Ариф лежал на диване, ел кукурузные чипсы Doritos с перцем чили из пачки и копался в телефоне. Из его дырявых носков торчали большие пальцы ног. Дверь в гостиную он оставил распахнутой и окликнул проходившую мимо Ясмин, когда та попыталась прошмыгнуть к себе в комнату.
– Короче, я уже слыхал. Ма нехило обрадовалась.
Ясмин прислонилась к дверному косяку.
– Ариф, я с ног валюсь. Я не в настроении. И мне нужно заниматься.
Он бросил пачку чипсов на стол и скинул ноги с дивана.
– Я тоже не в настроении. – Он беспомощно посмотрел на нее. – Ладно. Иди.
Ясмин уронила сумку на пол и села рядом с ним.
– Что? – спросила она. – В чем дело?
Он возвел взгляд к потолочному плинтусу, словно ответ мог таиться в его пыли.
– Значит, Джо перейдет в мусульманство, – сказал он. – Молодчина.
У Арифа был такой же тонкий нос, как у Шаоката. Ясмин, унаследовавшая круглый нос Анисы, раньше завидовала брату, но теперь заметила, что из-за этого узкого носа Ариф выглядит осунувшимся и брюзгливым. На суровом лице Шаоката он смотрелся по-другому.
– Поживем – увидим, – ответила Ясмин. Ей не хотелось это обсуждать, тем более с Арифом. – Всё, я иду к себе.
– Помнишь ту девчонку? – спросил Ариф, садясь. – Ну, с которой я в тот раз был в магазине.
Люси-как-ты-догадалась.
– Она вроде ничего, – ответила Ясмин и подождала, но Ариф уже потратил все силы на предыдущую фразу. – Люси, кажется? Насколько я понимаю, она твоя девушка.
Послышался звук открываемой двери, и по кафельному полу прихожей знакомо зашлепали башмаки Шаоката. Став старшим партнером, он перестал посещать пациентов на дому по вечерам и теперь всегда возвращался сразу после закрытия клиники.
Только сейчас до Ясмин дошло, что Ма не высунула голову из кухни и в доме не витает запах готовки.
– А где Ма? – спросила она Арифа.
– Чаевничает с твоей свекровью.
Ариф попытался улизнуть, но Баба велел ему остаться. Если он намерен относиться к этому дому как к гостинице и вести себя как постоялец, как чужак, пусть платит за проживание и перестанет принимать участие в жизни семьи. Шаокат отвернул свой деревянный стул от стола и сел прямо, как судья, лицом к детям. Ариф положил ноги на кофейный столик со столешницей из оникса. Большие пальцы его ног, голые и торчащие, внезапно стали выглядеть непристойно. Он вызывающе пошевелил ими.
Ясмин примостилась на подлокотнике дивана. Она надеялась, что Шаокат оставит Арифа в покое. Но знала, что неблагодарность Арифа огорчает отца, десятилетиями трудившегося, чтобы заработать на дом с четырьмя спальнями в тупичке с верандой для зонтов и обуви и садом больше ста футов в длину и полностью оплатить обоим своим детям университетское образование (вот что Баба делал со своими деньгами); его огорчает, что, входя в дом своей мечты, ему приходится игнорировать пыль, беспорядок и горы хлама, по дешевке купленного в благотворительных магазинах; огорчает, что сад уродует хлопающая на ветру парниковая пленка и грязные траншеи, остающиеся после редких порывов Анисы к сельскохозяйственной деятельности. Все это огорчало его, но он никогда не жаловался. Напротив, он старался поощрять и хвалить многочисленные и разнообразные затеи, которые Ма бросала на полпути. И несмотря на то, что он часто старался закрывать глаза на поведение Арифа, ему не всегда это удавалось. Ариф, раздражающе хрумкающий чипсами и беспардонно ковыряющий в зубах, нисколько не облегчал ему задачу.
– Баба, у меня сегодня был один пациент, которого я хотела с тобой обсудить.
Мистер Ренфрю, ранее отбрыкивавшийся от осмотра, при обходе консультанта купался во внимании. Он осчастливил Пеппердайна подробным анамнезом, включавшим в себя перенесенную больше шестидесяти лет назад аппендэктомию, подхваченную на Филиппинах лихорадку денге и рассуждения по поводу неспособности национальной системы здравоохранения вылечить его от синдрома запястного канала. Ясмин в общих чертах описала самые актуальные части его медицинской истории и свои наблюдения, и Баба снял очки, чтобы без помех поразмыслить о подробностях. Он задал несколько вопросов, подтолкнул ее к дифференциальному диагнозу, напомнив клинический случай, который они разбирали вместе, и посоветовал провести анализ на иммуноглобулин G.
Ясмин молилась, чтобы Ма поскорее вернулась домой и Ариф смог ускользнуть. Что от нее понадобилось Гарриет? И не слишком ли поздно для чая? Но Ма все не возвращалась, и Баба переключил внимание на сына.
– Ну а теперь будь добр, поведай нам, чем весь день занимался ты.
Ариф подбросил в воздух чипсину и безуспешно попытался поймать ее ртом. Она так и осталась лежать у него в промежности.
Баба позволил молчанию разрастись и заполнить комнату.
Когда оно стало невыносимым, Ясмин постаралась заставить себя заговорить, но Баба вскинул ладонь, призывая ее к молчанию.
– Возможно, откликался на вакансии?
– Ага, – ответил Ариф. – Откликался на вакансии. Целый день.
– Ясно. Ты не мог бы показать мне эти отклики?
– Не могу. Отправил их. Они на почте.
– Ни одного имейла? ни одного отклика онлайн? Совсем ничего не можешь показать?
– Ничего. – Ариф расправил пачку чипсов и высыпал крошки себе в рот.
Сегодняшний двубортный костюм Шаоката был застегнут на все пуговицы. Галстук в полоску различных оттенков коричневого слегка сбился набок, уголок воротника рубашки слегка пообтрепался, но всё в его одежде, позе, в которой он сидел, в аккуратно причесанных волосах говорило о том, что он усердно трудится, прилагает усилия и, что самое главное, ему не наплевать. Ариф был в грязных джинсах. Его отросшие волосы выглядели сальными. Поза, в которой он лежал, – раскинув руки на диване и забросив ноги на кофейный столик, – говорила об обратном: ему все до лампочки.
«Но Ариф тоже прилагает усилия. Если бы он меньше волновался о том, чтобы выглядеть безразличным, ему было бы гораздо проще», – подумала Ясмин.
Шаокат всматривался в Арифа, словно с огромного расстояния, хотя легко мог протянуть руку и дотронуться до него, не вставая со стула.
– И в самом деле, – сказал он, – подходящее слово. Ничего. Подходящее для твоего случая, ведь ты ничего в жизни не добился.
Ариф медленно поднялся:
– Ага, спасибо. Спасибо за это. Очень в тему. Спасибо за поддержку. По-твоему, я не откликался на вакансии? Так по-твоему? – Он пошел к двери, но снова вернулся. Его голос зазвучал громче и пронзительнее. – Я нанимался на столько… не знаю… со счета сбился. Сотни вакансий, и что получил? Пять собеседований, полгода в колл-центре, месяц в продажах по телефону. Ты говоришь, что никакой дискриминации нету, думаешь, что я ленивый, что сам во всем виноват, но вот что я тебе скажу: вообще-то ты имеешь на семьдесят четыре процента больше шансов получить предложение о работе, если у тебя «белое» имя. Так что спасибо огромное, я так благодарен, что ты тыкаешь меня носом в то, что я ничего не добился!
– Сядь, – велел Шаокат. – Успокойся. – Он подождал, но Ариф остался стоять. – Прекрасно, ты сам выбираешь, как себя вести. А теперь, с твоего позволения, я тоже кое-что тебе скажу.
– Сядь, – прошептала Ясмин. – Пожалуйста.
Ариф ее проигнорировал. Ему явно хотелось выскочить из комнаты, хлопнув дверью, но он настолько разрывался от нерешительности, что чуть ли не вибрировал на месте.
– Ну, начинается! – сказал он. – Пошло-поехало! Твое великое вознесение из навоза самой бедной деревни в Западной Бенгалии.
Шаокат расстегнул пиджак и разгладил галстук.
– Я прошу прощения за то, что в прошлом докучал тебе историей своей жизни. Своим сатирическим замечанием ты справедливо указываешь, что ей далеко до героического эпоса, и мне известно, что в твоих глазах я всего лишь посредственность.
Ясмин хотела возразить, но знала, что отец не пожелал бы, чтобы его перебивали. Он погрузился в раздумья или, возможно, просто прервался, чтобы придать своим словам больше веса. Она взглянула на брата, и ей показалось, что тот немного смягчился. Ариф наговорил грубостей сгоряча, по сорвавшемуся почти на писк голосу было понятно, что он совершенно вышел из себя.
На самом деле Шаокат почти не говорил о своем детстве. Он рассказал им всего несколько подробностей. У школы, которую он посещал с пяти до одиннадцати лет, было всего три кирпичных стены. Четвертая представляла собой отодвигающуюся заслонку из волнистого железа, заменявшую одновременно окно и дверь. Он учился писать, вычерчивая буквы прутиком на земляном полу, потом переключился на грифельную доску и лишь позже – на бумагу, когда таковая имелась в наличии. У него не было братьев и сестер, потому что его мать умерла вскоре после его рождения, а отец до самой смерти оставался вдовцом. Когда Шаокату едва исполнилось двенадцать, его отец умер от холеры.
Следующие два года Шаокат жил с дядей и ходил в среднюю школу в соседней деревне, в трех милях от дома. Этот путь он проделывал босиком, а башмаки нес на веревочке через плечо, чтобы не стоптать кожаные подошвы. Но у дяди было девять своих детей, и он не мог кормить Шаоката вечно, поэтому в возрасте четырнадцати лет его отправили в Калькутту в помощники чьему-то дальнему родственнику – чай валле. Этот продавец чая, которому посчастливилось торговать в прибыльной точке на Парк-стрит, расширил свое дело до второго самовара.
Ясмин всегда думала о том, как началась жизнь отца, с волнением, гордостью и страхом, словно до сих пор оставался риск, что он не вырвется из пасти бедности, никогда не пустится в свое долгое и тяжелое путешествие или отправится в него, но никогда не достигнет назначения.
Ариф, насколько она знала, относился к отцовскому прошлому иначе. Несколько недель назад, когда он пожаловался, что у него старый и медленный ноутбук, Баба напомнил ему, что учился писать на земле. «Опять твоя взяла», – ответил Ариф.
– Вот что я хочу тебе сказать, – произнес Шаокат.
Услышав это вступление, Ариф закатил глаза и так ссутулился, что все его тело превратилось в вопросительный знак. Ну?
– Возможно, тебе не помешало бы допустить, что так называемые предрассудки, с которыми ты сталкивался до сего времени, связаны скорее с твоим посредственным дипломом по социологии, чем с твоим именем. Которое к тому же нисколько не помешало ни мне, ни твоей сестре.
– Chood, – сказал Ариф, скептически качая головой. – Chood.
По какой-то причине ему удавалось ругаться по-бенгальски в присутствии отца. По-английски он на это не отваживался.
– Возвращайся в колледж, – быстро, почти тревожно сказал Шаокат. – Возможно, тебе придется пересдать пару выпускных экзаменов, зато потом ты сможешь наконец поступить в приличный университет. Как насчет бухгалтерского дела? В детстве ты любил математику, так быстро считал… – произнес он с нежностью, но потом: – Уму непостижимо, почему ты зарываешь в землю свои способности.
– Бухгалтер, – поморщился Ариф. – Бухгалтер или врач, так? Вот и весь выбор.
– Предпочитаешь технологии? – резонно спросил Шаокат. – Ты утверждаешь, что создаешь приложения. Почему бы не делать это как следует? Получи диплом по информатике. Уверяю, ты не будешь подвергаться преследованиям из-за своего имени.
Ариф взорвался:
– БУХГАЛТЕР! ВРАЧ! ЯЙЦЕГОЛОВЫЙ ИНДИЕЦ-АЙТИШНИК! НИЧЕГО ИЗ ЭТОГО Я НЕ ХОЧУ!
– А чего ты вообще хочешь? – Ясмин вскочила, едва не срываясь на крик. – Что с тобой не так? Разве ты не видишь, что Баба пытается помочь?
– Помочь? Это он-то? Он знает, почему у меня плохой диплом. Знает. Еще и попрекает меня.
– Ариф, это не так, – возразила Ясмин. – Ты всё выворачиваешь наизнанку.
– Хватит, Мини, – сказал Шаокат. – Не нужно горячиться.
Ясмин села и посмотрела на свои ладони.
– Когда я женился на вашей матери, мне было двадцать три, – сказал Шаокат. – На год младше тебя, Ариф. Только после этого я поступил в университет. Семь лет в Калькутте, чтобы выучиться на врача, а когда я прилетел в Лондон, то снова готовился к экзаменам. Мне было тридцать восемь, когда я получил первую настоящую работу – не временную, а постоянную. Я хочу сказать, сын мой, что впереди еще много лет. Ты злишься, потому что считаешь, что твоя жизнь потрачена впустую. Уверяю тебя, это еще не случилось. Выбери факультет и университет, а деньги я найду. – Он потер виски и закрыл глаза.
– Не дождешься, – сказал Ариф. – Я без того вечно выслушиваю, сколько денег ты потратил на мое образование. По-твоему, я позволю тебе платить за еще один диплом? Чтобы всю жизнь потом благодарить тебя за то, чего я даже не хотел? А ты! Как насчет тебя? Ты утверждаешь, будто сделал себя сам и все такое, типа, роза из навоза, все своими силами… – Он размахивал руками, чтобы компенсировать свое косноязычие. – Но за все это заплатила мамина семья. Если бы не они, ты бы до сих пор разливал чай и подметал осколки глины.
В первую из двух семейных поездок в Калькутту Баба сводил их на Парк-стрит, чтобы показать место, где когда-то работал. Теперь его занимал лоток с джалеби, мучными спиральками в шафрановом сиропе, но вокруг было полно торговцев чаем, и Ясмин с Арифом пришли в восторг от бхар – глиняных чайных чашечек, которые, после того как допьешь, принято швырять себе под ноги и разбивать. Баба скромно и откровенно рассказывал о своем прошлом. И вот чем ему отплатил Ариф.
Ясмин свирепо уставилась на брата. «Заткнись», – одними губами произнесла она, показывая ему средний палец. Когда она снова посмотрела на Шаоката, он уже открыл глаза.
– И да и нет, – сказал Шаокат. – Возможно, ты забыл, что к возрасту шестнадцати лет я уже оставил чайное дело. Я занимался самосовершенствованием. За медицинский университет действительно заплатил мой тесть. Но я вернул этой семье все до последнего гроша. С процентами. Которые их вера не помешала им взыскать. Их инвестиция была надежной и безопасной.
– Инвестиция? – переспросила Ясмин. Она и не знала, что он вернул им деньги. Впрочем, он ведь крайне горд. – Потому что они увидели твой потенциал? Точно так же, как и Ма, когда вы познакомились.
– Да, конечно, Мини. Ты права. Как ты знаешь, именно так все и произошло. – Баба встал и отнес свой стул обратно к столу. Затем передвигал его, пока не добился, чтобы он стоял идеально ровно. – А теперь мне нужно кое-что почитать. Ариф, ты можешь подумать над моим предложением или, если угодно, не раздумывая его отвергнуть. Но в течение месяца ты должен либо предпринять шаги к дальнейшему образованию, либо найти работу. Если не сделаешь ни того ни другого, пеняй на себя. – Повернувшись спиной, он добавил: – Подметай улицы, если придется. Все должны с чего-то начинать.