Согласитесь, тяжелое чувство наступает, когда слышишь, что кто-то из знакомых умер, даже если просто знакомый, с которым ты встречался всего пару раз. Но что если гибнут все вокруг, и знакомые, и нет, и даже семья? Как выдержать все это? Ответ на этот вопрос вам никто не даст, вы его сами найдете, если конечно, переживете.
Я, а именно Артем Николаевич Севцов, родился в Белгороде, в тысяча девятьсот двадцать пятом году. Мы с мамой, почти сразу после моего рождения переехали в Царицын, а через месяц город переименовали в Сталинград. Я старался не спрашивать, почему мы уехали. Для мамы эта тема была болезненной, и я не развязывал разговор об этом, хотя мама была не против рассказать мне о братьях, об отце. Отец был солдатом, вернее сапером, снимал мины, ставил мины, ремонтировал машины, танки. Он, по рассказам матери, был на Дальнем Востоке, аккурат во время пограничного конфликта на озере Хасан. Правда, где он сейчас сказать трудно, последний раз мама видела его перед отъездом, и однажды она вскользь сказала, что он тоже собирался уезжать из нашей квартиры в Белгороде.
Когда я был маленьким, со мной произошла одна история. К нам в город приехала делегация во главе со Сталиным. Ради такого ответственного события всем объявили выходной. Мы стояли с мамой на набережной, было много народу. Я хотел увидеть того, кого многие многие называли Отцом Народов, и которого те же многие и уважали. Уже тогда, в детстве, я внутри чувствовал особую важность этого человека, причем, важность его для людей и конкретно для меня. Какая может быть важность Генерального Секретаря ВКП (б) для ребенка, сказать трудно, но ощущение этой важности у меня уже было. Соответственно, когда делегация с товарищем Сталиным проходила по нашей набережной, я не мог удержаться от желания увидеть Отца Народов вживую. Под шумок, уже к концу торжества, я вырвался у матери из рук и побежал через толпу, крича: «Товарищ Сталин! Товарищ Сталин!». Я слышал, как все люди обращались к нему именно так, потому и решил, что именно так к нему и нужно обращаться. Когда я преодолел толпу, передо мной предстал высокого, как мне тогда казалось, роста грузин, пятидесяти лет, с густыми усами, в правой руке, согнутой почти под ровный угол, он сжимал трубку. Он был в красивом темно-зеленом кителе, темно синих штанах и сапогах, а его пышные волосы, зачесанные назад, тихонько колыхались по ветру. Таким я его тогда запомнил.
Увидев меня, он аккуратно присел на корточки.
– Ты что-то хотел, мальчик?
Волнение было огромным. Конечно, в столь юном возрасте трудно было осознавать в полной мере значимость такого события, когда с тобой говорит лично Сталин. Но и без того волнение было, и не удивительно.
– Я, товарищ Сталин, я…
– Не спеши, – перебил он меня, выставляя левую руку. – Спокойно, размеренно, медленно. Как тебя зовут?
– Тема, – буквально выпалил я и волнительно вздохнул.
Сталин удовлетворительно кивнул и улыбнулся.
– А фамилия у тебя есть?
– Есть. Севцов, – все так же, на одном дыхании, ответил я.
Сталин еще раз кивнул.
– Вот теперь рассказывай, Тема Севцов.
Я глубоко вздохнул и продолжил:
– У меня дедушка есть, он наш сосед, он говорит, что вы самый лучший командир на свете. Дедушка говорит, что он коммунист. А вы тоже коммунист?
– Да, конечно, – ответил Сталин, кивая головой медленно, будто он был сонный.
– Тогда коммунисты хорошие?
– Безусловно. Все коммунисты хорошие.
– А можно, когда я вырасту, тоже коммунистом буду. Я очень хочу быть коммунистом! Я тоже хочу быть хорошим!
– Ну, раз хочешь, – Сталин медленно встал, положил левую руку мне на плечо, и сказал мужчине в очках: – Товарищ Молотов, записывайте приказ номер один. Товарища Тёму Севцова, по достижении восемнадцати лет, зачислить во Всесоюзную Коммунистическую Партию Большевиков.
Мужчина, улыбнулся, секунду помешкал, достал листок и все это записывал.
– Так точно, товарищ Сталин, записал, – сказал Молотов. – Распишитесь?
– Конечно.
Сталин подошел и расписался на бумаге. После чего повернулся и подошел ко мне.
– Ну, вот и все, Тёма Севцов. Будешь взрослым, придешь к нам, и станешь коммунистом, – сказал он, погладив меня по голове. – А теперь иди. Тебя, наверное, мама ждет.
Хоть мне и сказали потом соседи, что это все было наигранно, что Сталин подмигнул Молотову, и они разыграли сцену, над которой потом по-доброму шутили многие товарищи, но тогда мне все это казалось таким официальным и серьезным. Я запомнил этот момент на всю жизнь. Все ребятишки во дворе мне завидовали, а мама даже не ругалась за то, что я вырвался и побежал в неизвестном направлении. В ту же ночь я не мог уснуть. Я был горд тем, что лично Сталин записал меня в коммунисты, и я верил, что как только я стану взрослым, то буду зачислен в партию, которой я буду верен до конца своих дней. Такое впечатление произвела на меня эта история.
До шестнадцати лет всю свою сознательную жизнь я хотел пойти в армию, служить, защищать нашу Родину, но мама исходила из других соображений. Она хотела, что бы я выучился на токаря и пошел работать на заводе в Сталинграде. Такое отношение было понятно, ведь если не считать трех моих братьев, которые живут где-то там, в других городах, я был у мамы единственный сын. Конечно, отпускать сына в армию, не видеть его в течение длительного времени, тем более в неспокойное время, когда у многих еще не прошла боль Первой Мировой и Гражданской войны, не пожелает ни одна мать. Из-за такой несхожести взглядов я и не знал, что мне делать. Думал: поживем – увидим.
Так уж вышло, что мой шестнадцатый день рождения выпал в год моего выпуска. Я перестал быть похожим на себя. Из маленького, круглого, светловолосого мальчика, я вырос высоким, крупным, темноволосым парнем, с разноцветными глазами и густыми, волнистыми волосами. Чем старше я становился, тем больше я конфликтовал с учителями, становился менее послушным, даже убрали с доски почета. Я, конечно, не прям уж ругался, просто оспаривал их слова и действия, за что нередко получал нагоняй, ибо даже такое не приветствовалось. Но самый громкий случай произошел в девятом классе. Учительница по истории была дворянского рода. Об этом знала вся школа, но никто не обращал на это внимания, так как она вела себя адекватно и нормально, учительствовала хорошо, выпускники ее предмета хорошо знали историю. Однако с тридцать восьмого года, после того как расстреляли ее родителей за то, что они устроили пожар в амбаре родной деревни, не желая мириться с колхозами, эта учительница начала себя странно вести: с презрением смотрела на портреты наших вождей, недовольно фыркала при упоминании Коммунистической партии и Советской власти Сначала нам это было непонятно, потом начало раздражать, но мы все терпели, потому что она учитель. Однако последней каплей стало, когда она начала истерически кричать на весь класс о репрессиях и Сталине, что вождь пролетариата никогда не будет истреблять свой же народ, и что при Николае Втором такого не было, и при нем было лучше. Конечно, ей было лучше! Дочь помещиков, у которых было все, ей не надо было работать, трудиться, просто сказочная жизнь. Но в один момент это все пропало, на угнетение, батраки ответили штыками, за преступную эксплуатацию пришло возмездие, и ей все-таки пришлось идти на работу. Не желая терпеть такие выкрики о том, кого я почитал, я выбежал из класса на улицу, и побежал к первому попавшемуся милицейскому патрулю, и все рассказал. Милицейские сказали мне идти в школу, что они разберутся. Сразу же после моего возвращения меня вызвали к директору.
В кабинете директора стояла учительница по истории, которая заявляла, что она рассказывала про индустриализацию и коллективизацию, что хвалила нашу Советскую власть, а я, предатель, взял и убежал, тем самым показал, что я, контра, – детище того самого контрреволюционного элемента. Конечно, это выглядело, как полный бред, обвинять школьника в таком поведении, но по какой-то причине учительнице поверили. Директриса грозилась, что выставит меня из школы, что за такое выставят из комсомола, причем даже не слушала мои попытки оправдания.
По счастливому стечению обстоятельств, в этот самый момент в кабинет директора зашел наряд милиции. Во время разбирательства у меня спросили, какая учительница вела антисоветскую агитацию, на что я, естественно, ответил. Меня и учительницу забрали в отделение. Потом вызывали маму, шло долгое разбирательство, опрашивали учеников со всей школы. В итоге ее признали виновной и обвинили в предательстве Родины и антисоветской пропаганде, да не просто, а прямо в школе! Только через четыре года я узнал, что ее расстреляли после суда. Мне еще тогда, в школе, не было ее жалко, хотя чувство вины у меня оставалось. Позже директриса извинилась передо мной и заверила, что я поступил правильно. В противном случае, она бы продолжала нести всякую дрянь, которую потом начали бы нести и дети, и уже арестовывали бы родителей, за антиправительственное воспитание. Так что я, как бы сказать, даже сделал тогда добро. Это был самый крупный скандал в школе, после которого учителей подвергали жесткому контролю, а я уже не влезал в никакие споры с учителями. Мне просто хотелось доучиться до конца.