…Гори, но не сжигай,
Иначе скучно жить.
Гори, но не сжигай,
Гори, чтобы светить…
Lumen, «Гореть»
В строчках, написанных косым, как вчерашний дождь, почерком, прятался недобитый зверь. Стоило взять страницу в руки, надавить подушечкой пальца на кляксу – и бурая, пористая, точно имбирный кекс, бумага затрепетала пленённой бабочкой. Строки по центру изогнулись, освобождая место: на поверхность, блестя тошнотворной, тинисто-зелёной радужкой, полезло миндалевидное око. У нижнего угла листа выдвинулась цепкая, четырёхпалая лапка: её ногти – два свирепо-зазубренных, два вполне человеческих – задели мягкую ладонь, изготовились было корябнуть посильнее…
…Но Ангус, коротко шикнув:
– Не верю в тебя! – быстро свернул бумагу в аккуратный свиток. Внутри него что-то дёрнулось – и обречённо затихло.
– Итак, вы точно решились, мадам Ковальски?
Клиентка обдала кремата надменным взглядом. Надулась, выпучив глаза особого, только что виденного цвета («Плесень, жабы, гниющий мох», – содрогнулся Ангус).
– Разумеется, решилась! – взвизгнула мадам, и бюст, обтянутый шёлком цвета крем-брюле, возмущённо всколыхнулся. – Тварь эта не принесёт мне и пенни! Вы что, думаете, такое ждёт коммерческий успех?!
– Этого я не знаю, – скромно потупился Ангус. – Но не раз видел, как люди возвращались… И забирали своих обратно.
Мадам грубо хохотнула.
– Ну уж нет! Я-то не передумаю! От этой чёртовой Фантазии никакого толку. Ни туда ни сюда, понимаешь? – Ковальски вдруг подалась ближе, бесцеремонно потрепала Ангуса по впалой щеке. Во рту её метнулся влажный слизняк языка, украшенного колечком, и дама доверительно зашептала: – Я застряла, не могу продвинуться дальше. Да и зачем? Не могу я, и не хочу. Кому в Паноптикуме нужен недоделанный монстр? Да и доделанный – тоже? В моде няшки, пусечки, обаяшки…
Мадам запустила наманикюренные пальцы в сумочку. Что-то пискнуло – и на стойке задрожала шиншилла: абсолютно лысая, розовая, как ветчина, с тупенькой мордашкой и сахарно-белыми крылышками херувима. Живая Фантазия почесала коготками за ухом, чихнула – и в Крематории запахло розами.
– Вот, – с любовью проворковала дама, – вот моя гордость. А это… – миндалины глаз презрительно уставились на свиток в руке кремата, – …всего-навсего ошибка, результат бессонной ночи и дрянного бренди. Я хочу избавиться от этой Фантазии раз и навсегда. Очистить мозг! Так что никаких сомнений, парень. Жги!
Лысый грызун исчез, оставив на пластике кучку бликующего золота. «Гадит монетками? Или всего лишь ловкость рук?» Впрочем, задумываться об этом было уже некогда. Ангус вздохнул – и принялся за работу.
Чик – рычаг поднят вверх.
Чмок – дверца с окошечком открыта.
Хруст – свиток шоколадной бумаги летит в жадно раскрытый зев. Мелькают пальцы: два когтя, два ногтя. С аккуратным, цвета вялой фуксии, маникюром.
Щёлк.
Ладони кремата плотно притиснуты к стеклу.
«Я не верю в тебя».
Теперь слова наполнены большей силой. Ангус прикрывает веки, чтобы не видеть, как свиток, предчувствуя конец, жалкой пташкой трепыхается внутри.
Раз. Два…
Радужное пламя.
– Ах, до чего славно! – экстатический вскрик мадам Ковальски привёл в чувство. Сгорбленный кремат выпрямился, повернулся. Изобразил улыбку.
– Знаю, только что избавилась от несносной Фантазии. Но не помню из неё ничего. Ничего! Ха-ха!
Сотрясаясь от смеха, переваливаясь, словно раздутая медуза на волнах, клиентка, не прощаясь, пошла прочь. Вскоре она скрылась в дверях Крематория. И с ней ускользнули последние воспоминания о глубоких, как болота, глазах, зазубренных, будто нос рыбы-пилы, когтях…
Нет больше недоделанного монстра. Нет больше Фантазии, зеркала души её творца.
Ангус оглянулся на окошечко. Радуга потухла, огонь перестал танцевать.
Крематорий работал как часы. Инкубатор же…
Ангус встряхнулся. Не сейчас.
По коридору к нему развязной походочкой шёл напарник.
***
– Что, спровадил Ковальски? – ухмыляясь от уха до уха, осведомился Пабло. Глаза цвета холодного оникса проказливо сверкнули.
Ангус неопределённо буркнул. Понятно, к чему ведёт.
Кремат-напарник оскалился ещё плотоядней.
– Старая стерва. Зато с нехилой творческой жилкой: видал, что её подопечные в Паноптикуме творят? Народ пищит, ликует. А уж сиськи…
Пабло вытянул руки в пространство, сжал в горстях воображаемую плоть и начал ожесточённо тискать.
– Кстати, там последняя пришла, – небрежно, походя заметил он. – Блёклая такая. Ну прям линялая тряпка. И фигуры – кот наплакал. Спичка!
Ангус моргнул. Вытянул шею. Застыл. Внезапно обдало печным жаром, в глазах волчком крутанулась радуга.
«Спичка?..»
– Целый чемодан тащит. А ведь сейчас моя очередь. Долго же придётся возиться…
– Не придётся.
– А?
Пабло опустил руки, повернулся к напарнику. На смазливом, цвета жжёного сахара, лице отразилось неприкрытое удивление.
– Ты-ы? А силёнок-то хватит?
Ангус против воли усмехнулся. Показал напарнику жилистый кулак. Раз – и по костяшкам пронеслось охристо-красное пламя, два – рыжий, словно молодая лисица, огонь…
– Понял? Ты иди, раз устал.
– Ну если так… – опять начиная улыбаться, протянул Пабло.
Кажется, он говорил что-то ещё, но Ангус уже не слушал.
Ступая серыми, точно пепел, туфлями, из-за угла тихо вывернула она.
***
…Народ ёрзает, хихикает, бормочет – Паноптикум набит до отказа. На полу, будто змеиные шкурки, скользят фантики от конфет. Вдрызг разносятся белёсые комочки попкорна, раздавленные беспощадными каблуками… Пахнет горячим потом. Солью и карамелью. Ожиданием.
У краешка сцены возникает смутный силуэт. И пальцы – тонкие, как весенние сосульки, прозрачные, будто озёрный лёд, – разворачивают мятый, телячьей кожи, свиток…
Вспышка!
Стремительный, точно стриж, по залу проносится вихрь света. Нечто, словно сотканное из лучей июльского солнца, тёплое и золотистое, как только что собранный, пахнущий разнотравьем, мёд.
Секунда – и Фантазия на сцене. Она живая, она дышит, раскидывает серповидные крылья во всю бесконечную ширь и…
Свист.
– Ску-у-у-учно! – гнусаво орёт кто-то из дальнего ряда.
Фарфоровые пальцы вздрагивают. Но мгновением позже берут белоснежный листок.
Фантазия исчезает золотым смерчем, и дощатая сцена прогибается: воин, одетый в аквамариновый доспех, воздевает к потолку меч, на котором пляшет тёмное, цвета индиго, пламя. Миг – и за ним оживают тени. Они скалят зубы, готовят заточенные клинки. А там, в далёкой, бурлящей черноте, мечется пленённая фигурка с медными волосами…
И грянул бой!
Меч отрубает извилистые, как подтёки чернил, руки. Сносит головы, что летят вниз пушечными ядрами. Красавица всё ближе, но…
…Но где кровь? Где смех?! Где страсть?!!
– Пусть вдарит ему кулаком! Чтоб ошмётки полетели!
– А того клоуна – пинком под зад! Веселей! Надо сражаться со смаком!
– И кишки! Кишки давай!
Силуэт у края сцены заметно дрожит. Но тут Рыцарь Аквамарин добивает последнего, и враг исчезает завитком дыма. Медноволосая дева шагает навстречу, воин преклоняет колено, прижимает к губам узкую, словно ивовый лист, ладонь…
– А теперь – пускай задерёт юбку! Долой клятый шёлк! Покажи-покажи-покажи!
Но Творец шепчет: «Домой!» – и пара исчезает, в руке уже новая бумага, испещрённая тоненькой вязью букв.
Паноптикум начинает роптать. Наливаться желчью. Разочарованием.
И яростью.
Третья Фантазия освистана. Четвёртая – осмеяна. Пятая…
– Не-ве-рю! Не-ве-рю! Не-ве-рю! – скандирует толпа.
Нет, критики не навредят ни одной Фантазии… Сила этой фразы доступна лишь крематам.
Но Ангус видит, как слова-пули прошивают Творца насквозь. Девушка-спичка затравленно озирается, роняет ворох бумажных Источников…
Подойти бы, сказать, что ему понравилось…
Поздно.
Она вновь подхватывает бумаги. А потом бежит.
Паноптикум провожает беглянку демоническим хохотом…
***
– Вы уверены, мисс? Вы точно уверены?..
Она промолчала. Взгляд светло-серых, цвета ртути, глаз погладил ветхий, бесстыдно распахнутый чемодан. Уткнулся в Ангуса.
Кремат облизал пересохшие губы.
– Да. – Шёпот октябрьского ветра в листве.
– Быть может, стоит повременить? – ещё не сдаваясь, спросил Ангус. – Знаете, многие передумывают. Выжидают недельку, а потом…
…Да, он ещё не смирился.
Но она уже сделала выбор.
Его Спичка.
Сгоревшая спичка.
– Прошу, сэр. Сожгите, – прошелестела она, опустив на стойку положенную плату. – Мне больно думать о них…
Стиснув челюсти, Ангус посмотрел в нутро чемодана. Уйма исписанных страниц и рисунков. Машинописные тексты и тексты от руки, эскизы, наброски… Взгляд задержался на заголовке: «Рыцарь Аквамарин». Скользнув дальше, зацепился на крыле формы лунного серпа…
Источники Фантазий. Живых. И недоделанных зачатков, зародышей, которым больше никто не хотел дарить полноценную жизнь.
– Только…
Глаза кремата стремительно вернулись на клиентку.
– Только не при мне. Хорошо?
Ангус кивнул, заметив на её щеке слезу. Горло будто сдавил шипастый ошейник.
Едва слышный вздох, зажмуренные глаза. Поворот и…
Только мелькнули русалочье-длинные волосы. Простучал по плитке Крематория лёгкий топоток.
Ангус покусал нижнюю губу. Пальцем размазал по стойке пару тёплых, разбитых о пластик слезинок.
«Прошу, сэр. Сожгите».
Кремат протянул руку к Источникам и кожей ощутил, как они содрогнулись.
На губе выступила гранатовая капелька крови.
Ангус захлопнул чемодан. Крепко взял его за потёртую ручку…
И понёс домой.
***
– Я вернулся!
В прихожей было подозрительно тихо. Словно там, подальше, в самой глубине комнаты, затаилась разношёрстная толпа, готовая вот-вот взорваться шумом и гамом, приветствуя именинника…
Ангус ощутил, как губы тронула лёгкая улыбка. Никакого праздника у него, конечно, не было. Но здесь его ждали. И ждали всегда.
Ангус глянул в зеркало на стене и подмигнул своему двойнику.
Мимолётный ветер… А затем – цокот, шёпот, скрипы…
Ангус вновь повернулся лицом к двери, без надобности проверил замок, усмехаясь.
Около уха лязгнуло. В щёку ткнулось холодное, металлическое, а на плечо опустилась знакомая тяжесть.
– Врасплох застал, негодник! – расхохотался Ангус, деланно вздрагивая. – Ах ты негодник…
Мини-птеродактиль – кожистое тельце, медные коготки и клюв – довольно ткнулся в него ещё раз и упорхнул, спасаясь от хозяйской щекотки.
Посмеиваясь, Ангус прошёл в комнату. Бережно опустил чемоданчик на стол. Огляделся.
К нему спешили, струились, летели… Со свитков, обрывков и мятых салфеток… С аккуратных стопочек разлинованной бумаги… сереньких листков, с мясом выдранных из блокнотов…
Фантазии окружили кремата. Уселись рядом – четырёхногие, двуногие и вовсе без ног. По-детски шаловливые – и чинные, как породистые пожилые леди. Немые и таящие в себе едва ли не божий глас…
Он помнил каждую из них столь же чётко, как и день, когда впервые нарушил правила.
Ангус чуть прикрыл веки.
Паноптикум. Девушка у края сцены. Какой-то год назад.
Глаза открылись.
Дар кремата, мага, что мог законно умерщвлять живое, внезапно раздвоился, повёл в разные стороны. И Ангус стал не только жечь. Но и спасать.
Так появился Инкубатор.
– Ну что, ребятки… Я принёс новичков… – тихо сказал он. Улыбаться больше не хотелось.
Ангус открыл чемодан. Внимательные глаза уловили движение, рука легонько тронула самый верхний свиток.
Недописанное. Недоделанное.
И брошенное.
– Кто тут у нас… Не бойся. Я в тебя ве-е-рю…
Нежно-нежно. Ласково-ласково.
Строчки, написанные изысканным, каллиграфическим почерком, дрогнули, расступились, очищая пространство. Из двумерной плоскости листа стала подниматься макушка: маленькая, детская… Цвета бирюзовой морской воды в золотых, солнечных блёстках.
Из водорослей волос выглянула летучая рыбка. Перепрыгнула с места на место, дыша воздухом. Скрылась в гущине.
На кремата уставился ртутно-серый, печальный глаз. В точности того самого цвета.
Внезапный ветер сдул бирюзовую чёлку – и Ангус замер.
Второго глаза не было. Вместо него зияла пустая глазница. Будто чайки выклевали.
Ангус вздохнул, попытался ободряюще улыбнуться.
– Ничего, малышка. Я помогу.
Вместо ответа голова нырнула в бумажный омут, спряталась, словно мышь в норку.
«Помогу…»
Наморщив лоб, Ангус пробежался по строчкам.
Дитя Лагуны… Бирюза…
История Фантазии занимала только четверть свитка и обрывалась зигзагом – острым, точно скала над пропастью.
Ангус кивнул.
С пальца его сорвалась искра, в которой за мгновение промелькнули все цвета радуги. Краешек свитка, на котором чернели страшные слова, обуглился, улетел прочь сигаретным пеплом.
Ангус взялся за перо.
И начал писать.
…Разумеется, первый раз было тревожно. В Крематорий приходили, точно на встречу с психиатром: очистить голову от ненужного, избавиться от лишнего… Сила радужного огня убивала Фантазии влёт, и Ангус, разбойно крадя Источники, поначалу боялся: а сработает ли его идея? Впрочем, глаза боятся – руки делают. Всего лишь маленькая доля огня, прицельно пущенного на Источник – и Фантазия уже не та, что была раньше. Связь с Творцом вмиг оборвана – столь же чётко и чисто, как при полном уничтожении. Ещё ни один клиент из тех, кто без колебаний приказывал кремату сжигать, не явился обратно с претензией. Никто не подозревал, что его отвергнутая Фантазия может всё-таки жить. Никто не знал, что она может стать чужой Фантазией.
Ангус дописывал, дорисовывал, дорабатывал… Изменял и видоизменял…
И в каждой, словно в чудесном, волшебном зеркале видел ту или иную, свою черту.
– Малышка Бирюза… Устрицы и ракушки… – бормотал кремат, скрипя гусиным пером, рождая новые слова мелким бисерным почерком.
Чего он хотел? Чего добивался? Точно не успеха в Паноптикуме. После памятного вечера год назад, Ангус обходил его громаду стороной. И тихо радовался, когда его личный Инкубатор выращивал новую Фантазию, давал новый шанс…
Быть может, когда-нибудь он всё-таки сможет явить спасённых миру. Увидеть, как на робких созданиях остановится чей-то восторженный взгляд. Один, другой, третий…
Но это будет нескоро. Только не сейчас. Когда мир трепещет то лишь от умильностей, то лишь от страстных, до хруста в скулах, поцелуев… Когда зрителям уже мало вскользь показанной лодыжки красавицы, и они требуют оголить её всю – до мяса, до самых костей… Ведь иначе – всё это уже было, кому это интересно?
Если кровь – то не капля, а ведро. Если шутка – то такая, чтоб глаза от слёз вытекали! Сиюминутная эмоция, сиюминутное наслаждение… Быстро, как нажать на кнопочку. Без всяких прелюдий. Давай, показывай, удивляй!
Рынок Фантазий давно катился к чёрту на рога. С гиком, блеском и улюлюканьем, точно машина золотой молодёжи, что несётся под откос.
Но Ангусу, в его Инкубаторе, было тепло. И уютно.
Спустя полчаса работа была закончена.
Ангус откинулся на спинку стула, довольно слушая, как его домочадцы приветствуют новичка – каждый на свой лад. Внутри разливалось блаженное тепло.
Как же это здорово. Спасать и создавать Жизни.
…Но вот перед лицом вновь появляются дымчато-серые глаза. Тоненькое личико с белокурыми, едва ли не белыми волосами.
Ангус подался обратно к чемодану. Чуть не по локоть запустил в него руки.
Как же их много… Живых и не доделанных… Потрясающих… Тонких, вежливых, скромных, как их Творец…
Но она…
Ангус захлопнул чемодан. Прищурился, приметил обрывок наклейки.
Адрес. Фамилия. Имя.
– Хильда, – произнесли губы. Слово мятным леденцом прокатилось на языке.
Ангус поднялся. Торжественно оглядел притихших созданий. По воздуху, точно по волнам, пронеслась летучая рыбка.
Ангус улыбнулся и протянул раскрытую ладонь.
– Пойдём.
***
В квартире было тихо. Пусто. И холодно. Точно в пещере, где давным-давно издох дракон, чьи кости и золото растащили бравые рыцари.
Хильда смотрела в потолок, на котором медленно, нога за ногу, плелась одинокая муха. Хильда кусала губы. Сжимала пальцы.
Казалось, внутри неё тоже поселилась эта сосущая, бесконечная пустота. Ещё бы. Творец, который забыл, что значит – творить…
Хильда повернулась на бок. Скрючилась младенцем в материнской утробе.
А ведь всего лишь какой-то год назад пустоту занимало безбрежное, ослепительное счастье. Она создавала миры, сцены, героев и злодеев… Придумывала особенные черты и вкладывала в них частичку себя…
Паноптикум вдребезги разбил надежды и мечты. Хильда не справилась. Хильда сломилась, утонув среди потока смердящей критики.
То, чего от неё хотели, было безобразно, нелепо… Она никогда не писала о том, что в моде, следуя исключительно велению души.
Что ж… Теперь она знает всё точно.
Её творчество не нужно этому миру. Да и ей сейчас – тоже не нужно.
После разгромного представления Хильда нашла обычную работу в Городе. Устроилась секретаршей. И постаралась писать просто так, для себя.
Но теперь она творила через не могу. Мучительно, со слезами. И беспощадная память всякий раз приносила свист, крики, смех…
Мало-помалу она стала творить всё меньше, всё слабее, не доделывая Фантазии до конца.
А потом и вовсе перестала.
– Исчезло. Исчезло навсегда, – шепнула Хильда в мятую, пахнущую лавандой подушку.
Точнее – совсем скоро исчезнет.
Вчера, не выдержав муки, Хильда трусливо сбежала в Крематорий. Отнесла туда всё, до последнего, крохотного черновика. Отголоски Фантазий ещё бродили в её голове, но часть из них уже пропала навеки.
Как же её звали? Ту, последнюю?..
Хильда села на кровати, безотчётно схватилась за голову.
Хильда…
Было тошно от самой себя. Даже от имени, что в насмешку означало храбрую, бьющуюся до конца.
До конца.
Рука прошлась по холодному одеялу пауком-альбиносом. Сжалась в кулак.
Пусто. До чего же пусто.
…А если попробовать? Попробовать начать с конца?
Кровать внезапно исчезла. Хильда тонула, захлёбываясь тёмной, как нефть, водой. Тонула, одетая в плотную, смирительную рубашку.
В голове стучала паника. Орала злобная толпа.
«Не-ве-рю, не-ве-рю! Не…»
Голые ступни коснулись шершавого дна. Руки вдруг ожили и затрепетали.
Хильда порвала путы.
Оттолкнулась. Оттолкнулась от дна и…
…Мешком свалилась с кровати.
Вскочить! Выскочить! И бежать!
Быстрей, быть может, они ещё не успели!..
Нет ни боли от зашибленных колен, ни засохших слёз – солёных кристалликов на коже. Только осознание: чёткое, ясное, будто майский день, омытый первым весенним ливнем.
«Я смогу! Я снова поверю в себя!»
Воробьём чирикнул дверной звонок. В ту же секунду Хильда распахнула двери.
На пороге стоял знакомый кремат. Тот самый, с шапкой волос и тёмными, цвета молотой корицы, глазами. В правой руке – знакомый ветхий чемоданчик. В левой…
Хильда перестала дышать.
Волосы как вода. А в них – полосатая, крылатая рыбка. Круглые блюдца – глаза: один – серый, второй…
…Тёмный.
Точно корица.
Девочка отцепилась от кремата. Вытащила из кармашка на летнем платье горсть раковин, протянула ей.
– Возьми. Ты можешь выбрать любую!
До боли знакомый голос.
Минута, другая…
Хильда сомнамбулой шагнула вперёд. Взяла двустворчатую ракушку. Миг – и она раскрылась в её руках. На мягкой сердцевинке лежала крохотная записка. На ней – четыре слова.
«Никогда не сдавайся, Хильда».
Никогда не сдавайся.
Хильда всхлипнула. И начала рыдать.
Ангус бросился вперёд, обнял девушку и прильнувшую к ней Фантазию.
Пепельные глаза обратились к нему. Пепельные… Но уже не печальные.
Хильда смотрела в упор. И улыбалась сквозь слёзы.
– Спасибо тебе.
Ангус улыбнулся в ответ. Голос – колокольчик из хрусталя…
– Спасибо, – повторила Хильда, опуская взгляд на спасённую Фантазию. И добавила: – Спасибо, Бирюза.