единственное, что ей действительно хотелось, поскольку она была слишком стара и прочно заняла свое место в мире, чтобы вдруг заводить странные знакомства, так что единственной имевшей значение рекомендацией для нее была справка о состоянии здоровья миссис Уилкинс. Все ли с ней в порядке? Была ли она обыкновенной разумной женщиной? Миссис Фишер чувствовала, что, если ей дать хотя бы адрес, она сможет узнать все, что нужно. Поэтому она попросила рекомендации, но ее посетительницы, казалось, были так поражены, что миссис Уилкинс даже мгновенно пришла в себя. Миссис Фишер добавила: «Ничего особенного».
Миссис Уилкинс вновь обрела способность говорить.
– Но, – сказала она, – разве не нам следует вас спрашивать о рекомендациях?
Такой подход показался миссис Эрбутнот чрезвычайно справедливым. В конце концов это они берут миссис Фишер с собой, а не наоборот, верно?
Вместо ответа миссис Фишер, опираясь на свою трость, подошла к письменному столу, твердой рукой записала три имени и протянула бумагу миссис Уилкинс – имена были такими респектабельными, более того, они были такими влиятельными, что прочитать их – уже достаточно. Президент Королевской академии, архиепископ Кентерберийский и управляющий Банком Англии – кто осмелится потревожить таких особ вопросами о том, является ли их подруга той, кем является?
– Они знают меня с детских лет, – заявила миссис Фишер.
– Я считаю, что просьба о рекомендациях неуместна в нашем обществе, – выпалила миссис Уилкинс, которая, чувствуя, что ее загнали в тупик, внезапно обрела силу выразить свою позицию: она знала, что единственной рекомендацией, которую она могла бы предоставить, оставаясь в безопасности, была бы из магазина «Шулбредс», но этого было бы недостаточно, так как основывалась бы она на количестве и качестве покупаемой ею рыбы для Меллерша. – Мы не принадлежим к деловым кругам. Зачем нам не доверять друг другу…
Миссис Эрбутнот достойно и по-доброму добавила:
– Боюсь, разговор о рекомендациях сильно портит наши планы на отпуск, и я не думаю, что нам стоит обращаться за рекомендациями о вас или, напротив, предоставлять вам свои. Полагаю, вы не захотите поехать к нам.
И, протянув руку на прощание и взглянув на миссис Эрбутнот, которая вызывала доверие и симпатию даже у контролеров метро, миссис Фишер вдруг осознала, что было бы глупо упустить такую возможность – отправиться в Италию на предлагаемых условиях, да и леди эта точно сможет успокоить другую, если у нее случится приступ. Принимая предложенную миссис Эрбутнот руку, она произнесла:
– Очень хорошо. Я откажусь от требования рекомендаций.
Неужели!
По пути к станции «Хай-стрит-Кенсингтон» обе дамы размышляли о том, что ими несколько пренебрегли. Даже миссис Эрбутнот, привыкшая находить оправдание различным оговоркам и неудачным фразам, считала, что миссис Фишер могла бы выбрать другие слова, а миссис Уилкинс, уже весьма разгневанная после ходьбы и маневрирования с зонтиками на переполненных тротуарах, предложила отказаться от компании миссис Фишер.
– Если кому-то и следует отказаться, так это нам, – горячо заявила она.
Но миссис Эрбутнот, как всегда, успокоила миссис Уилкинс, и та, успокоившись в вагоне, сказала, что миссис Фишер займет достойное место в Сан-Сальваторе. «Я вижу, что она найдет свое место там», – сказала миссис Уилкинс, и ее глаза засияли.
А миссис Эрбутнот, сидя со сложенными на коленях руками, всю дорогу думала, как помочь миссис Уилкинс быть менее навязчивой или по крайней мере помалкивать о своих видениях.