Отец и сын покинули морской берег совсем рано, едва рассвело.
– Сколько ждать-то тебя повелишь, государь-батюшка?
Вопрос задал Салтану кормщик Трофим, и Елена, с обиженным видом сидевшая на песке, повернула голову. И Салтан, и Гвидон решительно отказались взять ее с собой в поход – почти в один голос. Да, все так: она не умеет ходить по лесу, и туфельки у нее парчовые, и платье для дворца, а не для леса, и опасно это, и не привыкла она к дальним переходам… Однако тягость ожидания страшила ее сильнее любой опасности. Как долго придется ждать? Никто и гадать не брался, что там обнаружится в лесу и сколько времени придется это нечто искать. Управятся до вечера? За три дня? За три года? Однако идти надо: золотая скорлупа была слишком ясным знаком, что именно здесь будет разгадка. Утром Гвидон еще походил по опушке и нашел едва заметную тропинку – скорее простую прогалину, где деревья стояли чуть менее плотно, и вдоль нее шагов за сорок нашел еще три осколка золотой скорлупы. Теперь он притоптывал на песке от нетерпения, пока Салтан спорил с обиженной Еленой. Впрочем, недолго: с семи лет сидевший на царском троне, Салтан умел поставить на своем без лишних слов, и даже любовь не могла его смягчить. Скорее наоборот.
Отец и сын переглянулись, но ответа ни у кого не нашлось.
– Ждите… пока не надоест! – Салтан махнул рукой. – Три дня – мало, три месяца – много. Пока припасы не кончатся. Если не вернемся – просите о помощи Понтарха, он вас назад домой сумеет доставить. Только за нами вслед не ходите. – Он строго посмотрел на Елену, потом на Трофима. – Где мы не управимся, вам не по силам будет помочь. Такое мое вам царское слово!
– Правь бог тебе путь, государь!
Кормщики поклонились на прощание, отец и сын по очереди обнялись с Еленой и тронулись, не оглядываясь, в глубину леса. Елена смотрела им вслед, утирая белым шелковым платочком слезы…
Царь оглянулся. В том нарядном платье, в каком сидела на последнем пиру: нижнее золотистого цветочного атласа, верхнее – бледно-лиловой парчи, с золотыми узорами и оплечьем, расшитым жемчугом, яхонтами и аметистами, с широкими рукавами с разрезами от самого плеча, – Елена казалась дивным цветком, драгоценным украшением, невесть кем оброненном на этом диком берегу. Сердце защемило: только встретились, и снова он ее покидает в одиночестве! Салтан еще раз махнул рукой – я вернусь! – и поспешил догнать сына. Если Гвидона жажда вновь увидеть собственную жену неудержимо гнала вперед, то Салтану те же чувства спутывали ноги.
Первые шагов сто шли молча: Гвидон смотрел под ноги, выискивая новые куски скорлупы, Салтан оглядывал лес по сторонам. Чаща была густой и совершенно дикой: громоздился бурелом, давно упавшие стволы заросли мхом. Хорошо, что подлесок был невелик и состоял больше из черничника и папоротника, а не кустов и травы по грудь, как бывает близ низких болотистых мест.
Вот Гвидон наклонился и подобрал еще один сверкающий в лесном полумраке кусочек. Обернулся и показал отцу.
– Где вы для белки золотые орехи-то брали? – Салтан взял кусочек в руку и повертел.
– Мы брали! Ей обычные орехи возили корзинами, с любой лещины. А как она в лапки возьмет, разгрызет – скорлупа золотой делается, а ядрышко – изумрудным. Сыскался бы где такой умелец, чтобы изумруды в золотые орехи сажать и закрывать, будто так и было!
– Стало быть, чудо-то было в самой белке?
– Ну да. Где же она теперь, моя белочка? – Гвидон вздохнул.
– А ее как звали?
– Звали? – удивился Гвидон. – Белка и звали. Зачем ей имя?
– У всякой скотины, лошади, кошки и собаки имя есть, даже если та кошка ничего не приносит, кроме мышей задушенных. Тебе белка изумруды носила – а ты ей имя пожалел! – усмехнулся Салтан. – Она и говорить могла человеческим голосом.
– Говорить не могла, я пробовал – не отвечает. Пела только. Белке – имя! – Гвидон насмешливо фыркнул. – Авдотья? Глафира? Хоть Милитрисой буду звать, лишь бы сыскалась! – Он вздохнул со страстной тоской. – Лишь бы Кика моя воротилась, а белка что… Пусть бы даже город весь пропал, только бы лебедь моя со мной была. Если она с городом вместе похищена, стало быть, она в плену? У кого? Кто тот гад ползучий? Уж я его найду да с ним переведаюсь! – Гвидон сжал скорлупу в кулаке. – Уж ему не поздоровится, только бы мне на след его напасть!
Салтан молча кивнул, но промолчал и знаком предложил сыну идти дальше. Все случилось слишком быстро: и обретение чудес, и их исчезновение. Гвидон, сам будучи ходячим чудом, принимал появление волшебных даров как должное, а их пропажу – как гнусную несправедливость и чей-то злой умысел. По-иному на дело смотрел Салтан. Он был хоть и молод, однако свои двадцать лет прожил день за днем. С семи лет он остался без родителей и с той же поры учился царствовать, рассчитывая каждый свой шаг и чужой ответ на него. Лучше всех он знал: ничто не берется из ниоткуда. И если полный богатств и чудес город сначала появился, а потом исчез, стало быть, все сложнее, чем кажется его юному властителю, который ничего другого на свете и не видел.
Они все шли, пробираясь через чащу, обходили топкие места, а небо все светлело, и солнечный луч уже золотил верхушки елей. Вот вышли в хороший бор: меж рыжими стволами могучих сосен темнела зелень более низких елей, несколько берез оттеняли ее тусклой белизной, а под ногами был твердый ковер зеленого мха. Упавшие стволы были одеты сизым лишайником и серебристой паутиной. Впереди было видно, как солнечные лучи падают почти отвесно вниз; проходя через стволы деревьев, они сами приобретали вид туманных, чуть серебристых прямых колонн. Салтан и Гвидон оба разом приостановились, любуясь этим зрелищем и заодно переводя дух.
Они смотрели как завороженные и вдруг заметили, что между колоннами лучей стоит нечто… некто… конь… всадник… Туманное облако сгустилось, прояснилось, и оба путника обнаружили, что прямо перед ним, шагах в десяти, высится всадник на белом, как туман, коне, хвост и грива коня спускаются до самого мха… И туда же сбегает через грудь всадника длинная тяжелая коса…
– Девка… – ошарашенно шепнул Гвидон.
Это был всадница: рослая, крепкая девушка, одетая в короткий кафтан и мужские портки. Все в ее облике было смутно-белым, как туман: лицо, волосы, одежда, шкура и грива коня… и длинное копье в руке, опущенное наконечником к земле за пару шагов перед конской мордой. Вид у всадницы был неприветливый, и конь красноречиво преграждал путникам путь. А стоило вглядеться, и жуть дрожью пробежала по спине: у девы был всего один глаз посреди лба.
Салтан при виде ее лишь охнул. У него имелась сабля на боку, привезенная из дома, а у Гвидона только простой лук с десятком стрел, взятый у корабельщиков. Не так уж мало в руках волшебного дитяти, однако Салтан сделал сыну знак рукой, призывая не двигаться. Чем дольше он всматривался в облик всадницы, тем яснее видел: она полупрозрачная, сквозь нее можно смутно разглядеть деревья позади. Но это не делало ее менее опасной.
– Бог в помощь, девица! – первым опомнившись, промолвил Салтан. – Ты что же здесь… стражу несешь?
– И вам, – тихим и притом гулким голосом ответила стражница; голос ее колебался, как туман, и вместе с ним на двоих путников накатила волна холода. – Несу. Куда путь держите, добры молодцы?
– К Медоусе-Стражнице, – ответил Салтан, вспомнив слова Понтарха. – Пропусти нас, сделай милость. Надобно нам у нее совета попросить.
– Совета попросить недолго, да поймете ли ответы ее? – Туманная дева окинула их взглядом тускло светящегося сизым огнем глаза. – Есть ли в вас ума да хитрости? Коли кто несведущий дальше в лес пойдет – и последнего своего умишка лишится.
– Ну, испытай. – Салтан развел руками.
– Испытаю. Отвечайте, что такое: заря-зареница по городу ходила, ключи обронила, месяц их видел, солнце украло, а земля сохранила?
Гвидон лишь вытаращил глаза: какие-такие ключи у Зари-Зареницы?
– Это роса, – почти сразу ответил Салтан.
– Верно, роса. – Туманная дева качнула копьем. – А вот еще: без рук, без ног, а ворота отворяет. Свищет, гонит, вслед ему кланяются.
– Это ветер. – Салтан чуть улыбнулся, легко вспомнив отгадку.
– А это что: наша Матрена тонка и долга, сядет – в траве не видать, а иголки рассыплет – никому не собрать.
– Это дождь, матушка.
– Ну ладно, вижу, ту мудрость, чем малых детушек тешат, вы превзошли. Ступайте дальше, да знайте: там впереди посложнее задачи будут.
– Погоди! – остановил ее Салтан. – Теперь ты нам дай ответ. Как его имя?
Гвидон в недоумении посмотрел на отца: чье – его? О ком он спрашивает?
Однако стражница поняла.
– Кажись, Кондрат.
– Неправда, – спокойно ответил Салтан.
– Тогда… Мартиниан.
– Опять неправда.
– Ох, что с вами делать? – Девица вздохнула и качнула копьем. – Звать его Константин-Не-Пускаю-Через-Тын-Щелк-Щелк-Горло-Перезрызолк.
– Вот теперь правда. Спасибо тебе, девица! – Салтан вежливо поклонился. – Не укажешь ли нам путь, как дальше идти?
– Укажу. Идите за провожатым, да не отставайте.
Туманная дева махнула рукой – и с руки ее спрыгнул маленький зайчик, такой же белый и полупрозрачный, как она сама.
– Идите за ним, да не мешкайте – сойдет роса, растает провожатый ваш! – долетел голос, уже отдалившись.
Оторвав глаза от зайца, Салтан и Гвидон обнаружили, что туманная дева растаяла – где она высилась на своем коне, лишь солнечные лучи, набрав силу, стояли меж сосновых стволов.
А заяц, не дав им времени дивиться, прыгнул вперед.
– Бежим! – крикнул сыну Салтан.
Они снова устремились через чащу. Заяц, хоть и мелкий, оказался проворен, несся вперед широкими скачками, только белый хвост мелькал. Пришлось ускорить шаг, чтобы за ним поспеть. Теперь Салтан шел первым по узкой тропке, Гвидон – за ним.
– Батя… о ком ты спрашивал? – на ходу выкрикнул Гвидон. – Что это за щелк-щелк?
– Увидишь! Тут важно запомнить правильно.
– Этакое имечко запомнишь!
– В том-то все и дело.
– А как ты догадался… про зарю с росой? Я подумал… заря – девица, какие-такие ключи она обронила? Я и не знал, что у нее какие-то ключи есть! Ключи – железные, а роса – это же вода!
– А тебя разве не учили? В семь лет меня кормилец мой, боярин Дарий, загадкам учил, как всякое дитя обучают.
– Мне семи лет нету! – смеясь, ответил Гвидон. – А пока я по виду семилетним был, мы с матушкой в бочке сидели, ей не до загадок было, она думала, погибнем мы там, в море утонем, да и все!
– А после?
– А после мне не до того было – целый город большой у меня в руках оказался!
– Придется тебя подучить! Это ж не для потехи детской: знание дитя человеком делает. Запомнил про росу? А про ветер и дождь?
– Запомнил! А еще такие есть?
– Как не быть! Слушай: родится молчком, живет тишком, а как помрет, так и заорет? Кто это будет?
– Да откуда ж мне знать, кто молча родился? А если мертвым кричит – это небось упырь какой?
Салтан засмеялся, придерживая саблю на ходу, чтобы не била по ногам:
– Это снег! Он идет беззвучно, лежит тоже тихо. А как растает – ручьи с гор потекут, зашумят.
– Да разве… – Гвидон задумался. – Снег… Я снега-то никогда и не видел, только матушка упоминала. Скажи про что-нибудь такое, что я видел!
– Изволь: рассыпался корабль по мхам, по морям, по всем городам, и не собрать его ни князьям, ни попам, ни думным дьякам!
– Корабль рассыпался? Крушение, что ли? Это понятно: коли корабль о скалы разобьет в мелкие щепочки, то не собрать его больше, будь ты хоть князь, хоть кто!
– Не крушение это! – Салтан вздохнул. – Это нечто такое, что раньше нас было и после нас будет. Подумай, что на свете едино, но рассыпано?
– Едино, однако рассыпано? Ну… зерно, что ли? Я знаю, его когда сожнут, зачем-то на земле рассыплют, а потом в мешки собирают.
– Ох, умен, сынок! – вздохнул Салтан, полунасмешливо, полужалостливо.
Гвидон едва ли знает, как хлеб в поле родится и как на стол попадает. Откуда ему знать? Невольно царь оглянулся на сына, который торопился за ним, сосредоточенно нахмурив свой ясный белый лоб. В лесной тени его лицо источало чуть заметный свет, золотились русые волосы. И без того бы он был красивее солнца красного. Волшебное дитя, непонятным чудом им с Еленой посланное, зачатое в ту самую ночь, самую длинную в году, когда небесное солнце тонет в море мрака… Не случайно он носит в себе солнечный свет, не случайно умеет то, чему его не учили, да и то чему простому человеку научиться нельзя.
Но как же мало Гвидон знает то, что знает всякий простой человек, даже ребенок! Детей не просто так учат загадкам: через это знание дитя приобщается в мудрости дедовой, к знанию об устройстве мира, к самому роду человеческому. А Гвидон мимо той науки прошел. Нельзя Елену винить – он, Салтан, сам перед нею виноват. У него было слишком мало времени, чтобы обдумать все эти чудеса, но сейчас Салтан ясно осознал: его сын, по виду скорее брат не более чем на год моложе, не совсем человек и к роду человеческому приобщен мало. Хоть и женатый. Да где его жена, царевна-лебедь? Уж она-то точно не человек!
– Батя, ну так что же это? – прервал его мысли Гвидон, жалобно взглянув своими синими глазами. – Если не зерно, так что?
– Звезды это, сынок. Звездочки небесные.
– Почему ж тогда – корабль? Нет там на небе корабля никакого, я сколько раз смотрел! А на зерно они похожи, это да.
– Нипочему, дружище. Просто запомни, как все запоминают… Кто знает ответ – тот свой, кто не знает – чужой, ему ходу нет.
– Куда – ходу нет?
– Никуда. Погоди, а заяц наш где?
Салтан вгляделся в лес впереди, но зайца не увидел. Солнце взошло и заливало лес лучами, в их сиянии живой клочок тумана растаял, как и предупреждала белая стражница.
– Да и к лешему его! – Салтан остановился. – Упарился я уже, за ним гоняючись.
Он расстегнул кафтан, вынул из-за пазухи платочек – Елена подарила в день новой встречи, – вытер лицо и шею. Гвидон встал рядом, тоже пытаясь отыскать глазами белого зайчика. Салтан покосился на сына: тот ничуть не упарился и не устал, его грудь дышала спокойно, лоб не вспотел.
– Куда же пойдем, батя?
– Прямо пойдем. Вон там видно, вроде лес расступается.
Уже не торопясь, они двинулись вперед и вскоре вышли на опушку. Перед ними расстилался широкий луг, вдали обрамленный зеленью кустов; он уходил вперед, сколько хватало глаз, и где-то у горизонта его пестрота сливалась с блеском реки. Трава радовала глаз цветочной россыпью: белая ромашка, розовый иван-чай, голубовато-лиловые колокольчики, синие васильки, буровато-желтая пижма и более светлого оттенка львиный зев с рыжими зубками… Вот было бы девице раздолье, подумалось Салтану, и представилась Елена – в девичьей косой, как он впервые ее увидел, летающая по этому лугу, собирающая в охапку всевозможные цветы.
– Пойдем, батя, – прервал его раздумья Гвидон. – До реки дойдем, хоть умоемся.
– И то правда. – Салтан снова вытер мокрый лоб. – Вон вроде и тропка.
Тропка была совсем слабой – будто кто-то один недавно прошел и примял траву. Они тронулись по ней и вскоре начали жалеть об оставленном позади прохладном сумраке леса. Солнце палило нещадно. Даже Гвидон расстегнул кафтан, а Салтан уже подумывал свой и вовсе снять. От бьющего в лицо света темнело в глазах, плавали цветные пятна. Осторожно ступая по траве, Салтан прикрыл глаза… и вдруг Гвидон схватил его за плечо.
В тот же самый миг царь ощутил волну жара – будто впереди открылось устье печи. Отскочил, натолкнулся на сына, открыл глаза.
Жар источало световое пятно, преграждавшее путь. Охнув, Салтан пригляделся: рыжим пламенным светом в воздухе были обозначены очертания огромного коня и не менее огромной девы на его спине, тоже сотканной из пламени. Но эта хоть была не одноглазой: два глаза, как и положено, сидели на лице и горели багровыми углями.
– Господь Вседержитель! – Салтан перекрестился.
Дева из пламени была вдвое крупнее девы из лесного тумана, и копье в ее руке вдвое длиннее. А на острие его горел белый пламень, такой горячий, что обжигал даже взгляд.
– Бог в помощь, девица! – крикнул Гвидон: раньше отца сообразил, как быть.
– И вааам… – неспешно проговорила девица, и от ее слов поднялась волна жара. – Куууда пуууть дееержите, доообры мооолодцы?
Она растягивала слова, но может, подумал Салтан, ему это только мерещится. Облик девы колебался в раскаленном воздухе, как язык пламени, и сам воздух дрожал от ее жара, искажая звуки.
– К Медоусе-Стражнице, – взяв себя в руки, ответил Салтан. – Пропусти нас, краса-девица. Надобно нам у нее совета спросить.
– Мооожет, пропущу, а мооожет, огнем спалюуу. – Пламень-дева угрожающе шевельнула концом копья, и Салтан ощутил жжение в груди, будто тот уже его коснулся. – Сперва испытаю, стоите ли вы помощи.
– Испытай.
– Вызвать бы вас на бой оружный, – Пламень-дева окинула их оценивающим жарким взором, – да куда вашим сабелькам против моего копья молненосного? Придется иначе…
– Загадывай нам загадки! – предложил Гвидон. – Мы все враз отгадаем!
«Уж я бы не был так уверен», – мельком отметил Салтан. Но драка с этим полуденным чудищем была бы и вовсе делом безнадежным.
Пот по лицу катился градом, он не успевал его утирать. Еленин платочек уже промок, хоть выжимай. Как нарочно вредная девка подстерегла их посреди луга – нет бы подальше, где ложилась на траву благодатная тень зарослей. Сесть бы на траве под те кусты, ощутить прохладу земли – тогда можно и загадки отгадывать. А то мозги свечным воском плавятся.
– Ну, слууушай. Что такое: красна, да не девка, хвостата, а не мышь?
– Это… белка! – опережая открывшего рот отца, крикнул Гвидон. – Белка моя, Милитриса… Кирбитьевна.
Пламень-дева засмеялась, посылая на людей новые волны жара. Салтан в изнеможении стянул кафтан, бросил на траву, расстегнул рубаху и провел влажным комком, в который превратился платочек, по груди.
– Она не девка, а красна, – перекрывая смех огненной великанши, продолжал Гвидон. – Хвост у нее – во! Песенки поет, орешки грызет, в хрустальном доме живет!
– Неверно! – сквозь смех выговорила дева.
– Верно! Ты врешь!
– Иной отгадки не знаете? – Пламень-дева опустила копье, устремляя наконечник на путников.
– Морковь это! – крикнул Салтан.
Пламень-дева подняла копье.
– Так не честно! – возмутился Гвидон. – К белке подходит! С чего она решила, что это морковь?
– Еще отгадывайте, – велела дева и насмешливо прищурилась: видно, этот разговор ее развеселил. – Что это: стоит дерево мохнато, в мохнатом-то гладко, а в гладком сладко?
Гвидон подумал и вытаращил глаза от пришедшей догадки.
– Ну, ты, девка… – пробормотал он. – Экая охальница…
– Не то, сынок, – ухмыльнувшись, негромко сказал ему Салтан. – Вот теперь думай про белку: отгадка верная с ней рядом живет.
– Кто с ней рядом живет? Она у себя в теремке хрустальном одна была, только караул стрелецкий рядом да дьяк Афанасий… Но это ж про девку и загадка!
– Нет. Орех это! – громко сказал Салтан, обращаясь к Пламень-деве. – Скорлупа в листочках, ядрышко гладкое и сладкое.
– Так не честно! – повторил обиженный Гвидон. – Совсем не похоже. А похоже на другое…
– Это просто надо знать, – сказал ему Салтан. – Запомни: это – про орех. А не что ты подумал.
– Еще отгадывайте! – Девка опять ухмыльнулась, по зубам ее пробежал огонь. – Дедушка Сидор гнет бабушку сидя; сидя негоже, дай-ка я лежа. Что такое?
– Да ты что, девка? – возмутился Гвидон. – Разве о таких делах посреди бела дня, во чистом поле говорят?
– Тише! – Салтан движением руки остановил его. – Это сон.
– Да уж какой там сон! Это только говорят, что сон, а на деле-то совсем наоборот! Тут уснешь…
– Ну, представь, тебе спать хочется, сидишь, носом клюешь, гнешься, но неудобно – а ляжешь, тут-то и станет хорошо.
– Но бабушка-то как же? Да и стара бабка для таких дел!
– Бабушка и есть сон. Так называется.
– Почему бабушкой называется сон? Он – не человек, его потрогать нельзя.
– Просто запомни… – подавляя вздох, повторил Салтан. – Так что, девица красная, пропустишь нас?
– Придется пропустить. – Пламень-дева, еще ухмыляясь, вздохнула. – Я бы еще с вами потешилась, да нельзя, выходит мое время. Не радуйтесь больно – со мной расставшись, сестру мою повстречаете, ой, не будете той встрече рады…
– Не пугай, – насупившись, ответил Гвидон: ему все казалось, что дева обманывает их с ответами.
– Теперь ты нам дай ответ: как ее имя? – спросил Салтан.
Дева задумалась, потом неуверенно протянула:
– Устиииинья?
– Нет.
– Еликонидаааа?
– Опять нет.
– Ну, может… Лукерья-Сторожу-Придверья-Хрусть-Хрусть-Спину-Переломлюсть.
– Вот теперь правда. Пора нам дальше, а ты дай провожатого до той твоей сестры.
– Дам. – Пламень-дева махнула копьем, с его наконечника сорвался огонек и заскакал по траве. – Ступайте.
Салтан поклонился ей – как-никак дух полуденного жара, смертельно опасный для неосторожных, – а когда разогнулся, девки на красном коне уже не было, перед ними расстилался знойный луг, по виду – бескрайний.