Удивительно как много может успеть сделать человек, если делать ему нечего. Взять хотя бы того же Игоря Сурова, доставившего столько хлопот стольким серьезным людям. Покинув утром свою притомившуюся от восторгов упоенья подружку, он успел и с морем в душевном одиночестве пообщаться, побродив у кромки прибоя пред лицом беспредельности, и в японском ресторанчике для автомотолюбителей сырой рыбки под горчичным соусом отведать, и Аллею Нищих в Парке Артемиды навестить, раскошелиться в ответ на впечатляющую мольбу («Ах, подайте мне чего-нибудь на пропитание души и исполнение заветных желаний сирого сердца!»), и в адресное бюро безрезультатно смотаться, и от доходчивого плаката («А ты записался в тайные осведомители муниципальной полиции?!») слегка прибалдеть, и в гостинице своей отметиться, и даже с одной милашкой, чья выпяченная грудь вредила зрению, туманила мозг и лишала гибкости голосовые связки, не только близко познакомиться, но и накоротке в ближайшем отельчике поякшаться (лакомые губки, мраморные зубки, кудряшки с рыжинкой, чулочки с резинкой, и ноги, ноги, ноги… очень много ног, хотя с виду их всего две: левая и правая).
Оставшееся до назначенного свидания время Игорь посвятил осмотру городского пляжа, представлявшего собой витрину всего лучшего, чем располагал на сегодняшний день Южноморск по части филея. Речь, само собой, не о рыхлых животах и отвислых задах безвольных лиц обоего пола, на коих почиет проклятие Божие, но о физически привлекательных особях: о стройных девушках и атлетических мальчиках с приветливой улыбкой (одной на всех), всегда готовых к неформальному общению где-нибудь в уединенном месте в горизонтальном положении. Словом, о тех, кого питающая слабость к крылатым выражениям и знаменитым изречениям мэрия и имела в виду, украсив пляж громадным щитом с убедительной цитатой: «Нет на свете прекрасней одежки, чем сочность бюста и загорелость ножки!» Приятно отметить, что появление Игоря в их обществе, или лучше сказать, на их фоне, не прошло незамеченным. Он удостоился восьми обворожительных улыбок от трех старлеток, двух подмигиваний от волейболисток и аж пяти многозначительных взглядов, сопровождавшихся многообещающими облизываниями губ, от четырех пикантных дамочек, из коих две умудрились отсемафорить о своих чувствах в присутствии своих упитанных кавалеров, воспринявших эти знаки внимания на собственный, судя по всему, довольно внушительный счет…
Ровно в час пополудни Игорь, одетый по пляжному в шорты, майечку и тапочки, пил каппуччино в условленном кафе «Бриз», – небольшом двухэтажном строении с флорентийской навесной крышей и внутренним двориком, где в мелководном бассейнчике, окруженном столиками, дремали экзотические рыбки-пираньи. Столики были расставлены тесно, поэтому Игорь, сидя в одиночестве, одиноким себя не чувствовал. Слева два бородатых закадычных любовника в пляжных халатах препирались из-за избытка калорий в крабовом салате. Справа три кумушки средних лет, облаченные в какие-то декольтированные полупрозрачные хламиды, обменивались впечатлениями о первых днях своего пребывания на море. Сзади, замаскированная густой листвой платанов, тарелка перемежала шлягеры о вреде холявы с рекламными объявлениями следующего примерно содержания: «Питательно-развлекательное заведение «Римские Бани» предлагает всем желающим оттянуться по полной патрицианской программе. Шикарные обеды из двадцати четырех блюд, перворазрядное обслуживание, роскошный персонал, экзотические танцы, аттические мистерии, живая кифарная музыка, философские диспуты в духе Сократа и Эпикура, гладиаторские бои с мордобоем, общий плач, хоровое пение, дикое похмелье с попытками суицида. Принимаются коллективные заявки».
– Да, кучеряво живут, – прокомментировала одна из дам, что справа, – впечатляющая матрона с монументальной грудью и обильно накрашенным ртом.
– Кучеряво – не то слово! – поддержала тему вторая, благоухавшая кремом для загара. – Вчера слышу, во дворе моя хозяйка муженьку своему заявляет: «Эх, Вася, что-то улиток садовых под шампань захотелось». А на часах уже, между прочим, почти полночь…
– А Вася что?
– А что Вася? Вася зевает, интересуется, к Максу махнем или на дом закажем. Представляете?
– Хороший мужик – Вася, – не отрываясь от газеты, заявляет третья дамочка.
– А чего ему не быть хорошим? У местных ведь все в кредит. У каждого по нескольку кредитных карточек. Гуляй – не хочу…
– Ты нарочно ешь все калорийное, чтобы потолстеть. Ты хочешь, чтоб я тебя разлюбил, любимый? Ты этого добиваешься? – достает тем временем один бородатик другого.
– Ну что ты несешь! Как ты мог такое обо мне подумать, противный! – безнадежно оправдывается другой.
– Ассоциация сексуальных демонов и одалисок объявляет конкурс на замещение следующих вакантных должностей на общественных началах, – попыталась вписаться в тему незримая тарелка. – Первый заместитель старшего исчадия…
– Вот кто-нибудь из этих исчадий и подался в маньяки, – решила одна из дамочек. – Еще хорошо не убивает, тяжкими побоями обходится…
– Сами, дуры, в побоях виноваты, – подхватила вторая. – Ведь видят – маньяк, так чего, спрашивается, сопротивляются!
– У него же на лбу не написано, что он маньяк, – возразила первая, если не более отзывчивая, то, по крайней мере, более приверженная логике вообразимых обстоятельств. – Мужик, наверное, как мужик. Только пристает. Ну, они и ломаются, цену набивают. Кто же сразу соглашается…
– Все равно дуры! – стоит на своем вторая. – Он ведь не на людях пристает, а где-нибудь в тихом темном местечке, так что нечего выпендриваться, не перед кем…
– Аа! – соображает первая, – это ты о том, что вдосталь и без греха?..
– Но это ведь морепродукт, а не поросенок, – продолжает оправдываться бородач, не решаясь приступить к своему крамольному салату, обильно политому жирной сметаной, которую просвещенное человечество давным-давно отправило на свалку истории, что, собственно, и подтверждает реакция его партнера, с аппетитом уплетающего тертую брюкву, сбрызнутую соевым маслом.
– Милый, это же не еда, а бактериологическое оружие! Твоя сметана убивает все микроэлементы в этом крабе… Скажи, чтоб заменили майонезом, – в нем хоть и есть вредные яйца, зато основа у него здоровая, растительная…
– Ой, – кривится милый, – только не майонез, только не майонез!..
– Привет! Сигареткой угостишь?
Игорь поднял удивленные глаза. Перед ним стояла одна из тех псевдобольстительных квазикрасавиц, фотографии которых обожают публиковать мужские журналы. Податливая ухоженная плоть, угловатые округлости, костлявые конечности, глупые глаза и силиконовые груди размером с волейбольный мяч каждая. Самое волнующее в них – загар. Ровный, абрикосовый, питательный…
– Присаживайтесь, – улыбается Игорь, глядя на все эти чудеса изысканного вкуса. – Сейчас закурим… Официант!.. Вы какие предпочитаете?
– Не ваше дело! – отрезает девица и, презрительно фыркнув, удаляется прочь.
– К вашим услугам, – подскакивает официант.
– У вас есть сигареты «Не ваше дело»?
– К сожалению, у нас только «Наша марка»?
– Пошлите вон той высокой девушке в бикини один блок вашей марки.
Девушка тем временем покидает дворик с такой стремительностью, что опытному официанту становится ясно: во внутренних покоях заведения эта особа не задержится.
– Чтобы установить место проживания этой барышни, нам придется обратиться в детективное агентство, сударь, – объясняет официант. – В этом случае блок «Нашей марки» обойдется вам раз в пятьдесят дороже…
– Сколько?
– Секундочку. – Официант достает свой калькулятор и что-то с чем-то перемножает.
– Двести шестьдесят восемь долларов девяносто пять центов, не считая муниципального налога и, разумеется, чаевых…
– Действуйте!
– Слушаюсь и повинуюсь, – щелкает каблуками официант и, отойдя в сторонку, извлекает из нагрудного кармана своей белой форменной тужурки сотовый телефон.
– Алло? Агентство Аникеева? Это опять из «Бриза» беспокоят…
Игорь взглянул на часы: почти половина второго. Где же эта Оленька прохлаждается? Неужели в постели?
– «Наша марка» – это сорт какао, – говорит монументальная дама, ни к кому вроде бы не обращаясь, но достаточно громко, чтобы привлечь внимание бедного молодого человека, поддавшегося на бесхитростную уловку алчного халдея.
– Странная девица, – счел необходимым сменить тему любитель жирностей и сальностей. – Ты заметил, любимый? Она даже не присела. Хм, закурить зашла…
– Милый, ты меня огорчаешь! С каких это пор ты стал обращать внимание на девушек? Тем более такого пошиба. Фи…
– О Господи! Я на ситуацию обратил внимание, а не на девушку…
– Какое тебе дело до чужих ситуаций? Да, может, у них пароль такой: дай закурить. Отзыв: накося-выкуси.
– А вот уже просто пошло. Это ты нарочно, чтобы мне тошно стало и я не смог бы скушать моего крабика…
– Да подавись ты своим крабиком! – не сладил с нервами поборник здоровой пищи, и одним резким движением переместил салат из салатницы на бородатую физиономию своего возлюбленного. Возлюбленный оторопел.
– Ах, несчастная я, несчастная! – запричитал нарушитель спокойствия, поспешая прочь от возможных последствий своей опрометчивости.
– Причем еще и дура, – бросил вслед оскорбленный. Затем, вооружившись ручным зеркальцем, принялся с помощью щипчиков для бровей невозмутимо очищать свои заросли от витаминов и микроэлементов, высокомерно игнорируя дам, уставившихся на него с беззастенчивым любопытством.
– Нет, ты только посмотри, что деется, – толкнула локтем одна другую, другая – третью.
– Нюша! Да отлипни ты от своей газеты, наконец!
Нюша отлипла и оказалась миловидной женщиной с задорным носиком и веселыми глазами.
– Милые бранятся – только тешатся… Вы лучше послушайте, кто к нам сюда приезжает. Сам Стэнли Эббот собственной персоной!
– Это кто? Актер? Певец?
– Темнота! Это прославленный грешник, знаменитый красавец и мультимиллионер, плейбой милостью Божьей, и вообще мужчина приятный во всех отношениях! Спешит в Южноморск, чтобы лично поприсутствовать на открытии первого в мире вуза по выращиванию профессиональных плейбойчиков…
– А интересно, есть плейгерлочки?
– А кому свежих сплетен, слухов, скандалов! О сильных мира сего, о тайных связях, о секретных соглашениях…
Игорь, поднявшийся было уходить, плюхнулся обратно на стул. И было отчего. Между столиков протискивалась густо загримированная женщина, облаченная в нечто, напоминавшее наряд французской свободы на парижских баррикадах. Черные как смоль волосы и беспощадно выбеленное лицо. Сосок торчавшей наружу груди усилиями искусного гримера превращен в еще один, дополнительный рот, – орган секретного вещания.
– Какие сплетни? – жадно вскинулись дамы.
– Какие угодно. Светские, политические, уголовные, интимные… Ознакомьтесь с прейскурантом…
Прейскурант, походивший на меню приличного ресторана, очутился на столе перед дамами.
– Однако! – восклицают дамы, разобравшись с цифрами. – Интимная жизнь Светланы Сорокиной – аж двести баксов! Это чем же она там занимается?
– Заплатите – узнаете. Всё как есть выложу, – привычной скороговоркой частит сплетница, подсаживаясь к дамам.
– Да как же нам проверить, правда это или нет?
Сплетница от неожиданности чуть со стула не загремела.
– Сударыни, голубушки, да вы что, на солнце перегрелись? Да если я вам правду скажу, вы же за нее и гроша ломаного не дадите!
– Отчего же?
– От разочарования. Вы, небось, воображаете, что у телевидных мира сего не жизнь, а сплошная малина Восьмого марта?
– А если хороших сплетен со слухами заказать, дешевле будет?
– Разумеется, дешевле, – убежденно кивает монументальная дама.
– Не скажи, – вздыхает миловидная, – хорошее всегда дороже.
– «Плохое», «хорошее» – это эмоции, – пускается в терпеливые объяснения сплетница. – «Правда» и «ложь» – тоже. Главное в нашем деле – занимательность…
Игорь наконец встает и начинает потихоньку пробираться к выходу. Между нами, читателями, говоря, мог бы и пораньше сообразить…
Неподалеку от входа в платную зону пляжа, в соседстве с грозным предупреждением «Оставь одежду всяк сюда входящий», скучал на веселой лужайке фотограф вместе со своим верным помощником – симпатичным осликом при всех необходимых прибамбасах, как то: коврик на крупе, плюмаж меж ушей, позолоченная кисточка на хвостике… Работали без выходных. На работу приезжали на старенькой «волге»: фотограф впереди, ослик сзади. Процедура извлечения осла из автомобиля собирала толпы зевак. При желании можно было эту маету обставить как забавное шоу и взимать с ротозеев плату. Ну так то при желании…
Ослик в скакуны не рвался, стоически довольствовался своей участью безропотной неподвижной декорации. И никакие посулы, будь то аппетитная морковка, будь то сучковатая палка, не могли сдвинуть его с места, заставить прокатить на своей многострадальной спине неугомонных человеческих детенышей. Сниматься верхом – пожалуйста, хоть втроем на месте гарцуйте, а вот насчет того, чтобы въехать на мне в Иерусалим, – дудки, ничего у вас не выйдет, не на того напали, в смысле – сели. Словом, та еще скотина: канонический осел-кататоник. Правда, за одним важным исключением, – большой любитель не к месту пошутить. Шутка у него одна, зато дурацкая, скабрезная, неприличная, вызывающая у отдельных впечатлительных натур дрожь вместо смеха. Устрашающих размеров шутка. Это у людей не принято с эрекцией шутки шутить, а у ослов – сколько угодно. Вот и сейчас шутнику показалось, что самое время развлечься. Мальчик, проходивший мимо, обернулся к своей молоденькой маменьке с логичным вопросом:
– Мам, это что, нога?
Маменька слегка зарделась, стыдливо отвела глаза, но ответила честно, нет, мол, не нога, сыночек.
– Да? – удивился другой мальчик, постарше. – А что?
– Хулиган! Бесстыдник!
И совершенно пунцовая маменька, подхватив на руки своего не в меру любознательного ребенка, устремилась прочь от группы испошлившихся товарищей. Игорь (а это был именно он) с фотографом рассмеялись. Осел, одобрительно фыркнув, расслабился. Веселье помешало Игорю вовремя различить топот приближающегося возмездия. Скорее случайно, чем инстинктивно, он обернулся и узрел прямо над своей головой чью-то вооруженную пивной бутылкой руку. Разбирать закупоренная или початая было недосуг. Ноги его, не дожидаясь команды сверху, сами шагнули вплотную к нападавшему, плечо поставило жесткий блок, кулак врезался в почку. Мститель поперхнулся, но все же нашел в себе прыти отскочить от нахала подальше, и уже там, в относительной безопасности, разразиться бранью, полной запальчивых обещаний в основном членовредительского характера, из которых самой выполнимой была угроза натянуть глазное яблоко на седалище. Скорее из контекста, чем из содержания воплей Игорю стало ясно, что этот приличных размеров гражданин явился постоять за поруганную давеча честь оскорбленной маменьки. Вряд ли своей…
Игорю вовсе не улыбалось махаться неизвестно с кем незнамо ради чего. Он открыл, было, рот, чтобы воззвать к разуму, принести извинения, но все оказалось намного серьезнее, чем он предполагал. К мстителю подоспела подмога: три, не побоимся этого слова, жлоба, мрачные намерения которых подтверждали резиновая дубинка, велосипедная цепь и кастет-скулолом. Игорь перестал взывать к разуму и забеспокоился о собственном тыле. В виду отсутствия стены, к которой можно было бы прижаться беззащитной спиной, пришлось дать ногам дополнительную нагрузку. Вперед, в сторону, ложный выпад, жесткий удар, кульбит… Короче говоря, один на всех и все на одного!
Неподалеку от разыгравшейся баталии, в припаркованном в тени магнолий сером джипе сидел Алексей Пряхин по кличке Стоха, жевал свою неизменную жвачку и наблюдал в бинокль за дракой, изредка давая ценные указания оператору, устроившемуся с камерой на заднем сидении. Рядом со Стохой находилась та самая девушка, которая всем маркам сигарет предпочитала «Не ваше дело» и в которой мы – не без смущения за опоздание – с трудом, но все же признали ту самую Марину, что в первой главе нашего повествования так безыскусно путали с Ольгой. Девушка не просто сидела, но активно переживала за исход баталии, вовсю болея за Игоря.
– Он тебе даже закурить не дал, а ты вон как за него кулачки сжимаешь, – насмешничает Стоха, не отрываясь от бинокля.
– Да он бы дал, просто мне в лом такого клевого парня подставлять твоим отморозкам, – откровенничает Марина, ничуть не заботясь о последствиях.
– Что, тоже втюрилась? – интересуется оператор. Однако ответа не удостаивается, если, конечно, не считать таковым резкий приказ Стохи не отвлекаться от съемки.
Если вначале Стоха еще как-то пытался разобраться в технике Игоря, хотя бы вчерне определить, где и у кого он учился рукопашному бою, то теперь просто наблюдал, дивясь неуклюжести своих наймитов. Вот один из них, вооруженный цепью, рискнул с короткого замаха поразить противника в голову. Боксерский нырок вперед и… вместо классического апперкота по корпусу, модернистский двойной удар головой и коленом, соответственно в челюсть и в пах. Эффектности ни на грош, зато эффективности с три короба: любитель велоспорта валится, как сноп в страду. Поразительное разнообразие приемов при такой же бессистемности и разрозненности общей линии. Придется консультироваться со специалистами, хотя с виду – просто уличный драчун с невероятной реакцией.
Между тем драка привлекла внимание отдыхающих. Ристалище окружила ватага азартных поклонников мордобоя, обессмыслив кадр своими вытянутыми в безмерном любопытстве выями. Съемку пришлось прервать, о ходе сражения судить по колебаниям ставок, которые, впрочем, недолго колебались в виду явного преимущества одной из противоборствующих сторон.
Прибывшая вслед за оглушительной сиреной милиция, оттерев в сторону толпу, зафиксировала следующую картину нарушения общественного порядка. Босой мускулистый парень, одетый в шорты и лохмотья майки, с великим душевным подъемом гоняет резиновой дубинкой двух бугаев вокруг невозмутимо неподвижного осла. Еще двое скучают на травке в самых живописных позах, не проявляя к происходящему никакого интереса.
Напрасно почтенная публика упрашивала стражей порядка позволить ей досмотреть до конца этот захватывающий «поединок». Менты были непреклонны. Не помогли даже многозначительные намеки на ощутимую благодарность. Да и не все участники схватки горели желанием биться до полной и окончательной. Двое преследуемых Игорем бугаев попытались скрыться в неизвестном направлении. С таким же успехом они могли попытаться трансформироваться во что-нибудь безобидное, безбедное, – сразу и не сказать, во что именно… Игорь безропотно отдал стражам трофейную дубинку и позволил заковать себя в наручники. Однако с главным свидетелем – фотографом – вышла заминка. Этот несознательный элемент ни в какую не соглашался бросить своего четвероного помощника на произвол судьбы. Мало того, предъявлял справки от ветеринарной службы, грозил наслать на ментов активистов «Общества охраны животных», требовал адвоката, соблюдения прав частного предпринимателя и установления временного милицейского поста возле бесхозного реквизита. Стражи порядка в свой черед взывали к гражданской совести, которой свидетель, согласно уголовно-процессуального кодекса обязан был не только праздно обладать, но и деятельно в данной ситуации руководствоваться. Известно чем заканчиваются для граждан препирательства с милицией: их берут под микитки и препровождают в участок для дальнейшего разбирательства. Именно к этому и шло, этим бы и закончилось, не пробудись четвероногий предмет раздора от своей флегмы. Его пронзительные доводы поколебали решимость стражей порядка следовать принципиальным положениям своей уголовно-процессуальной библии. Фотограф бросился успокаивать друга, менты, зажав уши, попрыгали в машины и, пообещав разобраться с патентом, лицензией и правом владения транспортным животным, отбыли вслед за каретой скорой помощи. Толпа рассосалась, место происшествия обезлюдело.
На добродушной физиономии Стохи расцвела стрептококковым цветком соответствующая улыбочка.
Начальник следственно-оперативного отдела муниципальной полиции города Южноморска лейтенант Рябько, Сергей Валентинович, крепко скроенный рослый мужчина лет тридцати пяти, одетый в легкие светло-серые брюки и голубую рубашку, сидел на оперативном совещании в кабинете шефа и томился от желания взгромоздить свои ноги, обутые в кроссовки, на длинный полированный стол, за которым восседали все руководители отделов плюс заместитель прокурора, – привычка, приобретенная Рябько за полгода стажировки в Лос-Анджелесе. У себя в кабинете он так бы и поступил: хозяин – барин, но, будучи в гостях у высокого начальства, не мог позволить себе роскоши быть неправильно понятым. Начальство и так, несмотря на весь свой с трудом сдерживаемый демократизм, косо глядело на все эти заокеанские киношные штучки, хотя при случае само было не прочь щегольнуть импортным револьвером вместо отечественного пистолета или гаванской сигарой вместо беломорины. Наверное, все дело в столичном происхождении Рябько, переведенного в Южноморск прямиком из Москвы по причинам, не оставляющим места для домыслов: он, видите ли, не вынес после калифорнийской жары московских холодов и сердобольное московское руководство, не желая терять столь ценного сотрудника, немедленно откомандировало его на юг…
Свою службу на новом месте Рябько начал с инспекции внешнего вида подчиненных, подвергнув беспощадной критике их стремление придерживаться общего безликого стиля совчинов на шестых ролях. В каждом из них, по мнению Рябько, за версту видать мента, одни уставные стрижки чего стоят!.. Подчиненные выслушали, взяли под козырек, и пошли исправляться. На следующий день заявились на службу кто в чем, – разумеется, похуже. С виду – группа младших научных сотрудников, отправляющаяся на уборку колхозной картошки. У Рябько случился тяжелый припадок истерического смеха. Хотели даже скорую вызвать, но, слава Богу, обошлось. С Рябько. Но отнюдь не с внешним видом. Через пару дней каждый сотрудник получил письменный приказ по личной форме одежды, а также необходимую сумму на ее приобретение. В приказе, кроме прочего, четко указывалось какой личины тот или иной полицейский обязан впредь придерживаться. Проще говоря, какой длины должны быть волосы, в какую прическу уложены и обязан ли данный сотрудник обзавестись бородой или только усами с бакенбардами… Двоих, истративших казенные суммы не по предназначению, понизили в званиях и перевели в патрульные. Рябько зауважали. Вскоре личный состав его отдела невозможно было отличить от их заокеанских коллег: усы, бородки, косички и даже сережки в ушах. Организованная преступность Южноморска была деморализована: любой панк мог оказаться ментом, любой рафинированный фраер – опером. Просто атас!
Следующим по списку срочных мер стало повышение физической и огневой подготовки личного состава, в связи с чем началась беспощадная борьба с курением и лишним весом. Опять в ход пошли приказы с индивидуальными указаниями кому сколько весить, и каким образом такого субтильного состояния можно достичь. К сожалению, курить смогли бросить всего двое, зато спортивную выправку приобрели почти все (за исключением тех двоих, чьи морально-физические силы оказались подорваны самоотверженной борьбой с курением). Огневая подготовка отдела была отмечена специальным приказом краевого начальства.
С третьим этапом, касающимся соблюдения закона при его защите, возникли определенные трудности. Неугомонный Рябько пытался привить подчиненным правильное понимание закона достаточности доказательств, необходимых для мотивированного задержания граждан, дабы впредь не хватали абы кого для галочки, а потом с помощью дубинок не выколачивали оснований для содержания под стражей. Теоретически ребята понимали все прекрасно, но как только дело доходило до практики, в ход шли навыки, доведенные многолетней привычкой до виртуозного автоматизма. Отчаявшийся Рябько вынужден был прибегнуть к крайнему средству капитализма – денежным штрафам. В тесном контакте с начальником финансового отдела был составлен прейскурант удержаний. Дело едва не дошло до забастовки, – ребята грозились вообще перестать задерживать кого-либо, даже самых подозрительных из числа лиц кавказских национальностей. Начальство решило, что его, попросту говоря, берут на понт, так как было уверено, что ментовская закваска все равно скажется. И не ошиблось. Сказалась закваска. Особенно после нескольких судебных скандалов в связи с противоправными действиями сотрудников правоохранительных органов. Да и новый руководящий лозунг – «поменьше маразма, побольше дела» – не прошел мимо ушей сотрудников, отозвался в сердцах, чему в немалой степени способствовало значительное уменьшение бумажной волокиты, ставшее возможным после официального учреждения спецотдела по документациям или, как его вскоре окрестили, «макулатурной шарашки», взявшей на себя львиную долю неблагодарных трудов по составлению всевозможных справок, отношений, запросов и прочей канцелярщины столь любезной проверяющей братии контролирующих органов.
В общем, Рябько пришелся ко двору, и если бы не его неистребимая московская мания всех поучать, и не его слизанная с американцев привычка по любому поводу задавать один и тот же нешуточный вопрос «вы уверены?» (что хотите выпить? отлить? дать показания? позвонить адвокату? явиться с повинной?) и задирать вместо носа на сопатке ноги на стол, в нем бы, пожалуй, и души не чаяли, потому как при всех своих странностях, был по натуре парень компанейский, выпить не дурак и до женского полу охоч в пределах разумного, то есть не в ущерб мужской солидарности…
Совещание между тем двигалось своим попунктным чередом. Уже обменялись мнениями о вчерашнем нападении на «Амфитриту» (постановили дела у милиции не оспаривать, поскольку в том, что ее вызвали раньше полиции, не обнаружено злого умысла, тем более что и дело какое-то невнятное, с душком, с придурью); поговорили о новых жертвах сексуального маньяка (было высказано предположение, что маньяков двое, так как в некоторых случаях жертвы оказывались больше изнасилованными, чем избитыми, в других – наоборот, хотя оба гада имеют подлую привычку не оставлять на месте преступления использованных презервативов, из-за чего их ДНК никак не удается установить); разобрались с пикетчиками, несущими неусыпную вахту возле резиденции мэра с плакатами, обвиняющими городского голову во всех смертных грехах, включая аболиционизм, эзотеризм и американофилию (сочли необходимым обратиться с соответствующим запросом в Службу Психиатрического Надзора, но на всякий случай дали указание начальнику ОБЭП проследить источники финансирования этого бездарного шоу); скоординировали свои действия на митинге, посвященном торжественной встрече знаменитого американского плейбоя (особое внимание уделили возможным провокациям международных феминисток, о концентрации которых в отелях и пансионатах Южноморска сообщила под большим секретом ФСБ); выслушали препирательства между начальником патрульной службы и начальником отдела Общественных Нравов в связи с очередными столкновениями противоборствующих группировок из-за кафе-бара «Ильич» (верные ленинцы по своему обыкновению пребывали в непоколебимой уверенности в том, что заведение названо так в честь их кумира, – вечно живого вождя международного пролетариата, тогда как гомосексуальные круги придерживались музыкальной точки зрения, согласно которой название кафе-бара являлось данью уважения гениальному создателю «Щелкунчика» и «Лебединого озера», – словом, вечные исторические разборки большевиков с меньшевиками); и, наконец, дошли до главного пункта в повестке дня: месячнике борьбы с холявой, торжественно провозглашенном мэром Южноморска во вчерашнем радиообращении к горожанам и отдыхающим. Вот когда неуместное присутствие зампрокурора Угорского получило, ко всеобщему облегчению, свое законное обоснование.
Угорский многообещающе пошуршал бумажками, откашлялся, улыбнулся и начал свою речь с главного лозунга месячника: «Долой холяву! Да здравствует гамбургский счет!» При этом все дружно взглянули на не включенный телевизор, обиженно помалкивавший в своем углу, – такие вот чудеса природной дикции. Далее последовали разъяснения. Поскольку, что такое «холява» знали все, расшифровке подлежал только «гамбургский счет». Чем больше Угорский говорил, тем глубже становилось недоумение слушателей. Как это, пошел с женой в ресторан и каждый сам за себя заплатил? Что, и с бля… то есть с женщинами легкого поведения можно так же?.. Однако недоумению на сей раз не суждено было перерасти в перепалку, – на столе начальника полиции включился селектор и возмущенный голос его секретарши сообщил о беспримерной наглости зарвавшихся ментов Сичинавы, не далее как полчаса назад арестовавших на городском пляже нескольких отдыхающих, якобы, за нарушение общественного порядка в виде драки…
Угорский осекся и с беспокойством оглядел взволнованных полицейских. Их шеф, моментально переместившийся из одного руководящего кресла во главе стола совещаний в другое – за своим письменным столом, приказал секретарю немедленно связаться с начальником милиции. В помещении установилась напряженная тишина.
– Нугзар Константинович, что я слышу, – начал было шеф выражать свое возмущение, но, очевидно, перебитый встречным душевным порывом, обратился в слух, все более и более успокаиваясь по мере упрочения в этом качестве.
– Все ясно, Нугзар Константинович. Ваши ребята действовали правильно, в рамках договоренностей… Я сейчас же направлю к вам своих людей. Надеюсь, поделитесь копиями протоколов… Всего доброго.
Начальник полиции положил трубку и, ни на кого не глядя, щелкнул переключателем селектора.
– Катерина Кирилловна, соедините меня с дежурным.
– Соединяю…
– Дежурный по управлению муниципальной полиции сержант Варлов…
– Слушай, Варлов, ты получил ориентировку из милиции насчет маньяка-насильника, некоего Сурова?..
– Так точно, шеф, получил. Я, как полагается, передал патрульным, по отделам, по опорным пунктам… Что-нибудь не так, шеф?
– Все так. Просто уточняю…
Шеф отключил селектор и строго оглядел свое воинство.
– Кто нуждается в объяснениях?
В ответ – суровое молчание. Все понятливые – прямо слов нет. И не надо.
– Шеф, – позволил себе задать умный вопрос Рябько, – а не тот ли это Суров, что вчера «Амфитриту» от грабежа спас?
– Возможно, – поморщился шеф, досадуя на то, что сообразительный москвич сорвал ему маленький производственный экзамен. А потом еще смеют удивляться: почему нас, москвичей, не любят? По кочану!..
– Странно, – подал голос начальник детективов, – вчера он – герой, а сегодня уже маньяк?
– Вот поезжай к Сичинаве и выясни все там, на месте. А заодно заберешь тех гавриков, что устроили с этим Суровым потасовку. Двое из них в городской больнице, так что пошли кого-нибудь туда взять показания…
– А как насчет допроса Сурова?
– От тебя зависит…
– Мне прямо сейчас двигаться или после совещания?
Шеф вопросительно взглянул на Угорского. Тот было замялся, но с честью вывернулся из положения, – недаром его Угрем прозвали.
– Да у меня, Юрий Антонович, собственно, всё. Напомню только, что месячник борьбы с холявой, – это еще один шаг на пути приобщения нашего города к общечеловеческой цивилизации, и на вас, господа полицейские, будут обращать внимание в первую очередь, так как именно вы олицетворяете закон и порядок, без которых, как известно, не бывает ни свободы, ни демократии…
Зампрокурора умолк и стал собирать свои бумаги под облегченный шепоток господ полицейских. Шеф, обождав для верности пару минут, объявил совещание закрытым.
– Лейтенанта Рябько прошу задержаться…
Оставшись вдвоем с лейтенантом, шеф протянул последнему листок бумаги. Это была шифровка из Москвы. Личный шифр первого замминистра. Таким образом пытались сократить утечку оперативной информации, ставшей в нынешние времена настоящим предметом торговли, благо в клиентах недостатка не ощущалось: газетчики, телевизионщики, мафиози, политики. В таком именно порядке…
Шифровка оказалась обычной ориентировкой на профессионального киллера, который, по сведениям Центра, получил заказ убрать одного из крупнейших бизнесменов черноморского побережья России. Недоумение Рябько вызвали внешние приметы преступника, – если это издевательство можно было так пышно назвать.
Предположительный возраст – около тридцати трех лет. Рост: выше среднего. Лицо овальное. Волосы темно-русые. Но может оказаться блондином или шатеном. Нос прямой, нормальный. Губы тонкие. Глаза карие. Телосложение пропорциональное. Любимое оружие – снайперская винтовка Драгунова. Вместе с тем умеет мастерски устраивать «несчастные случаи», работать с взрывчаткой, неплохо разбирается в ядах… В общем, и швец, и жнец, и на дуде игрец. Поди такого обнаружь, если он предпочитает действовать в одиночку, да еще, «согласно непроверенным данным», является самым высокооплачиваемым киллером на постсоветском пространстве.
Ну и, разумеется, усилить оперативно-поисковую работу, активизировать источники и так далее и тому подобное.
– Н-да, наводочка, – вздохнул Рябько, возвращая совсекретную бумажку шефу.
– Надеюсь, не обманываешься формулировочкой «черноморское побережье России», лейтенант? – усмехнулся невесело шеф.
– Значит, к нам? – не удержался Рябько порадовать начальство глупым вопросом.
– Значит, к нам… Твоя задача, Сергей, определить мишень. Подключи «бэхов», – коль речь о бизнесмене, то им и карты в руки… Хотя, – шеф в упор взглянул на подчиненного, – если речь идет о том бизнесмене, о котором мы оба подумали, то…
– Но ведь есть договоренность: в Южноморске разборок не устраивать и никого не мочить, – напомнил лейтенант.
– Значит, кто-то решил положить на нее с прибором. Кто-то либо очень могучий, уверенный в поддержке, либо дурак, что еще опасней…
– Вы на поднятую фээсбэшниками суету намекаете? – осенило Рябько.
Шеф откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза припухлыми веками, замер и вдруг, подавшись вперед, вперился проницательным взором в лейтенанта.
– А я уже было решил, что ты до этого не додумаешься. Не сочтешь нужным…
Рябько помялся, развел руками.
– Счел, как видите… Хотя, честно говоря, не пойму: если готовится рейдерский захват, то кто заказчик? И в курсе ли этот заказчик, что все объекты Лядо…
– Без имен, лейтенант! – осадил подчиненного начальник, выразительно обведя стены кабинета бдительным оком.
– Простите, вырвалось… Я говорю: знает ли заказчик, что все коммерческие объекты известного нам лица убыточны…
Помолчал: говорить – не говорить? Решил, что не помешает.
– В том смысле, что это известное лицо преднамеренно сделало их убыточными, во избежание подобных инцидентов с беспределом в переделе собственности…
Вновь умолк в паузе, исполненной сомнений, и вновь пришел к выводу, что хуже не будет:
– Но я лично, как и вы, шеф, пока что ни в чем не уверен. Это может оказаться дезой помимо моих догадок и прикидок. Я ясно выражаюсь?
– Предельно, лейтенант, – саркастически ухмыльнулось начальство.
– Юрий Антонович, если вы подозреваете, что я пудрю вам мозги, то вы глубоко заблуждаетесь. Детальная разработка предстоящей операции еще не завершена, хотя и, не скрою от вас, находится на стадии завершения. Хороши же мы будем, если эта ориентировка окажется настоящей и у нас кого-нибудь действительно укокошат либо что-нибудь захватят…
– Не кого-нибудь, Сережа, а сам знаешь кого, – уточнило начальство со всей присущей ему въедливостью.
– Тем хуже, Юрий Антонович, для всех нас. Это уже будет не просто конфуз, – повод для злорадства ментов Сичинавы и оргвыводов для краевого управления, – а провал всей операции, чего допустить мы не просто не должны, но не имеем права.
– С вашим-то кидалой и не провалить операцию? Да он нас сдаст и не почешется. Если уже не сдал… – не стало сдерживать рвущегося наружу скептицизма начальство.
– Опять вы, Юрий Антонович, за свое, – с привычной скукой в голосе отреагировал Рябько. – Кишка у него тонка, чтобы сдать. Чтобы сдать, ему надо сперва с нашего крючка соскочить. А с него так просто не соскочишь. Чуть что не так, в момент неприятности с эмиграционными властями Штатов семейке его устроим… Прошли, Юрий Антонович, те временя, когда любой здешний рецидивист мог закосить там по диссидента. В Вашингтоне тоже не одни дураки сидят, кое-чему с тех пор научились…
– Ладно, Серега, тебе насчет Америки виднее. В конце концов, не я этого шулера на эту должность выбрал… Кстати, о краевом управлении, лейтенант, – хмыкнул шеф. – Принимай подмогу. Усиливают тебя опытными руководяще-проверяющими кадрами в связи… – Начальство выдвинуло один из ящиков стола и извлекло на свет еще одну шифровку, – Ага, в связи с ожидаемым ухудшением оперативной обстановки, а также в связи с намечаемым визитом в город Южноморск первого вице-премьера и так далее, и тому подобное, и такие пироги, Сергей Валентинович.
– Это из-за Кафедрального собора такой шухер затевается?
– Создается такое впечатление…
– Кем именно и для чего?
– Это приглашение к соразмышлению, лейтенант, или риторический вопрос на засыпку?
– Меня, Юрий Антонович, настораживает это «ожидаемое ухудшение оперативной обстановки», как там они изволили выразиться в своем послании.
– Меня тоже, – признался шеф. – Хотя с другой стороны не придерешься: обычная перестраховка при посещении периферии высоким московским начальством…
– Синдром провинциальной жопы, сроднившейся с руководящим креслом под ней, – усмехнулся Рябько.
– Не высокомерничай, умник столичный, – обиделся за периферию шеф.
– Да не высокомерничаю, я, Юрий Антонович, – обстановку разряжаю, – запротестовал лейтенант. – И потом я же вам объяснял уже, никакой я не москвич, поскольку являюсь им в восьмом поколении, и, следовательно, к нынешним москвичам никакого отношения не имею…
– Ладно, ладно, прямой потомок Юрия Долгорукова, не суетись. Лучше доложи, что делать намерен в связи с этой ориентировкой от москвича в первом поколении?
– Дам команду Емельянчикову разработать соответствующий план мероприятий. По обеим линиям. У него это неплохо получается. А сам попытаюсь вплотную заняться этим питерским спасителем-маньяком. Сдается мне, что с ним что-то не так, что за ним кто-то стоит, что неспроста он тут оказался. Да и внешность у него вполне подходящая… В общем, господин капитан, разрешите взять этого Сурова в разработку?
– Бери, господин лейтенант, мне не жалко. Только вот с Сичи-навой искать общий язык придется тебе, меня уволь. Знаю, есть у тебя в его епархии дружок-приятель, вот через него и действуй.
– Так ведь дружок мой приятель взамен обязательно чего-нибудь потребует, – возразил Рябько. – Что я ему могу предложить и в каких пределах?
– Все, что в пределах твоей компетенции, лейтенант, – хмуро улыбнулось начальство. – Только смотри не прогадай…
– Сделаю все возможное, шеф!
Томас Вейдле, преуспевающий эстонский бизнесмен, он же Юлиус Нагель Стеренсен, – известный в журналистских кругах Западной Европы «разгребатель грязи» (т. е. таблоид, прошу не путать с папарацци), лежал на кровати в номере «люкс» гостиницы «Фанагория» и обдумывал предстоящий разговор с хозяином «Амфитриты» которого он сегодня побеспокоил звонком, воспользовавшись одной из заранее заготовленных «легенд». Рекомендательное письмо от Яана Ивенсона, мастерски сработанное одним амстердамским умельцем, должно было, по его расчетам, расположить Кульчицкого если не к откровенности, то, по меньшей мере, к конструктивному общению. Юлиус, впрочем, не сомневался, что его предложение весьма заинтересует этого плейбоистого малого, – парня, по всей видимости, хваткого и далеко неглупого. Проблема заключалась в том, что таких предложений у Юлиуса было несколько, и все крайне соблазнительные, что, естественно, затрудняло выбор. Таковы уж издержки датской основательности и предусмотрительности. Но лучше уж излишек, чем недостаток, – это Юлиус понял давно, и этого принципа неизменно придерживался в своей нелегкой работе. Что ж, проблему придется решать по ходу дела, приноравливаясь к собеседнику, его поведению, реакциям на ключевые слова, фразы, паузы…
В дверь номера постучали условным стуком. Вика! Юлиус встал, прошел через гостиную в прихожую, спросил с сильным акцентом «кто там?», и лишь услышав знакомый голос, отпер ключом дверь. Нигде в Европе в гостиницах такого класса к таким мерам предосторожности прибегать не приходится, достаточно повесить с наружной стороны табличку «PLEASE DO NOT DISTARB»[29]. Здесь же, в России, как его предупреждали знающие люди, не поможет даже если вывесить портрет Веселого Роджера с наводящим мистический трепет окриком «TAKE CARE!»[30]. Вот и приходится быть угодным Богу на русский манер: действовать по принципу «береженного Бог бережет» (Jeg er interessenet[31], значит ли это, что безалаберного подкарауливает дьявол?).
Юлиус впустил Вику, выглянул в коридор, удостоверился в его утешительной безлюдности и вновь запер дверь на ключ.
Девушка уже сидела в одном из кресел гостиной, закинув нога на ногу, и дымила своим любимым «Житаном». Юлиус поначалу недоумевал: как такое нежное с виду создание может курить такие крепкие мужские сигареты? Но когда это создание в первую же совместную ночь довело его до полного истощения, собственное недоумение показалось ему несколько преждевременным, – эта фотонная секс-ракета могла бы курить и гаванские сигары…
– Ну как, узнала что-нибудь интересное об этом супермене? – спросил Юлиус, устраиваясь на диване.
– По-моему, парень просто пришелся к случаю. Он – охранник какого-то банка в Петербурге, здесь – в отпуске…
– Для легенды не слишком складно, – заметил датчанин раздумчиво.
– Не думаю, что на него стоит тратить время…
Девушка затушила сигарету, встала, открыла холодильник, взяла банку пива, раскупорила с треском и, отхлебнув добрую треть, вернулась в кресло.
– Ты спала с ним?
– Спала, но не с ним, – рассмеялась Вика. – Я нашла себе партнера поинтересней. Во всяком случае, для тебя…
– Неужели с Кульчицким?
– Ну, положим, хозяину было не до секса. Он, как и ты, всю ночь, наверное, изводился от тяжких дум…
– Так с кем же? – не утерпел Юлиус.
– С администратором «Амфитриты» Анной Сергеевной Берг! – отчеканила девушка и опять рассмеялась.
– Как! С этой снежной королевой?! – покачал головой Юлиус. –
Мне она не показалась розовой… И кто, прости за любопытство, был у вас за мужчину?
– У нас с ней обоюдоострая любовь! – усмехнулась девушка по-русски (до сих пор разговор шел на английском, – это было одним из условий, на которых Вика согласилась сотрудничать со Стеренсеном; другим условием была ее поденная оплата, премия в случае успеха всего предприятия, а также – отдельной строкой – ее интимные услуги нанимателю или тому, на кого последний укажет; дело в том, что Вика мечтала поступить в Карлайлский университет).
– Ты думаешь, она в курсе всех его дел? – усомнился Юлиус.
– Всех или не всех, но она была его невестой и об «Амфитрите» знает всё!
– Что именно?
– Если бы она была такой доверчивой дурой, то вряд ли работала там, где работает. Но из некоторых ее слов и интонаций я заключила, что Кульчицкий не единственный владелец клуба, не исключено, что он не более чем подставное лицо.
– Кто же настоящий владелец? – встрепенулся журналист. – Неужели тот плешивый толстяк?
– Вот и я так подумала…
Девушка допила пиво, закурила.
– Но когда я навела ее на разговор об этом потрепанном остряке, ее тон показался мне пренебрежительным…
– Насколько я успел заметить, – улыбнулся датчанин, – русские вообще склонны отзываться о своих начальниках не слишком лестно. По крайней мере, за глаза.
– К Анне это не относится, – возразила Вика. – Например, о Кульчицком она говорила как о дельном, компетентном, но не очень далеком человеке…
– В смысле общей культуры, эрудиции? – пожелал уточнить иностранец.
– Я не совсем поняла твой вопрос…
– Я имел в виду недалекость Кульчицкого, – тщательно подбирая слова, пустился в объяснения Юлиус. – Поскольку я собираюсь иметь с ним дело, мне хотелось бы знать точно, в чем именно он недалек: в русской поэзии, камерной музыке, фресковой живописи, или у него не все в порядке с чувством юмора, или он в целом глуповат?
– Господи, Юлиус, ну и каша у тебя в голове! – фыркнула девушка на родном языке.
– Каша? What do you mean? – уточнил датчанин, машинально дотрагиваясь до виска. – Porridge?[32]
– Каша – это не обязательно жидкая овсянка, сэр. Каша – это в данном конкретном случае is a jumble in your head[33].
– OK, пусть так, – не стал препираться Юлиус. – Но извини, я все равно не понял, в чем же этот чертов Кульчицкий недалек.
– В сексе он недалек, в сексе! Представляешь, застал свою невесту в собственной постели с девушкой и вместо того чтобы присоединиться третьим, совсем даже не лишним, устроил сцену ревности, расторг помолвку, словом, показал себя сущим дикарем!..
– В самом деле? – поразился журналист. – А с виду такой плейбой…
– Ну, дорогой мой, с виду ты тоже размазней не кажешься, – хохотнула девушка.
– Раз… маз… – попытался повторить Юлиус, но тут же отказался от этой затеи. – Опять каша, да?
Вика так и покатилась. Уморят ее эти иностранцы, ей-богу!
Иностранец, сохраняя спокойствие, встал, подошел к холодильнику, достал еще одну банку пива, откупорил и подал девушке. Не сказать чтоб сразу, но, в конце концов, пиво свое воздействие оказало: от веселья отвлекло, на деловой лад настроило.
– Знаешь, чья она племянница?
Девушка безжалостно выдержала драматическую паузу, в течение которой датчанин успел трижды вымолвить «no», «nej»[34], «нет» и столько же раз отрицательно помотать головой.
– Лядова!
– Лъядоува? – недоуменно повторил Юлиус. – Лъя… Погоди, погоди… Это ты Саймона Лъядоффа, фармацевтического магната имеешь в виду? Русского финансового медведя, как его пресса окрестила?
– Как его там ваша пресса окрестила, – не знаю. Но это тот самый Лядов, который миллиардер. А моя Анна Сергеевна – его родная племянница!
– О, мой Бог! – подскочил датчанин. – О, черт! О, дьявол! И ты мне столько времени морочила голову своим Кульчицким?! Это же бомба! Причем не простая, а ядерная! Знаменитый русский миллиардер, филантроп, содержащий за свой счет несколько лечебниц для наркоманов…
…И, не сдержав эмоций, Юлиус подскочил к девушке, подхватил ее на руки и закружил по комнате, что-то невпопад напевая на родном, на непереводимом, на датском. Гостиной им не хватило, пришлось приобщить к веселью спальню. В конце концов они упали на кровать и расхохотались.
– Ну как, Юлик, заслужила я премию? – поинтересовалась первым делом девушка, справившись со смехом.
– Как это у вас говорят? – скандинав вновь был серьезен, собран, целеустремлен. – Не говори хоп, пока не перескачешь…
– Не перепрыгнешь, – механически поправила девушка.
– Возможно. Хотя я не вижу разницы: что скакать, что прыгать, – одинаково опасно. Сначала сделаем дело, и если в это действительно замешана такая личность как Лъядофф, твои премиальные будут удвоены, Виктория. Обещаю!
– Дай-то Бог, – вздохнула мечтательно девушка.
Юлиус встал, оправился, взглянул на часы.
– Извини, Вика, но через два часа у меня назначена важная встреча. Мне необходимо сосредоточиться, подумать…
– Намек поняла, выметаюсь.
Девушка подошла к зеркалу в прихожей, поправила прическу, усмехнулась.
– Только зря ты меня, босс, опасаешься: мужчины в плане секса меня теперь не интересуют.
– Я понимаю, – обеспокоился босс. – Но как же наш контракт? Вдруг обстановка потребует, чтобы ты обратила внимание на интересующего меня парня…
Девушка от смеха едва не сложилась пополам, маша в изнеможении руками, – как машут на завзятых шутников невинные жертвы их остроумия, – Господи, все же какие вы, интуристы, чудные и скучные ребята!
Юлиус хотел, было, указать ей на явное противоречие, содержащееся в ее несправедливом высказывании, истинность которого опровергал ее же смех, но, решив, что это может лишь нежелательно удлинить ее визит, молча проглотил возражения. Ему не терпелось остаться одному, чтобы хорошенько обдумать создавшуюся ситуацию, уточнить варианты, следующие из факта (факта ли?) причастности Лъядоффа к «Амфитрите». На первый взгляд кажется, что это слишком мелко для воротилы такого масштаба. Но если учесть, сколько подобных заведений человек с финансовыми возможностями Лъядоффа может открыть по всему побережью, причем не только России, но и Грузии, Украины, Румынии, Болгарии, Турции, то… дух захватывает! Это действительно будет термоядерная бомба! Мировая сенсация! Невероятный успех! Юлиус Нагель Стеренсен, лауреат Нобелевской премии! Звучит?
Почему нет? И не такие имена звучали.
Лейтенант муниципальной полиции Сергей Рябько продолжал томиться все в том же положении сидя, без права водружения усталых ног на бесполезный стол, но теперь уже в районном отделении милиции, а именно в дежурке, дожидаясь пока оформят гавриков, взятых за драку на городском пляже. В одной руке он держал крышку термоса с дымящимся кофе, в другой – бублик, которым благодарно давился, не решаясь пренебречь гостеприимством дежурного. Вообще-то Рябько предпочитал под это дело, то есть под кофе, умять парочку Биг Маков, но в чужой монастырь, как говорится, со своим меню не суйся. В смысле – жри, что дают. Вот он и жр… жует, недоумевает: как этим питаться можно? И даже жалеет: бедные менты!..
– А парень этот… Как его?.. Суров? Не пострадал? – спрашивает он, дождавшись очередной паузы в телефонных переговорах дежурного.
– Игорек-то? – весело уточняет дежурный и восхищенно качает головой. – Ни единой царапины, браток, ни единой! Так что все эти разговоры, что будто там, в «Амфитрите» дело нечисто, что подстроено, – в пользу бедных, братишка, в пользу бедных, я тебе говорю. Не знаю, где он служит, может, в банке, может, еще где, но дело свое этот парень знает четко. Профессионал!
– А как же тогда заява от пострадавшей, что будто насильник он, маньяк?
– А никак. Мы его, само собой, поспрашивали, то да се, а он в отказ: кроме, говорит, прелюбодеяния, никакого криминала. Пробовали нажать, – без толку. Молоток! Да и честно говоря, на хрена такому гарному хлопцу к насилию прибегать? Да за ним любая баба бегом побежит, ему даже свистеть не придется…
– Адвоката не требовал?
– Хорошие вопросы задаешь, товарищ коп! В том-то и дело, что нет. Ребята даже сами намекать стали, мол, не угодно ли защитничку звякнуть, обстановочку доложить? А он им на это просто так отвечает: «Зачем он нам нужен? Только мешать будет. Вы, говорит, я вижу, ребята толковые, сами разберетесь. Если, конечно, захотите…» Нет, ты понял? Если, говорит, захотите! – и дежурный, не справившись с чувствами, вновь восхищенно покачал головой.
– Вижу, приглянулся он вам, – заметил Рябько. – Что ж вы его под залог не отпустили?
Дежурный помрачнел, потянулся к телефону, буркнул что-то в трубку, помолчал, вернул трубку на место.
– Угря из прокуратуры знаешь?
– Еще бы! Сегодня про холяву и гамбургский счет соловьем у нас разливался…
– Во-во, он самый. Приперся со следаком, лапу на дело наложить пытался. Не вышло. Тогда совет дал. Толковый. А подсадите-ка вы, говорит, этого героя к тем чернопопеньким, которых он вчера в «Амфитрите» уделал. Мол, заодно и выясним: был сговор, не было сговора. Может, говорит, и национальность попутно определим. А то я краем уха, говорит, слыхал, что «смежники»[35] этими хлопцами очень заинтересовались. Простая, говорит, логика: коль по-русски ни бум-бум, значит, из дальнего они зарубежья…
– Подсадили?
– А куда денешься? Два раза подряд ему не откажешь. Он наверняка с этим сюда и перся, а следака так, для понта с собой прихватил. Хитрозадый товарищ…
– Ну и?
– Ну и, – грустно передразнил дежурный. – Сидим, ждем-с, аппаратуру казенную гоняем, тараканьи бега пишем.
– А дело кто ведет, Мамчур?
– Так точно, Мамчур. Ежели тебе требуется лично Игорька допросить, то придется проявить уважение к товарищу капитану…
– Это как, с водочкой-селедочкой, что ли?
– Можно и с ней. Но лучше с коньячком. Наполеона он любит – страсть! Но и «Ахтамарчиком» ереванского разлива тоже не побрезгует…
– А если мне только копия с протокола допроса нужна, тогда как?
– Тогда не знаю, не знаю, – улыбнулся дежурный улыбкой лукавой, настораживающей. – Это ж такая мелочь, что можно и полюбовно решить, а можно и месяца два дожидаться пока в рабочем порядке из нашего ведомства в ваше перешлют.
– Узнаю родимые порядки, – не сдержал сарказма Рябько.
– А то у вас, в вашей мумиусыпальной полиции другие, – не поскупился на ответную любезность дежурный.
– В какой полиции? – вздернулся полицейский.
– В муниципальной, а что? – едва не свалился со стула от недоумения милиционер.
– Да так, ничего, послышалось… Аргутинов-то хоть у себя или тоже на обеденном перерыве?
– Аргутинов у нас трудоголик, времени зря не теряет, почитай круглые сутки с наркоманией воюет. И, кстати, очень не любит когда ему мешают…
– А ты все-таки звякни ему. Скажи, что Сергей Рябько спрашивает. По десятиминутному делу…
– Ну, если только дело государственной важности, – пробормотал дежурный, берясь за трубку внутреннего телефона.
– Товарищ капитан? Это дежурный по отделу старший лейтенант Ферапонтов беспокоит. Тут у нас гость из конкурирующей фирмы… Да-да, из полиции… Он самый. А как вы догадались? Ах, в окошко увидели. Тогда ничего, тогда бы и я догадался…
– Второй этаж, кабинет номер двадцать четыре, – сухо сообщил дежурный, кладя трубку на рычаг. И, не сдержав легкой обиды, все же позволил себе проворчать вслед удаляющемуся Рябько, что, мол, мог бы и не темнить, сразу сказать, что ты тот самый мент, с которым Аргутинов вместе в Штатах стажировался…
В тесном кабинете, заставленном крепкой казенной мебелью, находилось четверо: сам Аргутинов, два лейтенанта и какой-то молоденький паренек, очевидно, задержанный либо подследственный. Аргутинов встал, пожал руку, молча указал на стул в торце своего стола, наискосок от задержанного. Вид у капитана был как всегда непроницаемый, чего нельзя было сказать о его помощниках, смотревшихся несколько озадаченными и нервными. Паренек на их фоне казался воплощением легкомыслия и беспечности: эдакий голенастый, кадыкастый, и, по всему видать, языкастый д’Артаньян накануне своего выезда в Париж, к местам будущей боевой славы. На наркомана он не походил, хотя кто их, торчков, разберет…
Аргутинов сел, заглянул в бумаги, пошелестел, нашел искомое, произнес, не поднимая головы:
– Давай, Владимир, продолжим вот с этого места, цитирую:
«Когда общество так называемых нормальных людей справится с наркоманией, пьянством и табакокурением, оно примется за тех, кто неправильно питается, неправильно мыслит, неправильно чувствует». Конец цитаты.
– Господин капитан, – сказал паренек неожиданным басом, – может, вы нас представите сначала? Кстати, это соответствует Женевской Конвенции…
– Володя, не наглей, – строго сдвинул брови на переносице Аргутинов.
– А, понимаю, – усмехнулся Володя, – каждый имеет право хранить свое инкогнито от сглазу…
– Рябько моя фамилия, – скривился Рябько, найдя шутку плоской.
– С мягким знаком или без? – оживился паренек.
– А тебе какая разница? – удивился один из лейтенантов.
– Да, в общем-то, никакой, но хотелось бы все же знать, чему обязан человек своей звучной фамилией: оспе или…
– Белобородов! – прикрикнул капитан.
– И было мне видение, и сказал мне Господь: Много глупостей в сердце человеческом, и глупейшая из них та, которую мудростью почитает. Итак, не подавляй в себе того, что молва числит греховным, незаконным, противоестественным, ибо не ведаешь, что хуже: слушаться себя или молвы.
– Это он так наркоманию реабилитирует, – пояснил Аргутинов недоумевающему Рябько. – Идеолог хренов.
– Идеология – это по вашей части, господа милицейские, – возразил парнишка. – Ваша антинаркотическая пропаганда есть просто сотрясение воздуха, имитация бурной деятельности с нулевым результатом. Все равно как среди пингвинов проповедовать христианство. Кто из тех, кто решился испробовать наркотик, не осведомлен о последствиях? Все всё знают, но никого это знание не останавливает. Как вы думаете, почему?
– Потому что козлы! – убежденно воскликнул другой лейтенант. Рябько хихикнул, но тут же взял себя в руки, поспешив прикрыть легкий приступ неуместной смешливости уместным кашлем.
– Такой ответ тебя устраивает? – невозмутимо осведомился капитан.
– А вас? – не растерялся парнишка.
– Здесь я задаю вопросы!
– Задавайте, – пожал плечами задержанный.
Аргутинов внушительно откашлялся, пошуршал бумажками, вздохнул…
– Да что с ним цацкаться, товарищ капитан! – не выдержал паузы один из лейтенантов. – Всыпать ему по первое число и весь сказ!
– А не маловато будет? – усмехнулся Аргутинов, кивая на свой настольный календарь, где самодовольной «тройке» составлял компанию глупый «нуль».
– Вудро Вильсона на вас нет, лейтенант, – заявил задержанный.
– Кого на мне нет? – подскочил тот оскорбленно.
– Исиков! – одернул Аргутинов подчиненного. Затем перевел отяжелевший взгляд на парня. – Объяснись.
– Томас Вудро Вильсон, двадцать восьмой президент Соединенных Штатов, введением сухого закона положил начало американской мафии, в великой борьбе с которой американцы побили на сегодняшний день все рекорды кретинизма[36]. Один только закон этого техасского осла Глазго о контроле за наркотиками через ужесточение надзора за продажей пробирок и колб стоит многих томов психиатрических исследований[37], я уж не говорю о других, еще более невменяемых. Наркобароны нарадоваться не могут столь твердой решимости американцев иступляться в идиотии безнадежного противостояния и впредь. Ведь каждый конфискованный и уничтоженный героическими придурками грамм наркотика повышает рыночную стоимость оставшихся граммов, делает риск их изготовления, доставки и продажи оправданным. Искушение быстро и круто приподняться становится все более и более соблазнительным. Если ничего не предпринимать, оставить все как есть, и только и делать, что ужесточать законы в отношении торговли, распространения и употребления наркотиков, да увеличивать государственные ассигнования на святую борьбу с ними, то в результате на земле нашей на матушке останутся одни наркоторговцы, наркоманы да наркоборцы. Все эти отделы, подотделы, управления и прочие конгрегации по борьбе с «незаконным оборот наркотиков» (для меня это звучит не менее дико, чем борьба с незаконным круговоротом воды в природе) есть не что иное, как святая инквизиция. Бороться надо за уменьшение побочных воздействий того или иного наркотика на психику человека, за сведение к нулю токсичности, привыкания, абстинентного синдрома… Вот, к примеру, вы, господин капитан, что выберете: гидролиз или трижды очищенную, десятилетней выдержки водку?
Парнишка умолк и выжидательно уставился на Аргутинова. То же самое проделали и все присутствующие, знавшие отнюдь не понаслышке об оригинальном хобби капитана – гнать в домашних условиях для личного потребления всевозможные водки, наливки, настойки, ликеры чистейшей выработки и двойной (если не тройной) очистки. Увлечение зашло уже так далеко, что помимо персонально разработанных этикеток для тех или иных марок и сортов, Аргутинов недавно заказал в стеклодувной мастерской несколько дюжин нестандартных бутылок, им лично изобретенных конфигураций и форм. Неизвестно, знал задержанный об этом хобби, или придуривался, будто не знает, но он, окинув несколько удивленным взглядом физиономии присутствующих, поспешил продолжить.
– Можете не отвечать, вопрос риторический. А бедному наркоману просто не из чего выбирать: колись, нюхай, глотай, кури что есть, да еще и Бога благодари, что хоть что-то есть. И стоит эта дрянь, – между прочим, вашими усилиями, господа, – куда дороже водки «Смирнофф» или коньяка «Хеннеси-Экстра»…
– Зато по шарам бьет не в пример чувствительней, – позволил себе вставить умное слово тот из лейтенантов, который не был Исиковым. – И от водки такого не натворишь, что твои корефаны наркоманы под балдой вытворяют.
– Что бы они ни вытворяли, – многообещающе улыбнулся парнишка, – ни Ленина, ни Сталина, ни Гитлера им не переплюнуть. А эти товарищи с геноссами даже водки не пили, были самые, что ни на есть, убежденные приверженцы «здорового образа жизни».
– И что ты предлагаешь? – вздохнул устало капитан. – Сделать весь мир вольным городом Амстердамом?
– Вот-вот! – подхватил почин начальства Исиков. – Они же там не просто так все позволяют, даже эти мерзкие ежегодные демонстрации в защиту наркоты[38], они с подходцем действуют. Желаете дурью маяться – пожалуйста. А потом кинется дошедший до ручки наркуша на попятную лечиться, тут-то они его своими ценами за лечение и допекут…
– Гы-гы-гы, – заржал задержанный. – Лейтенант, вы просто чудо! Вас бы с лекциями в Амстердам, – всех бы на уши поставили…
Лейтенант, было, напрягся, нахмурился грозно, однако, заметив улыбку на устах начальства, сменил гнев, если не на милость, тона нечто ее напоминающее. Отдаленно.
– Амстердам, Виктор Александрович, – возобновил свои разглагольствования задержанный, – лишь подчеркивает тупиковость ситуации. С одной стороны кровососы-наркодельцы, с другой – борцы-инквизиторы, а посередке – их общее порождение: горе-наркоманы, которые не принимают наркотик, тем более не вкушают его, но «ширяются», «долбаются», «обкуриваются», «вмазываются» и «догоняются». Они превращают божественную эйфорию в примитивный условный рефлекс: пожрать, посрать да уколоться стоит у них в одном физиологическом ряду. Ни души, ни мозга, – одни неисповедимые инстинкты. Истинные гомо сапиенсы, порожденье мирового сообщества вселенской дури. По большому счету такие наркоманы очень выгодны некоторым государственным структурам, ведь ими так легко манипулировать, достаточно лишить их марафета, помучить в ломках и они пойдут на что угодно, лишь бы «поправиться». Вот если бы общество анонимных наркоманов вместо того, чтобы избавлять «оступившихся» от «наркотической зависимости», «возвращать падших» к «нормальной жизни» в этом ненормальнейшем из миров, попыталось бы помочь наркоманам научиться извлекать из эйфории не животное наслаждение, но духовное понимание и прозрение, то вряд ли его анонимность не была бы немедленно раскрыта и осуждена обществом «нормальных людей». Ведь «излечиться» все же легче, чем научиться мыслить широко и неординарно, овладевая в процессе постижения высоких истин эйфории навыком их приведения в интеллектуально-божественное соответствие с мелкими правдами стадного жития. Ибо наркоман, умеющий извлекать из кайфа нечто большее, чем кайф, никогда не нарушит детские табу и нормы общества, в котором ему выпало физически пребывать, – зачем орлу вмешиваться в распорядки муравейника? Однако общество делает все возможное, чтобы таких наркоманов не было. Его вполне устраивают примитивные наслажденцы, которые своим видом и поведением оправдывают негативное отношение к ним. Взгляните, люди добрые, какой он грязный, глупый, преступный и доступный для любых искушений дьявола! Поможем ему обрести вновь образ Божий, образ человеческий, такой как у нас! Ибо и мир наш хорош, и сами мы прекрасны, и станем еще прекраснее, когда, наконец, покончим с наркоманией, пьянством, буйством, табакокурением, завистью, тщеславием, национальными предрассудками, сословным чванством, половыми извращениями и неправильным питанием. Как только, так сразу – прилетит птичка каганочка и торжественно проверещит о своем благополучном прибытии…
– Слушай, парень, а ты часом не под балдой? – обеспокоился Исиков с притворным состраданием.
– Поверьте, я глубоко тронут вашим участием, лейтенант, и в порядке ответной любезности могу сказать, что, мучительно скорбя о вашей духовной ограниченности, все же отношусь к вам с искренней симпатией. Если этого недостаточно, давайте вашу баночку, – всегда готов поделиться мочой с родной милицией…
И парень с подкупающей непосредственностью полез расстегивать себе ширинку, за что схлопотал нехилый подзатыльник от нервного лейтенанта.
– Ну вот! – воскликнул пострадавший с веселой бесшабашностью. – А я еще, дурак, сомневался, думал, опять на Россию на матушку собак вешают. Оказывается ни хрена подобного, святую правду клевещут!
– Товарищ капитан, да он же под балдой! – воззвал Исиков к начальству. – Видите, совершенно неаденквантная реакция!
– Не аден-какая? – переспросил задержанный, дрожа губами от еле сдерживаемого смеха.
– Неадекватная, Белобородов, неадекватная, – удовлетворил праздное любопытство задержанного невозмутимый капитан, а озадаченному Исикову мягко объяснил, – Ошибаешься, лейтенант, он как раз по делу отреагировал: приравнял твой отеческий подзатыльник к бесчеловечной пытке.
– Как это? – опешил Исиков.
– А так. Недавно Международная Комиссия по правам человека в ООН-е доклад свой читала, ну и доложила, что в России милиция систематически пытает задержанных. Очень уж там по нашим задержанным убиваются, по ночам от сострадания глаз не смыкают…
– Выходит, я – палач?!
– Я пошутил, – поспешил разуверить нервного лейтенанта Белобородов. – Ну какой же вы палач? Вы, господин лейтенант, есть защитник общества от белой, пегой, бурой, зеленой и малиновой смертей! Именно благодаря вам и вашим товарищам по святой борьбе среди отдельных граждан нашего района все еще встречаются люди, не страдающие наркотической зависимостью, следовательно, ведущие совершенно здоровый, абсолютно нормальный, официально одобренный образ жизни. И что бы с ними было, если бы вы, господа сотрудники отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, не перехватывали столько дури, сколько вам позволят перехватить! Не сажали на скамью подсудимых мелких барыг и жалких кустарей-одиночек! Не висели бы дамокловым мечом над каждым крупным наркодельцом, отравляя вечным страхом их постыдное благополучие?..
– Исиков! – гаркнул Аргутинов так, что стекла в окнах звякнули. – Охолонись… А лучше пойди перекуси, а то ты слишком нервный, когда голодный…
Напор Исикова, пытавшегося вырваться из братских объятий сослуживца, заметно ослаб, речь приобрела членораздельность.
– Ну и выдержка у вас, товарищ капитан!.. А тебе, чмо обдолбанное, зачтется… Можешь челюсть заранее заказывать… Пусти, Джанаев, – последнее относилось к обнимавшему сослуживцу. Джанаев отпустил. Исиков вышел, даже не хлопнув дверью.
Помолчали. Пообсмотрели углы комнаты. Благо было их ажцелых восемь, всем хватило.
– Белобородов, – нарушил молчание капитан, – ты вроде бы парень неглупый. Как ты думаешь, почему я сижу и слушаю всю эту твою ахинею? И заметь себе – терпеливо слушаю…
– Не надо, капитан, – вздохнул задержанный и глаза его опечалились. – Вы прекрасно понимаете, что это не ахинея, а истинная правда. Если хочешь освободиться от невыносимого гнета, нужен гашиш…
– Не передергивай, Владимир, и не коси под идиота, словно ты не понял, что для Ницше, которого ты процитировал, таким гашишем была музыка Вагнера…
– Я и говорю, – вскинулся Белобородов, – не их поля вы ягода, капитан!
– Ну и не вашего кустарника малина, – не принял комплимента Аргутинов.
– Не клевещите на себя, Виктор Александрович, не надо. Признаюсь, я тоже сперва подумал, что вы слушаете меня, но не воспринимаете по существу, а только в обход, – как «вражескую пропаганду». Что думаете не о том, есть ли зерно истины в том, что я несу, а о том, где и у кого я всего этого набрался, и как бы на него вам выйти, выследить, схватить, припаять срок и отправить по этапу…
– Именно в этом и состоит моя работа: выследить, задержать с поличным и так далее. Наркотики делают личность бесполезной для общества…
– Наоборот, капитан, это общество своим бездумным отношением к наркотикам делает себя бесполезным и даже вредным для думающей личности…
– Это для кого, для орлов, которым до фени дела муравейника? – уточнил Аргутинов.
Юноша запнулся, зарделся, обескуражено покачал головой.
– Да… Вы, капитан, и с виду не просты и изнутри далеко не элементарны. Вы не из тех, кто связал свой интеллект в узел одной извилины и дал полную свободу остальным членам. Но вы, к сожалению, все еще остаетесь в рядах тех, кто слишком всерьез воспринимает свой организм, в особенности те его требования, над которыми не приходится ломать головы. Вы все еще лелеете мечту о себе, как о некоем органическом целом, и игнорируете все, что в примитивную схему индивидуальности не вписывается. Вся ваша диалектика имени печально небезызвестного Гегеля умещается в прокрустово ложе простейших двучленов: «я – не я», «жизнь – смерть», «дух – материя» и так далее, в том же гемютном немецком душке. Потому вами и правят две такие примитивности как Телесная Любовь и Желудочный Голод. Вам других правителей и не нужно, вам бы с этими справиться. Оттого все ваши благодеяния начинаются и заканчиваются одним и тем же: задать корму голодному. На то, чтобы угостить насытившегося беднягу любовью самой дешевой проститутки, сострадания уже хватает. На вашей убогой шкале ценностей это дело помечено как излишество… Вам, капитан, страшны не наркотики и не примитивные наслажденцы-наркоманы, но последовательное и осмысленное игнорирование ваших так называемых ценностей. Вы панически боитесь потерять свои ориентиры, лишится помочей вашей псевдогармонии, остаться без пространственных и временных привязок, к которым вы так прикипели душой, что уже и не сомневаетесь в их безусловности. Time is money[39], – вот закономерный итог вашего образа жизни, точнее: способа функционирования. Разве ваши иерархические учреждения – не опиумные видения ущемленных властолюбцев-крахоборов? Взгляните на политиков, капитан! Разве они в своем уме? То есть они-то, конечно, в своем, но можно ли эту маниакальную страсть к власти, к публичному фигурированию, к отвратительному лицедейству, к мерзкому интриганству, к смердящим тайнам полишинеля считать нормальным человеческим состоянием? Почему бы не признать стремление к власти (от которого бедное человечество страдает неизмеримо больше, чем от наркомании, алкоголизма и табакокурения вместе взятых) антиобщественной паранойей, социальным недугом вроде шизофрении, педофилии или скотоложства? Или хотя бы административно наказуемой привычкой? Хочешь пролезть в депутаты, становись на учет и плати штраф. Можно будет даже общество анонимных властолюбцев учредить. Двенадцать ступеней анонимного излечения от похоти командовать, вершить, руководить, напрягать подлый умишко «в масштабах мировой истории»… Спросите: как же тогда выбирать себе надзирателей? А очень просто: жребием. Поверьте, результат будет не хуже. Вместо этих паскудных выборов учредить лотерею, при которой выбор может пасть на любого совершеннолетнего гражданина страны…
– Вавилонская лотерея вместо всеобщего избирательного права? – не поверил своим ушам лейтенант Рябько.
– О! – воскликнул паренек, уважительно взглянув на полицейского. – Нас, оказывается, тут трое…
– Каждая кухарка может управлять государством, – улыбнулся Аргутинов.
– Не вижу, чем кухарка хуже мента, гэбэшника, партработника или даже хозяйственника со словарным запасом Эллочки-людоедки? У хорошей кухарки по крайней мере на кухне порядок и еда вкусная… А то врубишь ящик, а там две беспардонные головы дискутируют. Прислушаешься: так и есть, – битва интеллектуальных гигантов: кто кого пересрет…
– Вот лафа-то наркушам будет, если жребий на кого-нибудь из них укажет, – позволил себе реплику Джанаев.
– Зришь в корень, Руслан, – похвалил начальник подчиненного.
– Между прочим, один очень манерный француз сказал, что те, кто прибегает к яду, чтобы мыслить, вскоре разучиваются мыслить без яда. На самом же деле тот, кто привыкает мыслить, тот привыкает к яду. Наркотик лишь придает мысли, по природе своей стремящейся к беспощадным выводам и бесстрашным сентенциям, толику необходимой снисходительности, ибо, как сказал один мудрец: великодушный опиум развивает в людях дух вселенского милосердия и братства!
– Значит, это ты вселенским милосердием довел бедного Исикова до нервного припадка? – уточнил капитан, однако ответа получить не успел, – в дверь кабинета постучали, затем ее приоткрыли и женским голосом вызвали Аргутинова на минутку.
В отсутствие начальства лейтенант Джанаев решил взять инициативу в свои руки и для начала определил задержанного «болезнетворной бактерией в человеческом обличье», с чем последний немедленно согласился, присовокупив, что для такой бактерии это самое подходящий облик. Джанаев посоветовал задержанному прекратить гнать фуфло для отмазки и ради своей же пользы, не сходя с места, признаться, где он взял дурь, которую у него конфисковали, на что гонитель фуфла не преминул заявить, что принадлежность найденного у него вещества к дури следует еще доказать, но что в любом случае улика, добытая незаконным путем (а несанкционированный обыск является нарушением прав человека, гарантируемых конституцией), не может быть использована обвинением в суде. Неизвестно, до каких юридических тонкостей допрепирались бы молодые люди, и как эти тонкости сказались бы на душевном расположении одного и физическом самочувствии другого, если бы капитан Аргутинов не вернулся на свое рабочее место и своим удрученным видом не положил бы конец бесплодной дискуссии.
– Джанаев, – приказал капитан, – проводи задержанного в лабораторию: пусть приведет свою угрозу в исполнение…
– Так и знал, что без моей мочи вам не обойтись!
– Разговорчики! Встать! Руки за спину!.. Товарищ капитан, может, в браслетики его?
– Ты его переоцениваешь, Руслан. Он только болтать мастер, а так – милый послушный мальчик. Не так ли, Белобородов?
– Ну вот, началось, – вздохнул милый и послушный. – Психологическая обработка… Я понимаю, словоохотливость, конечно, признак нечистой совести, но не уверен, что молчание – свидетельство ангельской невинности. Вы бы проверили, капитан, вашего гостя на предмет звукозаписывающей аппаратуры, или он по вашему приказанию нас для вечности запечатлевает?
Рябько слегка порозовел и не слишком убедительно усмехнулся: ну и фру-укт!..
– Пошевеливайся, – поторопил паренька Джанаев. – Топай, давай, ходячая ложь, пердеж и провокация…
– Я тащусь, следовательно, существую, – пробормотал задержанный, скрываясь за дверью.
Аргутинов встал, запер дверь на ключ, затем бережно извлек из нагрудного кармана крошечный целлофановый пакетик с белым порошком внутри.
– Попробуй, Серега, на язык. Надеюсь, вкуса еще не забыл?
Рябько не забыл. Но вкус этого порошка был странен.
– Кокосовая стружка, что ли?
– Если бы она, – вздохнул Аргутинов, устало прислоняясь к столу. – А вот ответ из лаборатории, полюбуйся…
Рябько взял бумажку, полюбовался, прочитал, вскинул бровь, перевел удивленный взгляд на капитана.
– Хочу просить санкции на обыск дома этого болтуна… Если анализ мочи ничего не даст, ничего другого не остается… Как думаешь, может, этот пакетик в краевое управление отослать?
– Розыгрыша не боишься?
– Боишься? – усмехнулся Аргутинов. – Да я бы, Серега, литр лучшей своей настойки поставил тому, кто убедил бы меня в этом.
– Неужели все настолько серьезно, Виктор?
– А ты думал, почему я так обрадовался твоему приходу?.. Да на этом парнишке полгода назад пробы ставить было негде: все руки-ноги исколоты… Торчок со стажем. Лет с тринадцати начал всякой дрянью баловаться. На учете у нас без малого пять лет состоит. Но везло обалдую, ни на чем серьезном не попался. Да и вряд ли приторговывал, – папаша у него мужик зажиточный, официальный дилер то ли «Хонды», то ли «Тойоты», то ли всех японских автофирм на побережье…
– А сынок что, тунеядствует?
– Представь себе, учиться в Медицинском колледже.
– Не на фармакологическом ли факультете? – сощурился догадливый полицейский.
– На нем на самом, – кивнул капитан.
– А не лучше ли будет отпустить его наружке на поруки, а Вить?
– Конечно лучше. Только где мне столько топтунов взять? Разве что ты пособишь, Серый. Зря, что ли я тебе радовался?
Рябько для начала слегка призадумался, затем уже всерьез приналег на соображалку. О неприязни между Мамиконцевым – начальником аналогичного отдела в муниципальной полиции – и Аргутиновым знали даже в крайцентре. Самому Рябько этот Мамиконцев тоже не нравился: выскочка, карьерист, близкий дружок Угря… Не афишируя, несмотря на полученный от шефа карт-бланш, помочь Вите не только можно, но и нужно. Ведь и ему, Рябько, без его помощи в этом деле с Суровым не обойтись…
– Ну что? – усмехнулся Аргутинов. – Всё прикинул? Тогда давай, выкладывай свои условия. Наверное, Сурова хочешь допросить?
Рябько не успел ни сказать, ни кивнуть, – по всему зданию пронесся, в уши врезываясь, сигнал тревоги. С громким щелчком включился репродуктор под потолком и заполошным голосом дежурного сообщил о ЧП в СИЗО: капитан Мамчур взят постояльцами третьей камеры в заложники.
– А кто у вас там, в третьей? – крикнул Рябько, поспешая за Аргутиновым, успевшим вооружиться табельным «Макаровым» и холодным взглядом охотника на крупную дичь.
– Условие там твое сидит, мать его перемать…
Игорь сидел на нарах, подобрав под себя ноги, закрыв глаза, и старался успокоиться. Проколоться он не мог. Не на чем ему прокалываться. Никто его здесь не знает, включая его самого. Обычная проверочная подлянка. Не станут же они, в самом деле, нахалку ему шить, в маньяки рядить… По логике – не должны. Впрочем, с ментами на логику надежда слабая. Вдруг у них месячник борьбы с маньяками… Стоп! Что я только что вспомнил? Ментов? Логику? Несовместимость одного с другим? Точно!.. Интересно, я об этом и раньше знал или это вывод из недавнего общения?.. В памяти стрёмно, как в пустыне… «Следуй в экстремальных ситуациях своим инстинктам: тело и мозг сами подскажут, что думать и как действовать». Следую… Эй, где вы там, мозги с телесами? Молчат голубчики. Должно ситуация не экстремальная, штатная – подумаешь, изолятор! От сумы да от тюрьмы… А вот это я уже помню, откуда вспомнилось, – из той брошюры от кассира казино, где я так «неожиданно» и круто приподнялся… Может, я и не Суров вовсе, а Хлестаков? Как его звали-то? Иван? Антон? Александр?.. Ау!.. Никаких ассоциативных подсказок. Глухо, как в танке. Или – в субмарине. We all live in a yellow submarine[40]… А может, и не live, может, я опять в беспамятстве очередном обретаюсь… А не продумать ли нам на всякий пожарный возможные варианты развития событий? Вариант первый. Ольга является в ментуру и забирает свою заяву назад. Если она, конечно, ее подавала, во что верится с трудом… Вариант второй. Прошусь на допрос, конвоира обезоруживаю, дежурного обезвреживаю и рву когти… Куда? В мотель, само собой… Под каким имечком я там зарегистрировался? Включаем зрительную память… Не включается, падла! Попробуем еще разок, авось получится… Опять пролет. Умные люди в таких случаях лупят по агрегату кулаком и матерят производителей. Но мы членовредительствовать не будем: репа у нас одна, в единственном экземпляре, без запаса комплектующих… Мы пойдем другим путем. Попытаемся для начала вспомнить название мотеля. Если мне не изменяет память… А если изменяет, то с кем? Кругом разврат, блуд и прочее богохулие в космических масштабах. То есть и в макро и в микро… Стоп, кажется, мы пришли. Почти туда, куда хотели. Мотель называется то ли «Звездная сыпь», то ли «Звездная россыпь». Еще чуть-чуть и мы из этой зрительной памяти-предательницы вытянем все до последнего бита…
Ключ звякнул, замок крякнул, дверь громыхнула и отворилась, явив необъятную физиономию сержанта.
– Суров, на выход!
Игорь неспешно встал, заложил руки за спину и двинулся вразвалочку к выходу. Может, все разъяснилось?
Однако повели его совсем не туда, откуда приводили. Причем втроем. Видать, уважают тебя, Игорь свет-Викторович… или как тебя там?.. Артисты: руки на кобурах, ушки на макушке. Можно подумать, если я вдруг решусь на второй вариант, кто-то из них успеет достать свою пукалку. Может, и успеет. Достать…
Дойдя до последней камеры в конце узкого коридора, остановились, прислонили конвоируемого, согласно инструкции, к стене, понаблюдали в глазок постояльцев, забренчали связкой ключей.