Айронволл

Конечно, можно было не спешить. Пока Ланселот придумает и создаст новые игрушки, пройдет пару недель, ну а те, что должны быть подарены в рождественскую ночь, можно начать делать в сентябре… А можно и сейчас. Клаусу не терпелось разбудить завод. И потому, не обращая внимания на жалобы Рудольфа, мечтавшего о мягкой подстилке из сухих трав в теплом оленнике и хорошем ведре какао, домой они не полетели. Отсюда было рукой подать до Айронволла, где и находился его завод.

Пара миль, и в океане сумрачной зелени блеснул хребет стены Айронволла. Последний луч солнца угас за горами, и в небе загорелись ледяные звезды. Их холодный свет делал призрачной стену, которая ширилась и росла по мере их приближения. Ворота охраняли исполинские стражи, закованные в сталь. Конечно, можно было просто подняться выше, перелететь латунный пояс, столетия защищавший некогда богатый и процветавший город, но… Недаром же победители ждали ключи от осажденного и павшего города. Клаус спешился. Стражи ворот узнали его. Взметнулись вверх и со страшным грохотом сомкнулись клинки их мечей, образовав в воздухе громадную арку, а створки ворот беззвучно распахнулись. Клаус и Рудольф вошли в заброшенный город.

Два десятилетия назад здесь кипела жизнь. Лавочка «Мелочи полезные и бесполезные» предлагала покупателям заварочный чайник, в котором чай остается горячим, пока не кончится, или ручку, меняющую цвет чернил по желанию владельца или против его желания. А что, разве вы не собирались сделать подарок вашему начальнику на Рождество? В кафе «Звездное небо» посетители могли посмотреть в настоящий бронзовый телескоп и получить бесплатное пирожное, угадав созвездие, а в цветочной лавке можно было купить букетик стеклянных цветов, которые в изобилии покрывали клумбы и сады города. А за очень большие деньги можно было даже купить настоящий цветок, привезенный издалека, из «долины», как называли горожане земли по другую сторону Темного леса, отрезавшего их город от остального мира. В городском театре по вечерам загорались розовые фонари, и механический конферансье сзывал публику на представление. Здесь играли комедии и драмы, над сценой поднимались картонные облака, и улыбающееся солнце сменялось плачущей луной. Здесь танцевала несравненная Лили Ливингстон, и те, кому посчастливилось видеть ее танец, не могли поверить, что перед ними девушка, а не темная фейри творит свое колдовство. Казалось, ее узкие ступни почти не касаются сцены и не руки, а крылья бабочки трепещут в облаках искусственного дыма. Она не чувствовала музыку, а растворялась в ней. Она сама была музыкой.

Но сейчас улицы были пустынны, никто не пил горячий шоколад в кафе и не любовался бронзовыми звездами в чаше неба, выкрашенного кобальтом, а безделушки в витринах покрылись густым слоем пыли, и напрасно механический конферансье снимал и одевал свой цилиндр. Его веселый голос, приглашавший почтенную публику на вечернее представление, наполнял жутью безлюдные улочки, сегодня укрытые густой пеленой тумана. Прелестная Лили Ливингстон погибла, и никогда уже ей не танцевать под сводами городского театра.

Взошла луна, и в ее бледном свете зловещая Кровавая гора казалась розовой. Именно этой горе Айронволл во многом был обязан своим величием, ведь в ее штольнях добывали бесценный левис. Его добыча очень опасна, этот металл легче воздуха и освобожденный кирками рудокопов часто взмывал вверх, руша перекрытия и своды шахты. Так много шахтеров погибло под завалами, что в память о них каждый вечер зажигали красный фонарь у подножия горы. Чтобы их души не блуждали в темноте. Клаус не пожалел времени – сделал крюк и остановился у старого фонаря. Странно, но, когда маленький огонек согрел запыленные стекла фонаря, тьма вокруг будто стала еще плотнее, придвинулась ближе. И когда они с Рудольфом отвернулись, фонарь вдруг скрипнул и закачался, будто тронутый невидимой рукой, хотя ветра не было. Клаусу стало не по себе.

Медная улица, что вела к заводу, была вымощена настоящими монетами. Клаус в который раз пожалел, что город-государство Айронволл чеканил собственную монету, которую теперь не принимал ни один обменный пункт. Но вот и завод. Клаус уже привык считать его своим. Он взглянул на темные окна своего кабинета. Когда-то он принадлежал гениальному изобретателю Роберту Ливингстону, построившему этот завод. Страшный пожар едва не уничтожил здание, и Клаусу пришлось здорово потрудиться, чтобы восстановить витражи высоких окон, статуи кентавров, охранявших вход, стены, некогда покрытые великолепными фресками. А вот сад вокруг завода восстановить было некому. По замыслу Роберта Ливингстона в нем должна была царить вечная весна. Но от невыносимого жара хрустальные лепестки цветущих вишен оплавились и потекли, ветви согнулись вниз, а каменные травы растрескались и превратились в зеленый песок.



В этом саду Клаус оставил Рудольфа, который долго пил воду из маленького фонтанчика, а потом блаженно растянулся под стеклянным деревцем. Клаус же с бьющимся сердцем распахнул двери в главный цех. Здесь ничего не изменилось с декабря, только было непривычно тихо и темно. Но стоило Клаусу сделать первый шаг, под потолком ожили и мягко засветились старинные лампы. День за днем они накапливали солнечный свет и вот теперь щедро отдавали его, осветив весь огромный зал, станки, пока еще неподвижные и покрытые пылью, и мостик, на котором располагалась центральная панель управления. Сейчас она выглядела как огромная серебряная птица, сидевшая на пьедестале. Клаус поднялся на мостик, положил руку на голову птицы и сделал шаг назад. Ее глаза вспыхнули и засветились зеленым, развернулись крылья, открыв спину с кнопками и рычагами. Как и станки, она была из вольфрама, который начинает кипеть только при 5555 градусах Цельсия. Даже сгори завод дотла, все его оборудование осталось бы целым и готовым к работе.

Завод ждал. Ждали в деревянных коробах механические рабочие. Они спали в деревянных ящиках, похожих на саркофаги, не мертвые и не живые. Двухлетние взрослые, не знавшие детства. Мужчины и женщины, с волосами цвета золота и цвета угля. Имеющие память, но не видящие снов.

Клаус нажал самую маленькую кнопку внизу приборной панели. Крышки саркофагов вздрогнули и открылись. Свет от искусственных солнц, одетых бронзой, ударил в узоры солнечных батарей, пропущенных через скулы и лбы. И тут же механические сердца забились. Медленно, будто сонно, распахнулись веки, и глаза – зеленые, карие, голубые и даже фиолетовые – увидели свет. Впервые за многие месяцы сократились от яркого света зрачки. Глаза, наполненные мыслью и жизнью, неотличимые от человеческих, если бы не едва заметные порядковые номера, идущие вдоль радужки.

Медленно, один за другим, механические рабочие покидали свои неудобные постели. Клаус знал, что пройдет несколько минут, и солнце, пусть и искусственное, наполнит их такой энергией и силой, какая и не снилась человеку. Солнце питало все в этом городе, возведенном на голых скалах, городе, лишенном воды и растений. Без упрямого человеческого гения здесь была бы каменная пустыня.

Их было двадцать. Четырнадцать мужчин и шесть женщин. У каждого на груди литера, соответствующая его специальности. «Л» – литейщик, «С» – сборщик, и так далее. Но возникло и кое-что еще. Клаус с изумлением заметил тонкие гравировки там, где люди обычно носят бейджи. Имена. У них появились имена! А еще у девушек теперь были разные прически, и Клаус заметил, как грузчик, которого теперь звали Билл, поддержал под руку мастера по росписи, белокурую Розу, когда она оступилась. А она коснулась губами его щеки. И Клаус мысленно себе поклялся, что больше никогда, никогда не уложит их на долгие месяцы в эти деревянные гробы просто потому, что сейчас ему не нужны их услуги.

А сейчас он ходил по цеху и отдавал распоряжения. Да, они запускают производство на четыре месяца раньше. Потому, что объем этого производства здорово увеличится. И скоро с конвейера сойдут неживые игрушки, понятные и привычные людям Большого мира. Латунный фокусник будет извлекать кролика из шляпы, только если нажать большую красную кнопку, шелковые цветы навсегда застынут в горшке (инкрустированном мозаикой) и не будут медленно раскрывать сонные головки навстречу утреннему солнцу. Все волшебство надо загнать в клетку, объяснить, и, на худой конец, уничтожить. В Большом мире не любят волшебства, как не любят все, не снабженное описанием состава и срока годности.

Но сейчас ожившая после долгого бездействия конвейерная лента несла, как река, игрушечных лепреконов. Вроде бы простая копилка, вот только положи в горшочек десять золотых и найдешь наутро в дополнении к ним медную монетку. Пустяк, конечно, но приятный! А еще человечек в зеленой шляпе может совершить нехитрую починку обуви, надо только оставить на ночь рядом пострадавшие туфли и кружечку эля. Лепреконы доезжали до конца ленты, и там их подхватывал механический нетопырь Плавно взмахивая крыльями из воловьей кожи, он поднимал игрушки этажом выше, в цех, где их расписывали. Там, неутомимые механические рабочие с помощью кистей и красок покрывали мертвенно бледную кожу загаром, штаны и курточка получали все оттенки молодой травы, а башмаки теперь казались кожаными. Затем упаковка – яркая картонная коробка и шелковая лента каждый раз нового цвета. Клаус любил цех росписи больше остальных. Именно тут вещи словно оживали, получая душу. Чешуя русалок начинала переливаться перламутром, игрушечные хамелеоны покрывались краской, позволявшей менять цвет, загорались кармином губы кукол, а их щеки расцветали нежным румянцем.

Литейщик Роджер по-мальчишески озорно улыбнулся Клаусу и с силой нажал рычаг доменной печи. Взревело пламя, взметнулся сноп золоченых искр, и горячий воздух с гулом устремился в жерло трубы. Медленно нагревался остывший камень, но прошло несколько минут, и от невыносимого жара он стал прозрачно розовым. Раздавшийся грохот сверху значил, что посыпалась шихта. И скоро из пасти печи хлестнет тугая струя расплавленного металла. Рев пламени, перестук формовочных молоточков, шипение стали, льющейся в формы. А еще легкие шаги, разговоры и смех. Безмолвный, сонный завод Айронволла ожил.

Загрузка...