– Ну, куда вы ходили? О чем разговаривали? – Два дня назад Ясмин целый вечер с ужасом воображала предстоящее знакомство Гарриет и Ма, и вот уже допрашивает свою мать, словно та побывала на свидании!
– Смотри, – сказала Аниса, расстегивая молнию на нейлоновой хозяйственной сумке в красно-синюю клетку, в которой предпочитала носить покупки. – Пицца! – Она с наигранным удивлением фокусника, достающего кролика из шляпы, вытащила четыре коробки. – Вот в этой много разных видов сыра.
Насколько помнила Ясмин, до сих пор пицца появлялась в доме всего однажды – тогда к ней в гости пришли белые одноклассники, и она потребовала на ужин английскую еду. Ей почему-то было невдомек, что карри – не менее английское блюдо, чем пицца, и, вероятно, более вкусное.
– Ма, я правда хочу, чтобы ты во всем принимала участие – ну, я про свадьбу, – но мы с Джо не уверены…
– Свадьбу мы не обсуждали, – перебила Аниса. Очевидно, у них с Гарриет были более важные темы для разговора. Она включила радио на низкой громкости. Если Ма находилась в кухне, то радио непременно работало, и голоса журчали на заднем плане, словно вода.
– Мы не уверены насчет имама. Я знаю, что для тебя это важно. И для тетушек Амины и Рашиды, но…
– Когда ты была маленькой, я рассказывала тебе так много историй из Корана. Помнишь, как ты любила слушать? – Аниса расстегнула свои тяжелые золотые серьги и потянула себя за мочки ушей, как будто за годы они еще недостаточно растянулись. – Помнишь историю про Ибрахима? Как он разбил идолов в аккадском храме? Она была твоей любимой. «Разве он не боится, когда его бросают в горящий костер?» Ты всегда про это спрашивала.
– А ты отвечала: нет, он знает, что Аллах его спасет.
– Языки пламени превращаются в…
– Цветы.
– Цветы, – с лучезарной улыбкой повторила Аниса и принялась сновать по кухне, рассказывая историю о рабыне Хаджар, отданной в услужение Саре, жене Ибрахима. Ясмин наполнила кувшин водой, достала из шкафчиков стаканы, нарезала чили и четвертинку лука и смешала их с небольшим количеством воды, солью и щепоткой сахара, чтобы подать на гарнир. После того как Хаджар родила Ибрахиму сына Исмаила, Сара стала ревновать к младенцу и его матери. Ясмин не понимала, почему Ма вечно подчеркивает, что Ибрахим и Сара очень любили друг друга. Сара была бесплодна и подарила Ибрахиму Хаджар. Если Ибрахим любил Сару, настолько прекрасную, что ей приходилось отбиваться от фараонов, то почему ему было мало ее одной? А Сара хоть и подарила мужу Хаджар от любви, но наверняка ожидала, что он откажется? Это звучало как полная противоположность брака по любви, однако Ма словно бы рассказывала романтическую повесть.
Ма продолжала говорить, порхать и прибираться. На ней были ее лучшие нефритово-зеленые шальвары, узко присборенные на лодыжках, черная рубашка на пуговицах и лососево-розовый кардиган. Похоже, она снова не смогла выбрать между нарядами и решила просто совместить оба.
– Хаджар одна в пустыне, младенец Исмаил плачет и плачет. – В голосе Анисы сквозило счастливое изумление. Она перенеслась в прошлое, когда сажала Ясмин и Арифа на свои мягкие колени и крепко приматывала к себе, пеленая историями из Корана и хадисов.
В те времена Ясмин и Ариф молились вместе с Ма, и Ясмин почему-то думала – или ее в этом убедили? – что Баба молится в одиночестве, у себя в комнате или на работе. Узнав правду, она глубоко встревожилась. Она стала особенно горячо молиться за него в своих ду’а[6] и от всей души надеялась, что ему это зачтется. Будь это возможно, она бы совершала вместо него намаз.
Достигнув возраста средней школы, Ясмин начала перемещаться с орбиты Анисы на орбиту Шаоката. Он превозносил достоинства науки. Объяснял ей важность проверяемых гипотез. Величие доказательств. Баба тоже рассказывал истории, которые тоже часто повествовали о мирах, невидимых глазу. Он рассказывал про Галена, ван Левенгука, Менделя, Пастера, Уотсона и Крика. Ясмин ни разу не видела ни шайтанов, ни гурий, ни ангела Джабраила, ни огненного ифрита. Зато, когда Шаокат купил ей микроскоп от Bausch & Lomb, она своими глазами увидела бактерии, протоплазму, вакуоли и хлоропласты.
В детстве, когда приходило время разворачивать молитвенные коврики, Ариф ныл и капризничал. Еще лет с восьми он прекрасно знал, что для Анисы важно, чтобы ее сын совершал намаз. Он так отлынивал, что она сдавалась, но уже через несколько недель возобновляла наступление, напоминая ему, что говорится в хадисе: велите детям молиться, начиная с семи лет, и бейте их за неисполнение молитвы, начиная с десяти лет. Ариф воспринимал это как карт-бланш – в его распоряжении оставалось еще два года. Все равно Аниса ни за что не стала бы его бить; ее наказания были мягкими, словно теплый летний дождь. Все трое, они знали, что как только Ариф достигнет половой зрелости, его мать уже не сможет вести сына в молитве. Но в результате отпала Ясмин. По словам Шаоката, не существовало ничего важнее учебы.
– Когда Хаджар прибегает назад к Исмаилу, – сказала Ма, – его оберегает ангел, но родниковая вода течет так быстро, что она боится, что ее младенец утонет.
– Замзам, Замзам! – сказала Ясмин.
– Замзам, – подтвердила Ма. – Стой! – Она открыла дверцу духовки. – И вот так святая вода Мекки получила свое название. Всегда я заканчиваю историю так. – Она сняла прихватки и заключила Ясмин в розовые кардиганные объятия, окутав ее ароматом ландыша. – О, миссис Сэнгстер – замечательная женщина. Очень-очень добрая и замечательная.
– О чем вы разговаривали? – Невозможно представить Ма и Гарриет за душевной беседой!
– О всякой всячине.
– Например?
– О феминизме, – ответила Ма. – Сейчас будет готова пицца.
– Значит, Гарриет делает из тебя феминистку? – улыбнулась Ясмин.
– О нет, – просияла Ма. – Я уже феминистка.