Редактор Калашников, в окружении редакционных бездельников, стянувшихся в предвкушении развлечения в его кабинет, рассматривал документы прикомандированного к редакции стажёра из журфака. Стажер как стажер – высокий, худощавый, короткие кучеряшки волос, губищи. Но негр. Чёрный и настоящий. И это ничего – в Питере к африканцам давно привыкли, ещё со времён Петра Первого, но звали негра не совсем благозвучно.
Со вздохом сложив вчетверо направление, Калашников спросил:
– Так как тебя зовут?
– Аннус.
Редакционные бездельники стали переглядываться.
Калашников снова вздохнул.
– Аннус…Видишь ли, Аннус…
Бездельники всхохотнули, Калашников хлопнул ладонью по столу, прекращая веселье:
– Тихо, а то выгоню.
Снова вздохнув, он воззрился на стажера:
– Как, говоришь, тебя зовут?
– Аннус. Аннус Джонс. Родился в Ботсване. Буду газетный репортёра.
– Это я понял из твоих бумажек. Это всё ладно. Видишь, какое дело, твоё имя не совсем приемлемо для русского языка. Тебе твои сокурсники намёки не делали?
– Меня звали Ан, – моргая ресницами, сказал стажёр. – Я всем говориль –Ан Джонс.
– Это другое дело, Ан.
– Ан-148, – подсказал один из пишущей братии, сидящей на стульях вокруг стола и пускающей сигаретный дым.
Стажёр стоял, переминаясь.
– Да, – согласился Калашников. – Ан, конечно, хорошо, но ты же не самолёт, – Калашников посмеялся своей не смешной шутке. – Давай, мы тебя будем звать, ну, между собой, Анисим. Аннус – Ан – Анисим. А? Хорошее имя?
– Хорошее, – покорно согласился стажёр. – Аннус – плохо, Анисим – хорошо.
– Правильно! – обрадовался редактор, а новонаречённый Анисим обнажил в улыбке белоснежные зубы, чем совершенно покорил Калашникова.
– Да, – Калашников обозрел своих редакционных архаров. – К кому его прикрепим?
Архары заскучали – возиться с молодым стажёром никому не улыбалось – стажёры вечно лезут не в своё дело, надоедают вопросами и, вообще, мешают спокойной размеренной жизни.
– Отдайте его Серафиму, – хмыкнул Воскутков. – Анисим и Серафим – благозвучное сочетание получается.
Все гадливо заулыбались, в том числе и Калашников – редакция уже второй год обсуждала на все лады негласную войну между штатным репортёром газеты Сергеем Бянко и заместителем главного редактора Владимиром Ивановичем Воскутковым.
– Хорошо, пусть будет так, – подытожил Калашников. Посмотрев на стажёра, сказал. – Кадровик тебя оформит с сегодняшнего дня, пока походи, осмотрись, скоро появится Бянко, будешь выполнять его задания, постигать науку журналистики на практике!
Как раз в это время в редакционный зал пришёл Сергей. Он бухнул сумку на свой чистый стол, устало сел в маленький катающийся стульчик с гнутой спинкой и незряче уставился перед собой. Писать про отца Боуна и его придурков было в напряг.
К нему весело подскакал Фруев – сорокалетний мужичок с длинными волосами, неопрятный и пахнущий чесноком. Его все терпели через силу, но Фруев был отменный писака, и Калашников не помышлял о расставании с этим бомжеподобным товарищем.
– Хочешь, обрадую? – спросил Фруев.
– Ну?
– Тебе подкинули стажёра.
– А-а.
– Знаешь, как зовут?
– Как?
– Анус.
– Слушай, Фруев, твои плоские шутки уже вот где. Мне эти анусы сегодня за день без тебя надоели, во как!
– Честно про стажёра говорю.
Сергей вздохнул, уселся в рабочее положение, потянул на себя ящик стола – надо писать, чёрт бы побрал, этого Боуна и его борьбу с пороками молодёжи.
– Знаешь, кто тебе стажёра всучил? – Фруев не собирался уходить, нагло усевшись на край стола. – Твой друг – Кунни.
– Тварь.
– Что?
– Тварь он, вот что, Кунни этот. У меня и так ни хрена не ладится, ещё со стажёром возись.
Сергей достал из ящика стола потёртый, видавший виды, редакционный ноутбук, болезненно щурясь, воззрился в осветившийся зелёный экран. Хотя, чего ждать от Воскуткова, кроме гадостей – вражде и негласной войне между ним и Воскутковым причиной был сам Сергей.
Сергей учился на журфаке, а Воскутков был доцентом, в этом же университете, и всё было хорошо – никто никому не мешал. Но однажды, некая восемнадцатилетняя особа, поступившая на первый курс журфака и получившая полную свободу от родительской опеки (родители остались в далекой карельской деревне), возжелала всяческого порока и быстрого грехопадения. Родители для юной студентки снимали комнату в трехкомнатной квартире, где жили бухари, и Юля (так звали первокурсницу), дала в газету объявление: « Девушка 18/180/72 ищет любовника для сеансов куннилингуса. Комната есть». Бывалый павиан Воскутков, наткнувшись на такое заманчивое объявление, шанса своего не упустил – он отправил письмо до востребования, и вскоре встреча состоялась. Воскутков неприятно поразился, узнав в любительнице куннилингуса свою студентку. Но делать нечего – девушка была аппетитная, а Воскуткова терзали бесы низменных желаний. Дело, к обоюдному удовольствию, прошло как нельзя лучше. Воскутков сделал требуемое, а Юлька отдалась бурно и страстно. Всю ночь дома, в супружеской постели, рядом с посапывающей супругой, Воскутков радостно и нервно вспоминал недавние подвиги. Днём Воскутков продолжал радоваться как ребёнок – здорово ему повезло с этой Юлькой. В дальнейшем ему не составит труда склонить её к новым и новым «сеансам», благо, она всегда рядом – на вверенном ему факультете.
Но Юлька была трепло. Обычно девки, если даже много и со всеми подряд, держали о своих подвигах язык за зубами. Но Юлька разнесла всем. Закатывая глаза, она томно говорила: «Владимир Иванович делал мне умопомрачительный куннилингус. Это что-то!». День, два – весь университет только и говорил, что об умении Воскуткова здорово работать языком. Студенты толкали друг друга локтями и говорили, указывая на проходившего мимо Воскуткова: « Смотри, смотри, Куннилингус идёт!». После прозвище сократили до дипломатично звучащего Кунни, но все то знали полный титул доцента.
В уважаемом всеми вузе такого скандала потерпеть не могли – Юльку отчислили, а Воскуткова попросили «по собственному желанию».
Воскутков лихо устроился в газету к Калашникову и сразу, из-за своего крутого резюме (доцент, светило журналистики), получил должность заместителя редактора. Жить бы ему тут и радоваться, да судьба послала в эту газету окончившего курс Сергея Бянко. Сергея рекомендовал друг отца – шишка из Ленсовета, потому Сергею сразу дали штатную должность репортёра, стол и прозвище Серафим. А Сергей рассказал оболтусам-репортёрам об истинной сущности нового зама. Воскутков с ужасом понял, что и здесь он отныне будет проходить под кличкой «Вовка Куннилингус, он же Кунни» и всем новым людям редакционные бездельники будут рассказывать его греховную историю.
Сергей усмехнулся, отщелкав на клавиатуре : «Отец Боун», – есть за что Воскуткову ненавидеть его, болтливого Серафима. Ну и хрен с ним, с Куннилингусом, он ему за стажёра не спустит, отомстит в удобный момент. А, вообще, Юлька была барышня спелая! Ей бы Сергей сам с удовольствием сделал куннилингус.
Через плечо в экран ноутбука заглянул Калашников.
– Пишешь про отца?
– Юрий Палыч, – сбросил оцепенение Сергей. – Начал писать. Говорил с ним сегодня. Мутный он тип.
– Что ж теперь, время сейчас такое, все мы мутные, кристально чистых не сыскать. С Боуном ладно, есть другое задание, более срочное. Надо взять интервью у поэта Контенко – на его сына десять минут назад совершено покушение. Я Любку Головину отправил в больницу – разузнать, жив он или уже того… Поговори со стариком. А мы завтра с утра шарахнем с первой полосы: «Это политическое убийство! – говорит о гибели своего сына известный поэт Иван Контенко». А?
– Ещё не известно, может, он не умрёт.
– К утру будет видно, но статья должна быть готова. Поезжай к поэту. И возьми стажёра. Он здесь где-то. Анисим. Ан! Эй, Фруев, негритёнок не ушел?
– В туалете он.
– Уяснил, Серёжа? Бери стажёра, и дуйте к Контенко. Я звонил ему, он в загородном доме, вас примет. Про сына он ещё ничего не знает – я не стал его вводить в курс дела, а то он в больницу уедет, к сынку…
– Наверное, из больницы ему уже сообщили.
– Нет, он, после нашего разговора, собирался идти гулять. Он мне сказал – я уже одетый, выхожу в лес, пройтись, через час-полтора вернусь.
Калашников сжал кулак, поднёс к лицу Сергея:
– Чтобы взял интервью у старика! – и быстро скрылся в своём кабинете.
Сергей зло отстукал на клавиатуре: «враг гомосексуалистов». Получилось: «Отец Боун – враг гомосексуалистов». Хмыкнув, Сергей захлопнул ноутбук. Конечно, это шутка и он эту фразу потом сотрёт. С такими «отцами» и всякими «меньшинствами» требовалось вести себя тактично, иначе останешься кругом виноватым, с костями схрумкают.
Фруев подвёл к Сергею застенчивого стажёра. Да, только с сыном Африки ему не хватало для полного счастья по городу ходить. Сергей без интузиазма протянул стажёру руку для пожатия.
– Сергей Бянко. Серафим.
– Анисим, – белозубо отозвался стажёр, расплываясь в подкупающей улыбке.
– Фруев сказал, тебя зовут Анус.
– Можно Анус.
– Добрый ты. Знаешь, что главный велел? Нам с тобой ехать к поэту Контенко. Возьмём у него интервью. Ты на машине?
– Нет. У меня нет машина.
Сергей выгрузил из своей сумки блокноты с заготовками интервью и статьи об отце Боуне, с подозрением посмотрел на Фруева – у того была дурная привычка рыться в чужих бумагах, но прятать материалы в стол не стал – хочет, пусть читает эту лабуду. Обняв стажёра за плечо, Сергей увлёк его к выходу.
– Я в фильмах всегда видел – приходит стажер и уже на личной машине, круто упакованный, с айпадом. Есть айпад?
– Нет.
– Мобильник-то у тебя есть?
– Нет.
– И у меня нет. Нищие какие-то мы с тобой. А почему у тебя нет ни машины, ни мобильника?
Стажёр, виновато улыбаясь, пожал плечами. Сергей нахмурился.
– Ты что, не торгуешь наркотиками?
– Нет.
– Твои земляки все торгуют.
– Я не торгуют.
– Ха-ха-ха. Я шучу. Юмор это. Пойдём. Что надулся? Не понял юмора?
Когда Сергей покинул редакционный зал, взъерошенный Калашников выглянул из-за лакированной двери кабинета.
– Бянко ушёл?
– Ушёл.
– Что же делать? Совсем не подумал. Мне в вечерний блок край надо вогнать его статью об отце Боуне.
– Он материалы про Боуна на столе оставил, – отозвался Фруев.
– Фруев, друг, обработай их.
– Серёга не обидится?
– За это не волнуйся.
Через полчаса Фруев принёс Калашникову на подпись готовую статью. Редактор подписал её не глядя.
Когда статья попала на стол зама Воскуткова, тот обалдел:
– Фруев, ты с ума сошёл?
– А что?
– Заголовок: «Отец Боун – враг гомосексуалистов».
– Бянко сам этот заголовок придумал, я только обработал материал.
– Так это Бянко… Тогда другое дело. Фруев, надо твою подпись убрать.
– Пятьдесят процентов статьи – моя работа.
– Я тебе дам пятьдесят рублей за твои пятьдесят процентов. Вот, возьми, а всю славу оставим Серафиму.
Оставшись один в кабинете, Воскутков самодовольно потёр руки – суперскандальное название статьи принесет врагу Серафиму порядочные неприятности…