Богатырь сентября - читать онлайн

Глава 2

Царица Елена сидела в бочке, положенной на бок. Только эта бочка, всеми забытая, и осталась на том же месте, куда ее когда-то вынесло волной. Только в ней царица и могла теперь спрятаться от морского ветра. Глядя, будто из норы, на игру волн, лижущих желтые пески, на игру пены меж бурых камней, думала: не сном ли было ее недолгое владычество над белокаменным городом Лебедином? Может, она задремала, пока сын ее отправился искать дичины, сделав себе лук из дубовой ветки и шелкового шнурка от нательного креста? А остров каким был, голым и пустынным, таким и остался? Весь этот город, все его чудеса, приезд мужа, пир по случаю воссоединения семьи – все было сном?

А как весела она была вчера – считала, что это ее второй свадебный пир, куда лучше первого. Салтана она не видела два года – он возмужал и стал еще красивее, чем в тот странный темный вечер, когда взгляд его тепло блестящих карих глаз из-под изломленных, будто крыло хищной птицы, соболиных бровей поразил ее молнией. О запрете венчаться на Святках он и думать не хотел, а она махнула рукой: раз уж они с сестрами нарушили запрет прясть на Святках и тем заманили в дом самого государя молодого, теряться было уж некстати, оставалось ловить свое счастье навороженное. Прожили они недолго – Салтан ушел на войну, даже не узнав, что царица в ожидании. А какое у него лицо было вчера, когда он увидел разом ее – почти не изменившуюся, и рядом с ней взрослого парня, который мог бы быть ее страшим братом, а оказался их общим сыном. В тот вечер ей было шестнадцать, теперь восемнадцать, а Гвидон выглядит на пару лет старше ее.

Пир устроили такой, какого и в Салтановой столице не видали. Гвидон, стремясь похвастаться перед едва знакомым родителем всеми чудесами своей державы на острове, не знал удержу. «Белка, жги!» – кричал он, когда все уже были во хмелю.

Белка – та самая, из теремка под елью, – рыжей молнией вспрыгнула на бочку посреди палаты. Прямо в полете на зверушке образовался красный сарафан и беленький платочек. Встав на задние лапы, она уперла переднюю лапку в бок, притопнула и пошла по кругу под наигрыш балалаек и рожков. Сперва неспешно, красуясь и помахивая платочком, выступала величаво и притом задорно. Запела сильным, звонким девичьим голосом:

Наигрыш убыстрялся, вступили ложки и бубны, и пляска белки ускорилась, зверюшка завертелась, играя плечами, притоптывая, взмахивая платочком над головой. Сотни гостей в богатой палате забыли есть и пить, завороженные дивным танцем, – вскочили на ноги, хлопали, подсвистывали. Никто не мог оторвать глаз от дивной плясуньи, а белка вертелась все быстрее и быстрее, подскакивала, крутилась колесом в воздухе. Быстрота ее движений создавала над бочкой круг золотого света, уже нельзя было рассмотреть, что там мелькает, в этом кругу; мерещился то зверек, а то женская фигура, и пышный рыжий хвост превращался в волну золотисто-рыжих волос, мелькающие лапы – в обнаженные руки и ноги, и уже казалось, крохотная девка неистово пляшет внутри золотого кольца, парящего в воздухе. Потом и всякое сходство с живым существом исчезло, над бочкой играл в воздухе сгусток пламени, из самого себя производя лихой безудержный наигрыш…

И вдруг будто белая птица метнулась через палату – на середину вылетела невестка, царевна Кикнида. Они с Гвидоном были красивой парой: он – будто солнце золотое, она, с ее черными косами, будто ясная звездная ночь. Темные глаза, темные брови, смугловато-бледная кожа, точеные черты – Кикнида была так прекрасна, что у всякого, кто ее видел, захватывало дух. И такими тайнами веяло от ее непроницаемого лица, что Елена перед ней робела; в их чудной семье, где восемнадцатилетняя мать выглядела чуть моложе своего сына, Кикнида казалась самой старшей.

Музыка, на миг притихшая будто от изумления, заиграла снова – и Кикнида начала плясать. Совсем иначе: разудалый наигрыш балалайки сменился плавным перезвоном гусельных струн, словно ветры играли невидимыми пальцами на солнечных лучах и морских течениях, меж которыми свободно парила царевна-лебедь.

Ровно лебедь по тихой воде, Кикнида скользила вокруг бочки, поводя длинными широкими рукавами белого с серебром платья, и будто волна морская вздымалась все выше и выше – то душа взлетала, восхищенная ее красотой. Каждое движение ее рук, плеч, царственно-гордой головы вело особое сказание, очи метали пламя из-под черных стрел ресниц. Куда подевалась белка, никто не заметил, да никто уже и не помнил о ней. Широкие рукава взлетали и опадали пеной на морских валах, пролетала черной молнией длинная, до пят, коса. А во лбу царевны засияла звезда – все ярче и ярче, так что скоро уже нельзя было на нее смотреть: больно глазам…

Когда Салтана под руки уводили в опочивальню, он все еще вспоминал этот танец, изумленно покачивая головой.

– А знаешь, – уже у дверей он обернулся к сыну, который, в расстегнутом кафтане, с прилипшими ко лбу светлыми кудрями, провожал родителя на покой, – это ничего, что она – лебедь. Один мой дед – а твой, стало быть, прадед, – на лягушке был женат, и ничего…

– Ладно, батя, отдыхай! – Гвидон, тоже вполпьяна, со смехом похлопал родителя по плечу. – Лучше моей лебеди и за морями нет…

Сперва он был потрясен встречей с отцом, но быстро разглядел, что тот выглядит не старше, а себя самого считал более любимым судьбой и удачливым. Елена тогда еще подумала, что надо будет поучить сыночка почтительности к отцу. Хоть они и выглядят ровесниками, однако Салтан на самом деле прожил на свете двадцать лет, с семи лет остался один на царском троне, правил державой, воевал с врагами – а сынок его прожил лишь год и ничего, кроме своего острова, не видел. Да и все чудеса города белокаменного, вплоть до белки-плясуньи, ему были подарены невестой-чародейкой.

Как-то мы все уживемся, не без тревоги думала Елена, укладывая мужа на пуховую перину. Не понравилось ей, как Кикнида поглядывала на новоявленного свекра-батюшку: снисходительно, как на деревенщину. А Гвидон во всем за нею следует – не научит она его уважению к отцу… Или пусть живут как знают, мысленно одернула себя Елена. Остров – их владение, Салтану с женой скоро к себе домой возвращаться. А Салтан… Если посчитать, они были знакомы с ним недели две или три – от того святочного вечера и до его ухода на войну с королем Зензевеем. И сейчас, впервые после разлуки оставшись с венчанным мужем наедине, Елена ощущала почти то же волнение, как и девица-невеста.

И вот настало утро… Елена проснулась первой и обнаружила: лежит не на перине пуховой, а просто на траве, рядом с ней сопит во сне Салтан, в двух шагах – Гвидон. Солнце вставало из моря, и это море она видела до самого горизонта, и ничто не мешало взору – не было больше ни дворцовых палат белокаменных, ни города из множества строений, ни стен крепостных, ни церквей златоглавых, ни монастырей святых, ни лавок торговых. Пустой берег, как в тот день, когда бочку на этот остров вынесло.

Бочку они чуть позже и нашли – на прежнем месте. Хорошо, за год она не разломалась, а то и присесть было бы негде, кроме камня голого. А Кикниды, второй супруги в двух их парах, нигде видно не было. Сколько ни звал ее Гвидон – не появилась, не отозвалась. Ни человеческим голосом, ни лебединым.

Вон они идут. Две шагающие мужских фигуры Елена увидела издалека: один в красном кафтане с золотом, другой в голубом с серебром, сапоги нарядные, расшитые, волосы по ветру вьются. Вдвоем, как и уходили. Гвидон что-то несет в руке, не то ведро, не то лукошко. И только теперь, глядя, как эти двое, одного роста, но более ни в чем не схожие, плечом к плечу приближаются к ней, царица Елена поверила: ничто из этого ей не приснилось. На этом острове стоял Лебедин-град, где правил ее сын, но исчез, едва приехал ее муж. Будто нарочно подразнил, дал похвастаться – и растаял, ушел назад в те неведомые дали, откуда и появился.

– Никого не нашли? – крикнула Елена, уже видя по лицам, что ей хотят что-то рассказать.

– Мы видели Понтарха!

– Мать, смотри, рыба!

– Оказывается, это он дарил вам все эти чудеса – взамен на белого оленя, я его три года назад случайно в море загнал!

– Давайте сварим поскорее, жрать хочу, сил нет!

Встав на колени, Елена выползла из бочки; Салтан протянул ей руки и помог встать.

– Вы никого не нашли? – повторила Елена, держась за руки Салтана. – Кроме Понтарха? Ни Кикниды, ни сестер моих? Ни тетки Бабарихи?

– Никого. Ни одной собаки.

Оживленное лицо Гвидона снова омрачилось, Салтан молча покачал головой.

– Пойдемте к кораблю. – Салтан кивнул сыну на ведро с рыбой и потянул Елену за собой. – Там сварим. Корабельщикам моим тоже поесть надо. Хоть помалу, а на всех разделим.

Корабль с гребцами, на котором Салтан только вчера прибыл на остров, так и стоял в бухточке близ того места, где раньше был причал. Почему уцелел корабль – было ясно, он прибыл из Салтанова царства и не был подвластен загадочным силам, что унесли с острова Лебедин-град. Но почему исчезли обе сестры Елены и баба Бабариха – это было непонятно. Она и думала, что те три тоже где-то здесь, может, забились в расщелину какую со страху. Но увы – встреча с Понтархом оказалась единственной.

Однако некое малое чудо и Понтарх подарил на прощание. Часть мореходов пошла собирать плавник вдоль полосы прибоя, чтобы разжечь костер, оставшиеся стали чистить рыбу, бросая очищенную в большой корабельный котел, и в ведре она не иссякла, пока котел не наполнился. Салтан взялся за пояс, чтобы вынуть огниво и кремень, но Елена знаком остановила его и кивнула сыну.

– Сейчас, батя!

Гвидон присел возле костра, щелкнул пальцами – и от щелчка в кучу наломанных, серых и белых от морской воды палок посыпались искры. Огонь сразу занялся, мореходы хором ахнули, а с ними и сам Салтан. И впервые за этот странный день на устах царицы Елены появилась улыбка.

– Где ты такому научился? – спросил изумленный Салтан. – От лебеди своей, что ли?

– Не учился я. Как-то само собой…

– Он многому не учился, а умеет, – добавил Елена. – Не я же, в бочке сидя, его выучила лук сделать и в птицу на лету попасть стрелой из простой тростинки. А он – сумел.

– Ловок ты, сынок! – Салтан похлопал Гвидона по плечу. – И знаете, что вам скажу, – он обвел глазами людей вокруг костра, начав с жены и сына, – пусть черт морс… пусть хоть змеи трехголовые возьмут тот город колдовской, а главное, что вас я нашел невредимыми. Царство у нас и без того есть, никуда не денется. Не для того его деды мои и прадеды строили, сил не жалея, рук не покладая, иной раз и голову слагая ради его блага. Легко пришло – легко ушло, знать, судьба. Поедем-как домой лучше, в Деметрий-град. Довольно с нас чудес этих, будем жить, как люди живут. Еще троих сыновей родим, да, душенька? Какие наши годы – вся жизнь впереди.

Елена вздохнула и прислонилась головой к его плечу. Но Гвидон нахмурился:

– Нет, батя, так не пойдет. Вы с матушкой домой поезжайте, а я не могу. Моя-то жена куда исчезла?

Невольно он глянул в сторону дуба, к которому шел в тот первый день, когда увидел битву лебеди с черным коршуном. Все проследили за его взглядом, но больше крупных птиц над морем не было, одни чайки.

– Где город, там и она, так Понтарх сказал. И город мой мне жаль, а жену того пуще. Я буду ее искать.

Тень набежала на ясное, открытое, веселое лицо Гвидона. Он обладал немалыми умениями, не ведая, откуда они взялись, но жизненный опыт его насчитывал всего год. Он словно проснулся уже взрослым человеком, ничего не помнящим о своем прошлом. Его и не было – этого прошлого. Все, что у него на самом деле было – выстрел по коршуну, несколько встреч с лебедью, несколько полетов за море в виде комара или шмеля. Лебедь была ему и благодарной за спасение подругой, и мудрой наставницей, и любящей женой – была всей его собственной жизнью. Откажись он от нее, кем останется? Взрослым младенцем без гроша за душой?

– Поедим давай, а там видно будет. – Хмурясь, Салтан тронул его за локоть.

Как поверить, что этот парень, на вид твоих же лет – твой сын! Но, видя его, к тому же попавшего в беду, Салтан себя самого порой ощущал вдвое старше собственных двадцати лет. До того Гвидону помогал Понтарх, но вот чудеса закончились, дальше надо заботиться о сыне ему, отцу. Но все случилось слишком быстро: еще вчера он не знал, что отец, а сегодня сын уже взрослый.

Но ладно бы – младенец! Кто в двадцать лет готов увидеть родного сына тоже двадцати лет? Выскочил, будто гриб из-под земли! Казалось бы, при стольких чудесах еще одно погоды не делает. Но чудо мгновенного взросления Гвидона было первым, и оно-то потянуло за собой остальные. Елена вчера рассказала, что из бочки Гвидон вышел двенадцатилетним, а потом за каждый месяц возрастал на год, и к тому дню, когда услышал о царевне, затмевающей красотой свет божий, уже был не моложе парней, кому пора жениться.

Рассевшись вокруг котла прямо на землю, принялись за еду. На корабле нашлось пшено и лук – добавить к морской рыбе, но приходилось припасы сберегать на обратный путь, пополнить было нечем. У каждого корабельщика имелась ложка, в сапоге или за пазухой, а царскому семейству одолжил простую липовую ложку кормчий, Трофим. Одной на троих и ели, передавая друг другу.

Вздыхая, Гвидон невольно вспоминал вчерашний пир. Сколько всего наготовили дворцовые его повара, да и тетка Ироида расстаралась, желая заслужить прощение. И пироги-башни, и жаренные целиком поросята, бычки, барашки, жирные гуси в яблоках, утки с капустой, куры, начиненные кашей… Только не лебеди. Лебедей княжеским указом на острове запрещалось и стрелять, и есть. Где же она теперь, Кикнида? Чуть ли не на каждом вдохе Гвидон поднимал глаза и окидывал горизонт ищущим взглядом – не летит ли она, его любовь, на широких белых крыльях?

– Обманула нас тетка, – негромко сказала Елена, передав ложку Салтану.

– Обманула? В чем?

– Это ведь она нас трех научила в тот вечер за пряжу сесть. В Святки никакую работу не делают женскую: не ткут, не прядут, ни вяжут, ни шьют. Мы бы и не подумали. А она заявилась к нам, как темнеть начало…

– Она – Бабариха?

– Ну да. Как мы без родителей втроем остались, она пришла, сказала, родственница наша дальняя, только мы до того ее и не знали. И от матери я ни разу не слышала о ней. Мы с сестрами и такой родне были рады. Она сказала: как стемнеет, засветите три лучины, беритесь за пряжу, прядите и свои самые заветные желания рассказывайте – все сбудется. Мы было боялись – как бы Пятницу Параскеву не разгневать, а тетка говорит: ничего не бойтесь, спрядете себе долю счастливую. Мы и послушались: уж больно счастья хотелось. Чего нам ждать было, трем сиротам? Надеяться не на кого, только тем и добывали себе хлеб с квасом, что пряли. Только и умели, что прясть – чего же, думали, себе счастья не напрясть в волшебный-то вечер… Вот и взялись…

– А меня Васька Буйной подбил, – подхватил Салтан, отдав ложку Гвидону. – Приятель мой. Пойдем, говорит, да пойдем девок посмотрим. Мне же после Крещения жениться было пора, восемнадцать лет, куда дальше тянуть? А я уж знал, как мне по старинному обычаю все устроят: приведут двадцать девок, дочерей боярских, поставят в ряд, смотри, скажут, батюшка, выбирай себе любовь на всю жизнь. Девки будут разубранные, нарумяненные, набеленные, в косах лент больше, чем волос, а сами девки со страху едва на ногах стоят, слова молвит не могут – где же тут себе суженую найти? Спросишь: как звать тебя, девица? – а она: «Ме-ме-ме…» – и языком едва ворочает.

Царь так похоже изобразил смущенную до беспамятства деву, забывшую собственное имя, что Гвидон, забыв печаль, прыснул со смеха. Корабельщики тоже усмехнулись в бороды.

– И рассмотреть не дадут – ступай мимо строя, гляди, на кого глаз упадет. Пойдем, Васька мне говорит, посмотрим, пока девки не знают, ты себе присмотришь, да и я присмотрю. И шли-то мы мимо вашего двора. Васька говорит: а тут кто живет, вроде тоже девки есть? У вас ворота были заперты, да он меня подсадил, потом я его втащил, стоим под оконцем, слушаем…

– Да кто бы нас пустил на царские смотрины! – Елена всплеснула руками. – И родом мы не знатны, и надеть-то нам нечего. Приданого – липовы два котла, да и те сгорели дотла, деревянный горшок да свиной рожок, да два полотенца из дубова поленца, да одеяло стеганое алого цвету, а как ляжешь спать, так его и нету!

Елена засмеялась, а Гвидон опять вздохнул, окидывая глазами место, где вчера еще был город:

– Ляжешь спать – его и нету…

– Душенька, да за все мое царство-государство я не вспомню, во что ты одета была. – Салтан улыбнулся, видя, как оживилось лицо Елены. – Видел только глаза твои. Да что обещала богатыря родить – богатырь-то мне и надобен был. Война же шла у нас с королем Зензевеем.

– И что же война? – Елена вспомнила, по какой причине Салтан расстался с ней, не прожив и месяца после свадьбы.

– Разбил я его, да не сумел добить – ушел он. Как бы не воротился…

– Так богатырь же есть! – Елена с тайной гордостью указала глазами на Гвидона, а тот все смотрел задумчиво в море.

– Есть! Без обмана! – Салтан благодарно сжал ее руку.

– В чем же теткин обман был? – спросил Трофим. – Хоть оно в святочные вечера и не работают, однако вон как тебе свезло, матушка, – царя тебе по ниточке напряденой привело!

– Привело… – Елена вздохнула. – Говорят же: которая девка в Святки прядет, у той доля кривая будет. А кто замуж в эти дни идет, у той дитя кривое родится!

– Да ну что ты, матушка! – Гвидон, очнувшись от своих дум, обиделся. – Разве я кривой?

– Нет, дитятко! – Елена тронула его за плечо. – Ты у меня красавец писаный, во сне такого было не увидеть. Да только доля у тебя… кривая вышла. Взялось счастье твое ниоткуда – да и ушло в никуда. Из воды – и в воду.

– Что мое было, то я ворочу. Увидишь, матушка.

– Давай-ка ешь. – Салтан всунул Елене ложку в руку. – А то мы уже почти до дна догребли… Что уж сделано, того не воротишь. Утро вечера удалее – переночуем здесь, а завтра поплывем счастье наше искать.