1942 год. Сталинград из жизнерадостного и зеленого города, превратился в серый, безрадостный завод. Завод людей, которые уходили десятками на фронт и не возвращались, или возвращались, но калеченными, ранеными, и контужеными. По правде сказать, не все было так уж и плохо! Зима принесла немцам много плохих вестей и поражений. И хотя война еще была не окончена, но Москва осталась наша. Непобедимая немецкая армия получила сильный удар. И хоть они недалеко отступили от Москвы, но можно сказать уверенно: Столицу не сдадут, и немцам, впрочем, как и французам, придется идти обратно в Германию побежденными. Но пока что немцы и не думали уходить, и о победах говорить было рано.
Этот год я времени зря не терял. Ходил на стрельбище, учился перевязывать, накладывать шину, посещал завод танкостроения, изучал наши Т-34, как они устроены, как заряжать, водить, стрелять. Каждый вечер, за городом, я в одиночку учился копать окопы. Мама была не против. Теперь даже она понимала, что я, рано или поздно, пойду на фронт. Конечно, этого она не хотела, но война диктует свои правила.
Весной настал день, который я никогда не забуду. Я пришел на завод танкостроения. Экипаж, с которым я учился, уехал на фронт с «новоиспеченным» Т-34. Прибыл новый экипаж. Зайдя в мастерскую, я просто оцепенел – там стоял я, только одетый в форму командира экипажа. Я не поверил своим глазам. Двойник, увидев меня, был удивлен не меньше, впрочем, как и все рабочие, что были в мастерской. После десяти секундной паузы двойник нарушил тишину:
– Артем? – шокированным голосом спросил он. – Это правда ты?
– Да, я. А вы кто, товарищ?
– Господи! Так вот ты какой!
– Кто вы? – ничего не понимая, переспросил я.
– Я Коля. Коля Севцов. Мне бабка рассказывала про тебя, про то, что ты в Сталинграде живешь. Думал – выдумка, а оно вот ты какой!
– Коля? Брат?
С криком радости и слезой на глазах я кинулся обнять брата. Я и подумать не мог, что брат, который старше меня на два года так похож на меня. Признаться в тот момент голова ходила кругом. Мы спрашивали друг друга, перебивая, что у нас, да как, потом вышли из мастерской и, не слушая никого, пошли на улицу, по пути все так же перебивая, расспрашивали друг друга о жизни. Недолго думая, я повел его домой, к маме, предвкушая ее радость. Мама его обнимала, целовала, плакала и кричала от счастья. Как только она успокоилась, мы сели пить чай. Коля стал рассказывать:
– Бабка рассказывала, вы же когда из Белгорода уехали, нам с Витькой жить стало совсем тяжко. Дед забрал Родиона в Одессу, сказал, что будет учить его спорту, а потом и батя Витьку в Ленинград забрал, так я с бабкой в Белгороде и остался.
– С какой бабкой? – перебил я.
– С папиной, – тихо сказала мама. – Мои родители-то еще в гражданскую погибли.
– Ну вот, – продолжил Коля, – с бабкой я жил душа в душу, врать не буду. Мы и на рыбалку вместе ходили, и к ней на работу я ходил – она на молочном комбинате работала. Там тетя Саша была, так она вечно кружку парного молока, что с ферм привозили, отливала и мне давала. «Пей молочко, здоровым будешь» – говорила. Тут как-то раз мы пошли на парад в честь Великой Октябрьской Революции. Там после пехоты танки маршем шли. Я тогда маленький еще был, не знал, что такое, вот и спросил у бабки. А тут дядька такой здоровый рядом стоял. Я стоял на цыпочках, еле разглядел парад. Так этот дядька взял меня на руки, посадил на шею и стал показывать. «Вон он на гусеницах едет, – говорит, – а вот из той пушки он стреляет», «А пушка поворачиваться умеет». С тех пор я так полюбил эти танки, читал про них все, на парады ходил, смотрел их. Хотел, как вырасту, танкистом стать. Баба Света была не против. Правда не дожила она до моей службы. Умерла от инфаркта. Мне как раз восемнадцать стукнуло.
– На фронте был? – после недолгой паузы спросил я.
– Был, конечно. Сначала на тяжелый кавэ посадили. Мы ехали Минск защищать. Деревушка небольшая там была, Радехов называется. Я ведь командир танка, вижу, что вокруг творится. Едем впереди клина. За мной другие кавэ и наши легкие бэтэ и тэ-двадцать шесть. Нам перед выездом сказали: «Едете на прикрытие легко-танковой дивизии, прикрываете фланги и тыл».
Вот, из туч пыли показались немецкие танки. Бэте и тэ-двадцать шесть обогнали нас и приняли бой первыми. Я высунулся с люка, смотрю в бинокль, и у меня начинается дрожь в коленках. Наши танки едут, стреляют, а все бестолку, вот натурально! Немцы как ехали, так и едут, а наши танки вспыхивают один за другим. Тут из небольшого оврага выехал немецкий танк, метрах в двадцати от нас. Я дал команду стоп, танк остановился, а немец повернул на нас пушку. «Ну, вот и все» – подумал я. Тут немец и выстрелил. Нас качнуло и ничего более. Я успел лишь по ТПУ скомандовать: Дима, слева танк! Наводчик повернул башню и выстрелил. Танк взорвался моментально. Вот тогда я понял, что тяжелые танки они не смогут пробить. Легкие наши танки встали метрах в ста от нас и пытались хоть как-то фашистов пробить. Тут уже было не до флангов – у нас фронт сыпался. Я приказал мехводу на полной скорости ехать к нашим, успеть, пока немцы не расстреляли всех. За мной поехали еще семь наших кавэ, а остальные остались на своих позициях. Радиосвязи еще не было, поэтому я не мог им доложить, что надо делать. Здесь, по сути, каждый был сам за себя. Скорость была маленькой, так как танк тяжелый, но шли уверенно. Ох, сколько потерь мы понесли… В бой пошли около трех сотен легких бэтэ и тэ-двадцать шесть, а когда мы подъехали к месту битвы, в рабочем состоянии осталось меньше сорока. Мы выехали вперед наших танков, и немцы открыли огонь по нам. Нас качало то назад, то вперед, но танк держался. А наводчик по очереди расстреливал один немецкий танк за другим, потом уж фашисты стали отходить. Приказа гнать их у нас-то не было, и мы остались стоять на месте и смотрели, как немецкие танки плетутся назад. Заряжающий еще сказал: «А шо это они раком пятятся?». «А им раком пятится природой предначертано», – это так мехвод пошутил. Но мне было, если честно, не до смеха. Я, с командирской башенки, осматривал поле боя. Бэтэ, тэ-двадцать шесть, тэ-шестьдесят – все, чем гордились наши командиры, просто напросто чадило черным дымом на раскисшем поле. Вскоре после этого меня посадили на тридцатьчетверку и отправили сюда, на переподготовку. Так, в принципе, я тут и оказался.
Мы просидели всю ночь. Утром, сонные, мы с братом пошли на завод. Начальство нас хотело сильно поругать и вынести выговор, но когда они увидели нас вместе, то были настолько удивленные, что даже ничего не сказали. Вследствие того, что курс подготовки танкистов проходил несколько месяцев, я шел уже не как ученик, а, скорее, как практикант. Зачастую было так, что прораб завода объясняет принцип работы ходовой части танка, потом экипаж идет ко мне, в соседнюю мастерскую, и я объясняю ход работы двигателя, хотя чаще всего, наоборот. Так было даже удобно! Я объяснял людям что-то, и сам закреплял изученный материал. Так, в мае, Николай окончил курс, и его отряд готовился к отправке на фронт. Мама, конечно же, плакала. Коля все эти два месяца жил у нас, а тут он уезжает снова. Вечер перед отъездом был полон слез и горести, скрывать тут нечего.
15-го мая два десятка танков Т-34 собрались у переправы через Волгу. Все думали, что танкистов отправят к Ростову-на-Дону, так как немцы собирались наступать именно в этом направлении. Однако нет. Где-то есть участок фронта, который нуждается в танках больше, чем фронт на правом берегу Дона. Мама пошла на работу, а я отправился проводить Николая перед походом в больницу. Мы стояли метрах в пятнадцати от причала, смотрели, как грузят танки.
– Ты, Артем, маму береги, – дрожащим голосом сказал брат. – Такое счастье было увидеть ее, но все же хочу ее увидеть и после войны, когда она кончится. Да и ей тоже это нужно.
– Обязательно буду беречь, – заверил я. – Ты веришь, что еще встретимся?
– Хотелось бы верить, но не знаю. Может и не встретимся.. Фронт это такая штука, что тут точно ничего не скажешь. Мы с товарищами перед боем всегда прощаемся, а потом встречаемся с теми, кто выжил так, будто лет сто не виделись. Где гарантия, что меня не подстрелят в первом же бою на этом танке?
– А какая она, война?
– У танкистов война своя. У нас мы идем в бой в надежде выжить, и попытаться кого-нибудь уничтожить. Конечно, нам дают конкретные задания, но тем не менее, чувство у танкистов именно такое.
– Так у простого солдата вроде так же.
– У нас по-другому. Мы в относительной безопасности в танке, но стоит вражескому снаряду попасть внутрь, так танк становится нашим железным гробом. Представь себе, что танк горит, и ты из него вылезти не можешь. Я видел такое. Ехал кавэ в тыл, бой уже заканчивался, как вдруг по нему дала гаубица. Он загорелся, видимо, снаряд в боеукладку как раз попал. Гаубицу-то мы уничтожили, и вылезли, чтобы вытащить наших танкистов, а только начал взрывать уже весь боекомплект, и огонь повалил со всех щелей. Когда все уже погасло, мы долго еще не могли подойти. Жар был такой, будто кто-то доменные печи раскочегарил. А когда он все-таки остыл, мы полезли внутрь. Вытащили двоих… вернее то, что от них осталось. Остальные сгорели дотла. Наверное, самая страшная участь всех танкистов, сгореть в своей машине заживо.
Танки ушли на ту сторону Волги. Я долго прощался с Колей, насколько позволяло время. После его погрузили на баржу, и он поплыл туда, за Волгу, навстречу смерти.
Немцы уже к июлю стояли на правом берегу Дона. Они не спешили его форсировать – мостов не было, а переправить через такую широкую реку, как Дон целую армию не так просто. Но немцы не спешили и окапываться. Юго-западнее Сталинграда немецкие танки вышли во фланг нашим войскам. На левом берегу Дона стояли две армии, а в Сталинград прибыл полк. У небольшой ж/д станции «Абганерово» немецкие танки были остановлены, так писали в газетах. К августу немцы форсировали Дон и направились к Сталинграду. Стоя на окраине города можно было слышать канонаду со степей. Но сам город еще никто не трогал. Потом началась эвакуация больниц и предприятий.
Как-то утром, в воскресенье, я гулял за городом и увидел на обочине лежащего солдата и подошел к нему, чтобы осмотреть. Он был без сознания. Кое-как приведя его в чувства, я спросил, что он тут делает. Оказалось, он запаниковал, когда начался бой на линии фронта. Правда, как он оказался за сотню километров от последней он сам не понимал, и, конечно, он был голоден. Я отвел его в ближайшее кафе, накормил. Было непонятно, что с ним делать, и куда вести в подобной ситуации, но все разрешилось само. В какой-то момент в кафе зашла военная милиция, проверила документы у трех солдат в кафе и у моего спутника тоже. Выяснив, что товарищ бежал с линии фронта, милиция попросила бойца пройти с ними, после чего они ушли, не сказав мне ни слова.
Буквально на следующий день я, уже вечером, шел с больницы домой через площадь. Темнело. Проходя по площади, увидел такую картину: стоит взвод солдат, перед ними ходит комиссар, их окружает пять человек, такие же солдаты. Комиссар ходил и командовал громким басом:
– Эти солдаты трусливо бежали с линии фронта! Если бы за ними побежали остальные, то это подставило бы под удар всю нашу оборону! Приказ номер двести двадцать семи не допускает отступлений! Отдать этих солдат под трибунал и расстрелять! Перед всем батальоном!
Среди солдат я узнал того паникера. Да, он совершил проступок, за который полагалось наказание, но я не мог просто стоять и смотреть, как его уничтожат, учитывая то, что по его рассказам, у него была семья. Я набрался духом и подбежал к комиссару.
– Товарищ комиссар! – дрожащим голосом обратился я.
– Я не понял. Это что за гуляние во время комендантского часа? Почему вы находитесь на улице, гражданин?
– Простите меня за это. Я в больнице работаю, у нас много пациентов, поэтому так поздно домой и иду. Я вот, что хочу сказать. Этот солдат не сбегал с линии фронта, – сказал я, указывая на моего нового знакомого.
– Да что вы говорите. Не сбегал с линии фронта? А что же он сделал?
– Я увидел его вчера на дороге, он лежал без сознания. Он просто запаниковал. Когда человек паникует, он не знает, что делает.
– И что с того? Паникеры увлекают за собой остальных, они ничем не лучше дезертиров.
– Это лечится, – пытался я найти хоть какой-то аргумент. – Человек после пары боев привыкает и перестает паниковать. Мне больничный психолог это объяснял. Неужели у вас так много солдат, чтобы вот так ими разбрасываться?
Комиссар серьезно задумался, после чего сказал:
– Ладно. Дело этого бойца мы пересмотрим, быть может, отправим в штрафной батальон. Но остальным поблажек не допустим! Солдаты должны знать, что будет с ними, если без конца отступать!
– А нельзя с ними как-нибудь помягче? Скажем, арестовать их? В тылу же тоже работники нужны.
– Я что-то не понял, гражданин, вы мне приказывать будете?
Басистый голос комиссара заставил меня, как солдата, выпрямить спину и пустить руки по швам.
– Никак нет!
– Так-то. А теперь идите домой, гражданин. Комендантский час все-таки. Сейчас закрою глаза на нарушение, все же в больнице работаете, но более закрывать не буду. Идите.
Расстроенный, я развернулся и пошел прочь. Вдруг меня догнал будущий штрафник.
– Подожди! – догнав, он сильно меня обнял. – Спасибо брат. Я даже не знаю, как тебя благодарить. У меня мама старая, жена, если бы меня расстреляли, они бы совсем пропали.
– Хотите меня поблагодарить? – я посмотрел на него с серьезным выражением лица. – Сделайте одолжение. Не поддавайтесь панике. Выживите и вернитесь к матери. Тогда я буду знать, что мои старания были не напрасны.
– Хорошо-хорошо. Мы ж с тобой даже познакомиться толком не успели. Меня Ваня зовут, Ваня Климов, а тебя?
– Артем, Артем Севцов.
– Климов! Минута прошла! – строго крикнул комиссар.
– Так точно, иду! Слушай, спасибо еще раз, я твой должник. Даст бог – свидимся еще, Артем Севцов.
– Удачи тебе.
Я смотрел на убегающего товарища с теплой душой. Конечно, мне бы хотелось выручить весь взвод, но комиссар тоже в чем-то прав. Если прощать всех, кто просто трусливо бежит с фронта, то мы потеряем Советский Союз. Потеряем так же, как поляки потеряли Польшу, а французы Францию.
Справка:
Выписка из донесения НКВД СССР о ходе боев в Сталинграде.
Заградительными отрядами с 1 августа по 15 октября было задержано 140 755 военнослужащих, сбежавших с передовой линии фронта. Из них:
Арестовано – 3980 человек
Расстреляно – 1189 человек
Направлено в штрафные роты и батальоны – 2961 человек
Возвращено в свои части и на пересыльные пункты – 131 094 человека.
Справка:
Задачей заградительных отрядов была помощь командирам соединений в поддержании дисциплины в войсках, в случае побега военнослужащих с линии фронта – их немедленная остановка и возвращение на боевые позиции, не останавливаясь перед применением оружия перед паникерами и провокаторами – теми, кто своим паническим, или умышленным, бегством и агитацией увлекали за собой добросовестных защитников Родины.
Утром, 23-го августа, часов в одиннадцать, я пошел попить кофе и купить газету. Взял газету, попил кофе, и уже собрался идти домой, как вдруг встретил Лену.
– Артем! – с удивлением и восторгом крикнула она, и кинулась обниматься.
– Эй, привет. Как ты?
– Да хорошо все, – задорно ответила Лена. – Я думала ты уехал.
– А куда мне ехать? Мой дом здесь, мама здесь. Мне некуда ехать. А что на счет тебя? Почему ты не уехала?
– А мне тоже ехать некуда. Тут мой дом. Дядя Коля, сделайте один кофе, пожалуйста.
– Ну, рассказывай, – начал я. – С Гришкой общаешься, где он?
– Пыталась. Он на фронт почти сразу уехал. Представляешь, залез в вагон с солдатами, и зайцем доехал до Одессы.
– Вот это он молодец, ничего не скажешь.
– И не говори. Он и письма мне писал. Потом перестал. Последнее письмо из Севастополя написал. А вы с Катей? Она тоже уехала?
– Да… за Волгу сразу умчалась после, сказала, что будет врачевать учиться. А вот куда уехала, не сказала, адреса я не знаю. Знал бы, написал.
– А она не пишет?
– Нет. Может, есть дела важнее меня?
– Какие у нее могут быть дела? Особенно важнее тебя?
– Да мало ли дел! Если она решила работать в больнице, то дел там невпроворот, уж я-то знаю.
Мы беседовали с ней около часа, после попрощались, и я пошел домой. Пройдя улицу, я услышал вой сирен. Это была воздушная тревога. Через минуту в небе появились тучи немецких самолетов, батареи ПВО открыли огонь. В какой-то момент я услышал свист, затем грохот, потом еще, и еще. Я сорвался с места и побежал вниз по улице. Грохот взрывов сливался в один оглушительный рев. Я бежал, не понимая ничего, просто бежал, схватившись за голову. Метрах в пятидесяти впереди меня упала бомба. Взорвавшись, она образовала дыру в стене дома. Я секунду помешкал и побежал дальше. Недалеко рванула еще одна бомба, и меня отбросило взрывом в дыру здания.
Очнулся я в подвале, сильно болела голова. Было тихо. С улицы шел противный запах дыма и пыли. Я вскарабкался наружу и впал в ступор. Дома были уничтожены, везде полыхали пожары, горящая нефть из цистерн на холме за городом хлынула к Волге. Река загорелась, а вместе с ней и паромы с катерами на Сталинградском рейде. Буквально пару минут назад я шел по зеленой светлой улице, пытаясь забыть о том, что происходит в стране. Теперь же я стою среди руин.
Справка:
4й воздушный флот генерала Рихтгофена совершил в тот день 1500 вылетов, сбросил 1000 тонн бомб, потеряв при это всего 3 самолета. В Сталинграде только за один день, 23 августа, погибло около 40 000 жителей.
Вдруг я услышал хриплый крик.
– Артем!
Я повернулся. Это был дед Архип, с автоматом в одной руке и винтовкой в другой. На поясе у него было две небольшие сумки. Винтовка-то у него осталась еще с гражданской, а вот откуда автомат – вопрос.
– Дедушка! – крикнул я, закашливаясь от дыма. – Что ж это творится?
– Это война, сынок, – спокойно ответил Архип. – Ты все спрашивал, так вот, посмотри, как она выглядит.
Я хотел спросить, что делать дальше, как вдруг меня будто пронзило молнией – мама!
– Дед, а где мама? Ты ее видел?
Архип посмотрел на и сощурился. Внутри у меня все заколотилось, и, преодолевая себя, дед все же сказал:
– Ээх… нет больше твоей мамы. Она стояла на балконе, и один из снарядов попал прямо под дом. Все здание рухнуло сразу, целиком. Мне жаль, сынок.
Я не поверил своим ушам. Мамы нет. Внутри меня все как будто вмиг рухнуло, я почувствовал пустоту. Потом, когда шок прошел, мне стало невыносимо больно от осознания произошедшего. Я схватился за голову и хотел закричать, но внезапно Архип кулаком ударил меня по лицу.
– Какого хрена раскис солдат?! Мы на войне или где?! Давай, подрывай свое седалище и пошли! Надо выгнать немцев с наших земель!
Я был просто напросто в шоке. Раньше дедушка на меня даже голос не повышал, а теперь ударил по лицу! Я был настолько обескуражен, что встал, молча взял винтовку, и пошел за ним.
Когда мы вышли к площади, Архип оглядел разрушения и взялся за сердце. Тем не менее, он собрался, чтобы не пасть духом самому, и не дать мне.
– Так, немцы скоро пойдут в атаку, – рассуждал он. – Везде степь, наши наверняка в окопах сидят, кроме одного места. Есть небольшая роща возле Спартановки. Если немцы там пройдут, то они могут выйти в тыл нашим бойцам. А там даже окопов нет.
– Есть там окопы. Идти долго, но все равно, пошли за мной.
Мы пошли через развалины, и через полчаса вышли к окопам, которые я копал весь год. Они, конечно, не такие идеальные, какими их солдаты делают, но все же лучше, чем в чистом поле воевать. Я сказал деду занять удобное место для стрельбы, а сам пошел на позицию больше подходящую под снайпера. Я расположился и укутался небольшим брезентом, который я принес пару дней тому назад. В этой засаде было, конечно, душно, но так я был менее заметен. В какой-то момент в общем гуле пожаров я услышал громкие голоса – немецкие голоса. В под взрывы и ревы самолетов, эти немцы шли через рощу, крича что-то непонятное. Из рощи вышло порядка двадцати человек. Я оттянул затвор и вогнал патрон, взяв одного немца на прицел. Однако дистанция была приличной, и дед со своим автоматом, при всем желании не достал бы до них. Вдруг немцы остановились. Среди клубов дыма и пыли они разглядели окопы. Я заприметил одного. Его лицо было настолько наглым, что мне сразу захотелось его убить. На шлеме у него выкрашено пару десятков свастик. Собравшись с силами, я нажал на курок. Пуля, казалось, летела бесконечно. Когда она достигла цели, я увидел падающего немца и струю крови. Подхваченная ветром, она облила рядом стоящего фрица. Фашисты открыли огонь по все ширине окоп. Архип, несмотря на расстояние и разброс у автомата, одной очередью убил пятерых. Я оттянул затвор, вогнал новый патрон, выстрелил, попал в плечо. Немец встал на колено, достал пистолет, и начал стрелять в мою сторону. Я «передернул» затвор, выстрелил, и фашист упал. Остальные, заметив, где я засел, начали стрелять по мне. Я нагнул голову, чтобы меня не задело. В какой-то момент немцы стали стрелять за окопы, я услышал крик «Ура!». Это был взвод наших солдат, пришедший нам на помощь из города. Немцы продолжали стрелять, но понесли потери и поспешили обратно в рощу. Мой первый бой был завершен. Когда красноармейцы поспрыгивали с бруствера, командир взвода удивленно спросил:
– А откуда здесь окопы? Наших солдат здесь и в помине не было.
– А, это мой внучек накопал. Целый год махал лопатой, – с гордостью сказал дед.
– Да? – удивился командир. – Ну что ж. Внук твой окопы копал, вдвоем вы взвод немцев задержали. Объявляю вам благодарность от нашего взвода, представлю вас к награде.
– Служу Советскому Союзу, товарищ сержант.
– А где внук то твой где?
А я сидел метрах в пяти от окопов и плакал навзрыд. Мама, самый близкий мне человек, погибла, а я даже ничего не мог сделать. Все же нет, мог! Мы собирались пойти на Волгу после того, как я вернусь. Не задержись я с Леной, мама была бы жива. Меня буквально разрывало изнутри от невыносимой боли и беспомощности.
– А что это с ним? – спросил один из солдат.
– Мамка у него померла, – с горестью ответил дед.
– Да, жаль паренька… у меня вон немцы брата с сестрой прям при мне расстреляли, когда в деревню нашу пришли.
– А тебе сколько лет? – спросил Архип.
– Так уже тридцать первый год пошел.
– Вот. А пацану два месяца, как семнадцать стукнуло. Ладно, пойду, постараюсь успокоить его, а то мало ли, что с горя учудить может.