Выходные прошли в литературе и переписке с Тамарочкой. Герман уточнил у неё про Машу Рудько и Женю Рем. С такими ей не доводилось общаться. Встречаться – да, но не общаться. Причина Жени ясна – Лиза умерла месяц назад, когда были каникулы – ей нужны были силы собраться. Возможно, она слышала о том, что Тамарочка собиралась увольняться, и не хотела начинать к ней ходить, чтобы потом рассказывать свою историю другому школьному психологу. С Машей пока не понятно, но и Герман не спросил, когда начались её проблемы, когда в первый раз о её злости заговорили друзья. Так же недавно или уже какое-то время? Она сказала: «Вы говорили», возможно, это и подтолкнуло: что он сам предложил помощь, сам сказал, что с агрессией к нему можно подойти, а до этого она и не думала о том, что можно поделиться такой проблемой с посторонним.
Посторонний – хорошая позиция. Можно высказать, а потом забыть. Примерно такую роль изначально выполняет психолог, но потом он своими словами, своими речами и замечаниями невольно становится для клиента знакомым, а потом и вовсе наставником. Иногда любовью, иногда разочарованием. Сценариев много. Через большую часть Герман уже прошёл и не рассчитывал, что новые добавятся, но сколько людей, столько и ролей в их театре жизни ты можешь занять. Можешь стать новым восемьдесят девятым созвездием, новой картой, по которой пройдутся Солнце и Луна.
В понедельник Герман гостей не ожидал, даже рассчитывал, что день пройдёт тихо, но дверь без стука распахнула Ирина Николаевна. Уже привычно в чёрном строгом костюме, прямоугольных очках, с аккуратно уложенным каре, но на лице – суровая, военная, не терпящая неповиновения уверенность.
– Герман Павлович! – заявила она с порога и потянула за руку рослого детину.
Примерно такого же, какой был на приёме у Светы, только вес у него был оптимальный. Рост все сто восемьдесят пять, вес – семьдесят пять, а Ирина Павловна на его фоне, со своими ста семидесятью и восьмьюдестьюпятью, как хоббиты рядом с Гендельфом. Носится, копошится и чего-то уверенно хочет от Германа Павловича.
– Здравствуйте, Ирина Павловна, а это?..
– Андрей! Храмов который. Говорила же, что приведу. Давно надо. Ну, Андрей, заходи.
Несмотря на словесные выпады классрука, Андрей позволял себе блаженно улыбаться, будто ничего не происходит. Ему без разницы, как будет перья распускать учительница, ему нет до этого дела, он занят своим – разглядыванием шкафа, например. Всяко интереснее истеричной дамы.
– Я ведь вам говорил, что толку от этого…
– Что вы говорите? Психолог вы или нет? Вы со всеми проблемными должны работать!
Так и сказала, «проблемными». Даже Тамарочка не позволила себе такого сказать о том мальчике, который пришёл в первый день. Сказала «особенный».
– Мужчина мальчику пример, вот и вы покажите ему свой!
И была такова, скрывшись за дверью. Герман посидел в кресле, Андрей постоял у двери. Большие пальцы сходились и расходились, соприкасаясь подушечками.
– Проходи, Андрей, присаживайся. О чём-нибудь да поговорим.
Тот усмехнулся, но прошёл, сказал по пути:
– Иринка ещё там под дверью стоять будет, подслушивать.
Сел в кресло и немного отъехал, откинулся на спинку и закинул ноги на стол. Смотрел прямо в зелёные глаза Германа, ждал ответа. Ещё подпёр щёку рукой и любовался. Герман не опешил, тоже улыбнулся. Отъехал, насколько позволяло расстояние, и тоже закинул ноги.
Андрей такой реакции не ожидал и засмеялся. Нисколько себя не сдерживая. Его смех звучал бы даже в беззвучном вакууме космоса.
– Вот это вы даёте, Герман Павлович! Мне нравится, нравится, что ещё покажете?
– А что хочешь увидеть?
Тот присвистнул.
– Вы со словами-то осторожнее, а то скажу, а вам ещё делать придётся. – Уже всё придумал, что сказать. Хочет взять на слабо.
– Я могу в любой момент отказаться, если твои условия будут меня не устраивать. – Герман положил руки на живот и смотрел в ответ на Андрей, как и тот.
– О-о, какой вы важный. Сразу видно, «психолог».
– И почему же в кавычках?
– Да вы все хороши. Чё-то там лялякаете, ну а итогу? – Андрей передёрнул плечами и показал зубы в своей насмешливой ухмылке. – Четыре трупа! Я охренел, когда узнал! Это вообще возможно?
– Ты считаешь, что психологи – провидцы?
– Да мне откуда знать, кто вы такие?
– Но знаешь же, что мы лялякаем? – теперь улыбался Герман.
– И это всё, что «путного» вы делаете.
– Тогда можем поиграть в «Города», тебе наверняка интереснее будет.
Андрей выдавил смешок и закатил глаза.
– А вы комик ещё?
– Стараюсь ради тебя.
– Ради меня? – напустил удивления, а вот развеселить его удалось.
– И ради себя, чтобы скучно не было нам с тобой тут час сидеть, пока Иринка за дверью поджидает.
Если бы поджидала, ворвалась в кабинет ещё на первой «Иринке». Она-то не ириска, чтобы о ней так говорить.
– А-а, вон вы как. Интересно-интересно. Тамарка не такой была. Мы с ней в молчанку играли.
– Не видела смысла терять время. Наверное, она занималась своими делами?
– А я – своими, и нас всё устраивало.
Про Андрея Герман даже не подумал спросить, не такой важной фигурой был – просквозил замечанием в словах Ирины Павловны, не получил убедительных обвинений от Марины Алексеевны и забылся. Но появился вновь и теперь имеется повод обсудить его с Тамарочкой. Скорее всего, ничего не расскажет, раз молчали, но, возможно, у неё будут свои наблюдения касательно этого ученика, что он делал и какая за ним закреплена репутация.
– И что молчите? – спросил Андрей. – Уже наскучило?
– Думал кое о чём.
– И о чём это?
– Как, по твоему мнению, человек, не знакомый лично с другим, должен предугадать его поведение?
– Вы это про суицидников? Да я по приколу сказал. Никто это узнать не может. Захотели, сами себе там чё-то сказали и суициднулись.
– Так это был прикол? – искренне удивился Герман.
Парень очень умело скакал между словами и состоянием. Умел это контролировать и знал, что надо показать, чтобы поверили. Не простой, каким его выставляла Ирина Павловна. Он не просто «слепой» и «распоясался». Тут всё сложнее. Он делает это намеренно.
– Не ожидал, что ты такой, – заключил Герман.
– Иринка уже нашептала, да? Что я весь такой особенный и за мной глаз да глаз нужен?
– Полагаю, она тебе не один раз об этом говорила.
– Тридцать один! И то мало будет. – Андрей поёрзал на спинке кресла, ещё немного съехал и выдохнул удовлетворённо. – А вы серьёзно ничего не хотите?
– В плане?
– Вставить мне мозги. Раньше это очень активно пытались сделать.
– Если столько людей пытались, то смысл это делать мне? Моя работа состоит в другом.
– Да? И в чём же?
– В том, что определить проблему человека и потом скорректировать его поведение.
– У меня, похоже, есть проблемы.
– По мнению Ирины Николаевны. Если ты не считаешь это проблемой, то разговор – пустой.
– О как. Пустой… Ну понятно. Вы типа добрый коп. Хотя на фоне Иринки все добрые, одна она такая уникальная.
– Всегда такой была?
– Кажется, что да. – Пожал неопределённо плечами. – На неё ещё возраст давит. Сразу видно, что не в себе. Ещё муж недавно скопытился. После этого прям вообще тормоза слетели.
– Ничего себе, тогда это немного объясняет её поведение.
– На самом деле, ей и при муже хотелось до нас докапываться. Вы же не думаете, что я один такой? Если ей кажется, что ты что-то делаешь не так, она тебя достанет в любом случае. Выследит, как снайпер, и будет подстреливать, пока не попадёт. Хотя она совершенно не думает, что, когда снайпер делает первый выстрел, он раскрывает своё положение.
– Так это не правда, что ты задирал Артёма Море?
Андрей моргну пару раз, улыбаться перестал. Поднял глаза и задумался.
– А что мы понимаем под «задирал»?
– О чём говорит Иринка.
– Ой… Ну сказал я ему пару раз, что он жирный, вот и всё. У него отдышка была, когда он шёл по ровной поверхности. По-моему, это уже не звоночек, а автоматная очередь, которая должна была ему мозги вправить.
– Может быть, он болел или таблетки какие-то принимал?
– Гера, Гера… Принимал, не принимал, мне-то что? Даже если тебя от чего разносит, ты можешь контролировать вес диетой и активной деятельностью, если он этого не делал, то должен был признать, что то, что я говорю, лишь факт, а не какое-то там обзывательство. Делать мне нечего, других «задирать». На себя время тратить надо, а не на этих дебилов.
– Почему дебилов?
– А, по-вашему, нормальный человек суициднётся? Дебилы и идиотки, которые даже свою жизнь прожить не могут.
– Почему ты так считаешь?
– А как ещё считать? Это умереть просто – раз и лишил себя всех проблем, а чтобы жить, эти проблемы надо решать, надо жопой своей шевелить, а не сидеть на месте и ныть постоянно о том, какой я, боже, бедный и несчастный. Убили себя, вышли из игры и довольны.
– А ты не думал о том, что для того, чтобы покончить жизнь самоубийством, тоже нужны силы?
– Для чего? Чтобы таблетки проглотить или повеситься? – Голая брезгливость и ядовитая небрежность. – Гера, как хочешь, так и думай, но всё просто: чтобы жить, надо стараться; чтобы умереть – ничего не надо. Все они поголовно идиоты и трусы, которые не могли взять ни себя в руки, ни свои жизни. Того же Артёма взять. Страдал от одиночества? Ну так нашёл бы друзей, сложно так что ли? Не нравился внешний вид? Надо было спортом заняться, привести себя в форму, а не сидеть в интернете, кабинете информатике, у Маринки и ныть, ныть постоянно. Что он сделал для того, чтобы сделать свою жизнь лучше? Да ничего. Подстрадывал там, постанывал, да и это всё, что он делал. Ну и где здесь силы, воля? Может и лучше, что они умерли? Не будут заполнять пространство.
– То есть ты считаешь, что такое отделение сильных от слабых нужно?
Adler fängt keine Fliegen .
– Не я это решаю. Это они сами решили. Слишком слабы, чтобы жить? Значит, умереть. Такой у нас сейчас естественный отбор.
– А если бы они сделали всё, чтобы жизнь стала лучше, но она не стала, то что тогда?
– Такого не может быть. – Андрей нахмурился, не мог себе даже представить. – Значит, хреново старались. Или делали не то, что надо.
– А как тогда определить, сколько надо стараться и делать то, что надо?
– Гер, мне откуда знать? Они сами это должны решить. Если тебя в жизни что-то не устраивает, то ты это меняешь. Если нет, то всё тебя устраивает и нюни распускать ты не имеешь права. Сам же такую жизнь выбрал, так и чё ныть? Страдалец нашёлся. Все они страдальцы, видимо, раз даже выжить не смогли.
– Хм, а выживание ты считаешь жизнью?
– Выживание тоже требует сил и воли, это – часть жизни. Нормально, если есть она.
– А ты живёшь или выживаешь?
– А по мне не видно? – Самодовольная ухмылка на всё лицо. – Конечно, живу. А если бы не нравилось, что-нибудь да поменял, чтобы занравилось. У меня нет времени, чтобы тратить его на нытьё и причитания по поводу того, что жизнь, сука, ко мне так неравнодушна, что заставляет страдать. Вообще, что такое жизнь? Это лишь отрезок от рождения до смерти. Это время. Жизнь – абстрактное понятие, не наделённое ни чувствами, ни желаниями. Она ничего не может нам сделать, но все так привыкли говорить: «Жизнь не справедлива, у меня такая плохая жизнь, меня бог не любит». Какая к чёрту разница? Жизнь – это неодушевлённое явление, которое никак на тебя повлиять не может. Влияют уже какие-то материальные вещи, люди, да и то, ты сам решаешь, что с ними делать. Тебя задирают? Дай им сдачи, покажи, что ты не тот, кого можно задирать. Нет денег? Иди работать. Если надо, пойдёшь туда, где будут платить, даже если не очень нравится. Деньги же нужны. Не устраивает муж-абьюзер? Ну так вали от него, чё терпеть, если ты понимаешь, что он конченный. Люди… страдают какой-то хернёй, развозя сопли и ничего не делая, кроме причитания о том, какая у них тяжёлая судьба. Ну раз тяжёлая, сделай её лёгкой, в чём проблема.
Герман мог объяснить, в чём проблема, но смысл дискуссии нулевой. Андрей не воспримет, не пошатнёт свою точку зрения. Отчасти в ней нет ничего плохого, пока она не затрагивает других людей. Он имеет право думать так, как считает нужным, и жить согласно своим словам. Если он может подобным образом решать проблемы, то он устроится в жизни лучшим способом, но, если он будет продвигать свои взгляды в массы, он может нанести вред. В его словах не только уверенность, в них слепота и глухота к остальным, о внутреннем устройстве которых Андрей не задумывается.
Его жизненная парадигма проста, доступна, но исключает внутренние переживания. Если она ему подходит – замечательно, но других ему трогать нельзя.
– Практичный у тебя взгляд, – заключил Герман.
– А смысл иметь другой?
– Быть может, для кого-то смысл и есть, я не знаю.
– А у вас какой? Расскажете? Или нельзя открываться людям ниже по статусу?
– В школе для меня нет людей ниже по статусу. Я бы не стал так разговаривать, если бы считал себя выше тебя, хотя и мог бы. Взять твоё же панибратское «Гера», мы – не друзья и не товарищи, я бы мог, как Ирина Николаевна, вспылить, указать тебе на место в школьной иерархии, но я этого не делаю. И не то чтобы мне хотелось это сильно делать. Все твои слова, все твои действия в достаточной мере рассказывают о тебе, поэтому я не вижу смысла их ограничивать.
– Вот если бы это сказала Иринка, я бы ей ни на йоту не поверил, ну а вам верится. Не в том, что вы говорить, а как вы это говорите. Спокойно так, принимая все мои закидоны, будто они ничего не стоят. – Он кивнул на ноги, водруженные на столе. – Интересно. Тамарка такой же была? Никогда бы не подумал.
– Она была другой. Мы – разные люди, а значит, и разные специалисты.
Андрей хмыкнул и глянул на стену с сертификатами.
– Бумажек у вас одинаково. И как оно вообще? Стоит того, чтобы этим заниматься?
– Психологией в общем или общением с людьми?
– И то, и другое.
– Стоит. Я люблю говорить с людьми. Не отрицаю, что бывают те, с кем говорить сложно, но это не означает, что невозможно. Есть много условностей, которые нужно держать в голове. Сложные разговоры – это новое испытание, вызов, нужно думать не так, как ты привык это делать.
– И даже с такими, как я, нравится говорить? – Персональный вызов от Андрея.
– А какой ты?
– Ну вы же видите.
– Я вижу одно, а ты можешь подразумевать другое, поэтому я прошу уточнить.
Он засмеялся и откинул голову, потом вытянул руки, вздохнул облегчённо и развалился в кресле так, будто из его тела удалили кости и мышцы.
– Что я такой говнюк, который людям жить спокойно не даёт, учителей по именам называет и насмехается над суицидницами. Вот с такими нравится?
– Разговор – это форма, а вот уже темы и люди – её содержимое.
Андрей показательно закатил глаза, но при этом улыбался. Понимал, что не задаст такой вопрос, на котором Герман проколется и покажется себя с такой стороны, с которой себя постоянно демонстрирует Иринка. Совсем не такой человек. Другой. И не как Тамарочка. И не Марина Алексеевна, и не Егор Добролюбович с Наталией Дарьевной. Похоже, Герману удалось произвести правильное первое впечатление, другое дело – каким должно будет быть второе и что понадобится Андрею, если он захочет сам прийти?
Захочет ли? Навряд ли. Он решает свои проблемы по мере поступления, он с ними не варится, для него это – показатель отсталости, а он свою жизнь может жить, поэтому «тупить» на одном месте не будет, а, значит, и посиделки с психологом ему не нужны. Только час времени отнимают.
– Если хочешь, можешь идти.
– Выгоняете?
– Я думаю, что Ирины Николаевны давно здесь нет.
– А если придёт по окончанию?
Андрея это действительно интересовало?
– Ты хочешь остаться? – уточнил Герман.
Тот моргнул несколько раз и пожал плечами.
– На ваше усмотрение.
– Я думал, что мы тут просто балаболим без какой-то темы, а тебе такое не сильно впёрлось?
На слово Андрей отреагировал.
– Да, Гер, интересный ты человек. Ну, по крайне мере, ты не стал мне мозги вправлять из-за того, как я отношусь к суицидникам и этим, – он встряхнул головой, – у которых самооценка занижена до девятого круга ада. Мне обычно обратное пытаются доказать, тип: человек страдает, он по-другому не может, его пожалеть надо, ему надо помочь, ну а как таким людям помогать, если они сами себе помочь не могут? Не стараются. Стоят в болоте и ноют, что застряли, а там воды по колено.
– Но болото затягивает, если слишком активно барахтаться.
– Это потому, что нужно знать, как в нём двигаться.
– А если они будут погружены, например, по пояс?
– Тогда пусть зовут на помочь.
– Если никто не пришёл?
– Хреново звали.
Всё в его жизни было просто. Слишком просто и оттого немного безумно.
– Для тебя безвыходных ситуаций нет, – улыбнулся Герман.
– Нет выхода, сделай его сам. Вот так это работает. Вообще проблема в том, что до болота можно и не доходить, его же можно обойти, а те, кто идут напрямик, явно идиоты, потому что знают – я уверен, они все всё прекрасно знают – что, если пойдут туда, увязнут и идут: без страховки, без помощников, не привязав себя к дереву, чтобы потом по верёвке выйти.
– А если это такое болото… которое не видно?
– Такого же не видно.
– Но мы же говорим о метафоричном болоте, верно? В жизни бывают ситуации, когда ты видишь одно, а при взаимодействии оно оказывается чем-то совершенно другим, и вот так эти люди утонули.
Андрей посерьёзнел. Прикинул в голове картинку. Задумался.
– Блин, ну да, – цыкнул Андрей и прижал пальцы к виску, – такое тоже может быть. Но всё-таки, – оставался при своём, – если ты идёшь куда-то, ты ведь можешь своих друганов предупредить? Типа: ищите меня там. Ну или можешь взять мобильный и позвонить.
– А если связь не ловит?
– Блин, Гер! Усложняешь ситуацию.
– Пытаюсь рассмотреть все варианты.
– Тогда можно кричать и ждать, когда придут люди. У нас же метафорическое болото, – повторил он со сладким наслаждением, и его улыбка натянулась, как растянувшаяся резина, – в жизни вокруг много людей, и у каждого можно попросить помощи, даже если это не твои друзьяшки.
– Но не все откликнутся. А ты бы помог, если бы позвали на помощь?
– Смотря чтобы мне за это было.
– Значит, за вознаграждение работаешь?
– Естественно, – Андрей распростёр ладони, – зачем делать что-то впустую? Но я думаю, человек, который находится в болоте, точно сумеет что-то предложить. Если ему действительно надо выбраться.
– Понятно, он готов заплатить любую цену за своё спасение.
– Именно! Но только, если он такой умный-разумный этого захочет. Может же упираться, и что тогда это будет значить? Что ему нравится тонуть в своём болоте, что он слабак, который выбрал такую жизни. Кстати-кстати, знаете, что я заметил общего у этих людей с низкой самооценкой, которые постоянно прибедняются? – Герман склонил голову. – Они постоянно говорят: прости, это моя вина, это всё из-за меня, вам не кажется, что капец как… ну, в духе типа: я настолько охренительно важен, что всё из-за меня? Типа я настолько широкая и могущественная фигура, что всё буквально ложится на меня. Мне кажется, нет людей заносчивее, чем вот эти – с низкой самооценкой. Они считают, что дело только в них и ни в ком больше, и никого кроме себя не видят.
– Хорошее замечание. Центр их внимания сосредоточен на них самих и на их переживаниях. Им проще взять вину на себя, потому что они не могут позволить себе переложить эту вину на другого. Их научили брать ответственность за все беды, и они теперь думают, что это так.
– Но это же тупо! Нереально тупо. Они берут эту «ответственность», даже если она не имеет к ним никакого отношения.
– Верно. Так и работает их искажённое мышление, где они – центр бед. Им навязали эту установку и в дальнейшей жизни она только усиливается, если с ней не работать.
– И им же поголовно ничего из этого не нравится, но они продолжают себя так вести.
– Увы, некоторые входные данные очень трудно изменить. Это как ломать несущие колонны. Или убрать звёзды из созвездий.
– Иногда надо рушить подчистую и строить изначально.
– Но возможно ли это с человеком? Что будет, если всё сломать?
– Перерождение, по-хорошему. Как Феникс, умереть, чтобы восстать из пепла. – Андрей поиграл бровями.
– И как много людей умерших в нашем мире могут это сделать?
– Так метафорически!
– Вот и я про метафорическую смерть. Она может нанести непоправимый ущерб – это нужно понимать. Будь всё так просто, люди бы постоянно ломали себя, а потом склеивали снова, но мы не гидры. Это они регенерируют и отращивают новые конечности, а если их перемолоть, то смогут вернуться к первоначальной форме, а человек устроен сложнее, поэтому ему труднее с такими вещами.
– Ну да, может быть, но я считаю, что всё-таки, если захочет, человек всё сделает: и сломает себя, и восстанет из пепла, и новые конечности отрастит.
Он убеждён в своём мнении, в своём выборе. Такие люди и добираются до вершины, только если на их пути не возникает препятствия, которое подчистую сметёт это мнение, этот выбор, и тогда будет интересно взглянуть, что сделает такой человек, как Андрей, когда сами его принципы порушены: восстанет он из пепла или останется пылью навсегда? Ведь его парадигма хороша до тех пор, пока она не сталкивается с тем, что её унижает, обесценивает, сводит на нет, а она – это основа Андрея. Убери эту основу и как он тогда будет меняться? Что будет делать? Станет ли «идиотом», как эти самые, которые закончили с жизнью, или покажет мастер-класс, как человек может возродиться? Слова хорошие и сильные, но такие же поддающиеся сомнению и вопросам.
– Ты, наверное, и геоцентрической системы Птолемея придерживаешься в жизни, а не гелиоцентрической?
– Знать бы ещё, что это обозначает.
– Первое – что вокруг Земли вертится галактика, а второе – что вокруг Солнца.
– Точно первое! Какой смысл, если не вокруг тебя? Скука же. А если не вертится, заставь. Так это и работает. Пока ты считаешь, что-то кто-то там собирает вокруг себя звёзды и планеты, а ты лишь часть этого скопища, ничего нормально идти не будет. Но вот когда ты в центр поставишь себя, тогда-то и начнётся.
– Предлагаешь быть эгоистами?
– Так есть же этот – здоровый эгоизм? Я вот думаю, что здоровый в этом и заключается, когда ты для себя на первом месте. Исходя из своих желаний и предпочтений ты выбираешь людей, если тебе они нравятся, и тебе кайфово; ты выбираешь то, чем ты хочешь заниматься, выбираешь, что хочешь есть, куда ходить, и вся жизнь складывается как надо, но, когда ты постоянно подлизываешь кому-то, то какая нормальная жизнь будет? Это как раз будет обозначать, что есть какое-то другой Солнце, которое затмевает тебя, светит ярче и лучшего заслуживает, а ты ему ещё и дать это готов.
– Я примерно так и подумал, – засмеялся Герман, – а если получается так, что ты заставляешь себя быть в тени, например, на работе, где третирующий начальник?
– У меня тут только одно предположение: ты делаешь это ради денег. То есть терпишь, потому что перепасть тебе может больше, настолько больше, что ты можешь позлить такому Солнышку вылезти. Но если ты просто так его терпишь – это хрень чистой воды. Если терпишь, то только ради своих целей, и, достигнув их, ты гиблое дело бросаешь, потому что знаешь, что достоин большего.
– И все люди достойны большего?
– Я думаю, если бы все так жили, как хотят, это было бы намного круче.
– А убийцы и насильники?
Самая частая моральная дилемма – что делать с людьми, которые нарушают правила жития мира.
– Если бы у них всё изначально было нормально, они бы до такого не опустились, – быстро отвечает Андрей.
– Даже если это психопаты?
– Ну у психопатов же тоже в голове что-то не так, разве это нельзя исправить?
– Психопатия – это наложение физиологического и социального. Некоторых психопатов компенсирует общество, и они никогда не показывают себя с криминальной стороны, не говоря о том, что разные психопаты показывают разный способ жизни… Но мы о тех, о которых пишут в новостях. Так вот, если общество компенсирует, серийного убийцы не родится, однако, если с обществом всё-таки не повезло, то вырастет натуральный психопат, который будет считать, что дело его правое и он, сам по себе, как бог, который может позволить себе что угодно. Такие люди эгоисты до мозга костей, но их эгоизм разрушителен для других. Может ли он быть здоровым, с твоей точки зрения, если выигрышен он только для них, а общество и другие люди от этого страдают?
Андрей опустил голову и вздохнул. Соединил на руки на животе и начал отрывать их от тела и обратно прижимать. Вопрос тот ещё. Есть и компоненты здорового эгоизма, о котором сам Андрей говорил, но при этом, если все будут такими, само существование общества окажется под угрозой.
– Будто какого-то элемента не хватает? – подсказал Герман.
– Закона, да? – Психолог пожал плечами. – Или вот этих моральных штук. Наверное. Если их не будет, в мире будет… о-очень весело.
– Тогда получается, что совсем уж своим желаниям потакать нельзя?
– Да не, вы неправильно поняли. Когда у человека в жизни всё норм, он и ведёт себя нормально: никого не хочет резать, насиловать, бить. Ему это тупо не нужно, потому что он занят – угадайте кем? – собой. Зачем ему тратить время на такую хрень? У него и так вагон дел и целей, которых он хочет достигнуть.
– Вот теперь я понял, как это для тебя. Действительно здорово. То есть, получается, я занят собой и до других мне нет дела, потому что я хочу сделать свою жизнь лучше и какой смысл распыляться на ненужные слова и действия?
– Да, Гера, да! – Андрей аж схватился за подлокотники и чуть наклонился в сторону психолога. Так бы и на стол лёг, если бы не ноги. – Ну вот серьёзно, зачем тебе портить кому-то жизнь, если с твоей всё нормально?
– А что насчёт того, что ты других задираешь? – без обиняков.
Андрей взмахнул рукой.
– Само собой вырывается. Я ничего не имею в виду, будто мне есть до них дело. Ну жирный и жирный, дура и дура – какая разница? Тем более они сами выбрали такими быть, а я всего лишь констатирую факт, ни больше ни меньше.
А то, что это открытая агрессия, он не подозревает. Герман умиляется. Действительно умиляется. Так ведут себя дети, когда не догадываются, что их действия могут делать больно, только в отличие от них, что-то Андрей да понимает. Другое дело, как он это воспринимает сам по себе, насколько для него это нормально. Хочешь жить спокойно, не трогай других, концентрируйся на себе, но сам себе Андрей позволяет переключаться на других и судить об их образе жизни, хотя он никому и не продвигает свою настольную книгу по лучшей жизни. Только самому себе.
Интересно, на самом ли деле он по ней живёт или хочет жить? Или пользуется частью правил, а другие для него самого недоступны, как бы он ни пытался к ним перейти?
Скорее всего, вариант комбинированный. Чистый встретить сложно.
Стоит ли его подводить к мысли или пока оставить как есть?
– А часто ты вообще говоришь людям о том, какие они есть?
– Да нет. Мне это тоже ничего не даёт. Не, бывает просто настроение такое… «игривое». Хочется кому-то сказануть да и только. Дальше сам лесом иду.
– От Ирины Николаевна казалось, что ты дьявол воплоти.
– Дьявол и то лучше меня! Вот как она считает. Может, я ей так понравился? – расхохотался Андрей. – Вот и отстать от меня никак не может. Всё хочет перевоспитать да мозги вправить, ну а мне полгода осталось, куда вправлять? Скучать ещё будет, как пить дать. Кому ещё мозг выносить?
Есть и такая вероятность, что дело именно в Ирине Николаевны – что именно она что-то увидела в Андрее. Сама же говорила, что нечто подобное Артёму переживала. Задирали? Обзывали? Теперь ей кажется, что она таких нерадивых учеников через километры видит. Нюх у неё обострён и чувство справедливости, закоренелое в глухой убеждённости в том, что она «знает как лучше». Только это лучше распространяется на неё, а не на других, но она считает иначе. Часто так выходит, что мы думаем, что знаем, как облегчить жизнь всем, а, по итогу, ищем способ облегчить жизнь себе. Наши ментальные обезболивающие индивидуальны, и повезёт ещё, если никакого эффекта не будет, но если он будет негативным? Как правило, никто ответственность не берёт за то, что дал неправильный совет, сказал ненужные слова, повёл себя кривым образом. В голове человека всё выглядит до миллиметровой точности идеальным.
– Для вас я тоже дьявол? – Андрей прижал пальцы к губам. Несерьёзно спрашивал, но от ответа могло многое зависеть. Например, его расположение.
– А кто у нас Дьявол? Изгнанный из Рая ангел, который слишком любил своего бога. Получается, что у Дьявола было своё Солнце, которое он ставил во главе, а потом, когда его изгнали, он поставил во главе себя и свои желания… Параллели есть, но, как я вижу, для меня и Ирины Николаевны Дьявол – это два разных создания.
– Как ответить на вопрос, не отвечая на него. – Андрей захлопал в ладоши, размеренно, но недостаточно медленно, чтобы можно было сказать: «Он иронизирует». – Вот этим вы мне уже нравитесь. Говорить умеете. Многие не умеют. Хрень какую-то пасут, а вид важный… до горы, блин, а чё там по содержанию? Ни-че-го. Пустословные размышления о всякой нудятине.
– Значит, твоё расположение я получил?
– Ну да, – кивнул Андрей, – только если всё это не окажется… как культурно сказать? Обманом? Виртуозных обводом вокруг среднего пальца. Вот поговорим мы тут в кабинетике, а потом вы подойдёте к Иринке и скажете, что я реально козлина и из школы меня надо выпроваживать, потому что я думаю так, как я думаю.
– А ты боишься этого?
– Было бы чего бояться. – И представить себе такого не мог. – Возьму вас на карандашик.
– Понял, буду в твоём чёрном списке.
– А вы бы не хотели туда попадать?
– Иногда отношение людей может поменяться вне зависимости от моих действий. Если так произойдёт, то я ничего с этим поделать не смогу, но я стараюсь жить так, как описываешь это ты: обращать внимание на своё состояние, а других людей по мере возможностей не трогать, дать им спокойно жить свою жизнь. Если им понадобиться от меня совет, я его дам, но заранее оговорю, что может и не помочь.
– И как же вам тогда работать? Если советы могут и не сработать?
– Тогда мы должны вместе найти такой образ действий, который подойдёт человеку – в этом основная моя работа. Быть не наставником, а проводником, поддержкой со стороны, опорой, фонариком, который осветит путь, но чтобы рассеять тьму окончательно, нужно помочь зажечь другие фонари, окружающие внутренний мир, бесконечные коридоры бессознательного.
– А сами зажечь свечки никак не могут, да?
– Не могут, поэтому им нужна помощь. Но ты бы и сам справился?
Довольная ухмылка дала однозначный ответ и Герман тоже улыбнулся.
– Знаете, мне тут такое сравнение в голову пришло. – Андрей почесал лоб. – Вот касательно суицидников. В плане, каждый сам выбирает как в жизни сражаться, кто-то снайпер, кто-то стреляет с близкого расстояния, тот, кто стрелять не умеет, берёт в руки нож или кидает гранату, а если ничего не остаётся, то идёт в рукопашную и так до конца, пока зубы есть. Человек ведь сам по себе идеальное оружие? Но вот те, кто сражаться не хочет и не будет, умирает первым. Так и здесь.
– Получается, что жизнь – это поле боя?
– В некоторой степени да. – И поле боя, и болото, и тёмный коридор со множеством закрытых на ключ дверей. – Постоянно же кто-то мешает, будь то родители, учителя, твои друзья, те, кто хотят занять твою должность. Всё своё надо отстаивать. И право на жизнь, по итогу, тоже. Хочешь жить спокойно, нужно стоять за себя и не давать никому мешать себе. Но опять же, если ты выбираешь сдаться, быть рабом или умереть – это тоже только твой выбор, но это выбор труса и слабака.
– Сильные дерутся до конца?
Дерутся. Зубами вырывают победу.
За что сражается Андрей? И с кем? Не с Ириной Николаевной – не с ней точно, но борьба в нём идёт. Скрывая, тихая. Он проигрывает, и поэтому может иногда «сказануть», потому что своего оппонента в честной или подлой схватке одолеть не может. Кто-то сильнее него, увереннее, тот, для кого ставить палки в колёса – будничное дело, и ему удаётся выбивать Андрея со своей дорожки. С виду он сохраняет равновесие, идёт дальше, но уже подбитый, с кровоточащим шрамом, который прячет ото всех своей нахальной улыбкой, пустым взглядом и внешней вседозволенностью. Он проигрывает и скрывает это под плащом всеми силами.
– Хорошо побеседовали, – сказал Герман и опустил ноги на пол. – Можешь идти. Если захочешь, можешь сам зайти.
– Не заставляете и не составляете мне график? У нас с Тамаркой график был. Я просто приходил, чтобы отвести подозрения Иринки.
– Пока что времени у меня достаточно и у меня нет такой популярности как у Тамары Олеговны… Но я не знаю, насколько это будет продуктивно для тебя.
– Посмотрим. Это я уже сам решу. – Андрей резко встал и посмотрел сверху-вниз. – Ну ничё так, жить можно. – Оттянул левый угол рта и покинул кабинет.
С виду Андрей простой и ничем не примечателен: высокий шатен с уложенными назад волосами, открытым чуть прыщеватым лицом, форму соблюдает: чёрные штаны, белая заправленная рубашка, галстук и пиджак. В его внешности не за что зацепиться, даже за светло-голубые глаза – на фоне всего Андрея даже они теряются, а взгляд… Взгляд такой, какой не даст залезть себе в душу. Осознанно или нет. Он прячет секреты, чтобы опорные стены его мира не были разрушены. Знает же, что, если они сломятся, он не восстанет из пепла. Этого он и боится, а не выговоров Иринки. То, что не имеет для него значения, остаётся за фоном восприятия, размазывается, не попадая в фокус, а улыбка отводит всякие подозрения касательно того, какой его жизнь может быть на самом деле.
Андрей Храмов – отличный притворщик.
Когда Герман собирался уходить, на выходе за локоть поймала Ирина Николаевна. Схватила, сжала, дёрнула на себя, будто он один из нерадивых её учеников.
– Вы поговорили с Андреем? – строго спросила она, словно выпытывала домашнюю работу, которую съела собака прямо перед началом урока.
– Да, конечно.
– По нему не видно!
– А как это должно быть видно, Ирина Николаевна? У него на лбу должен штамп появится? «Пропсихологирован»?
– Герман Павлович! Что вы говорите?
– Я не совсем понимаю, чего вы от меня сейчас хотите. Мы поговорили с ним один раз. За один раз он перестанет вести себя как раньше и навряд ли он перестанет себя так вести.
– И какой тогда в вас смысл?! – Ирина Николаевна кинула руку. Вспылила. На весь холл первого этажа. Ор донёсся до концов противоположных друг от друга крыльев.
– Моя работа не гнуть силой железные прутья.
Ирина Николаевна вздулась, хапнула разом литр воздуха, а на слова не нашлась.
– Вы не понимаете, что из себя представляет работа психолога. Вы думаете, что мы говорим, как должно быть, и оно так будет, но у каждого человека «должно быть» – разное и изменить его парой: «Ты должен вести себя так и вот так», не работает, потому что это не чудо, это не промывание мозгов, это долгосрочная работа, в которой затрагиваются различные темы. То, что я знаю, что там у Андрея в голове, не значит, что мои слова будут восприняты так, как надо. Конечно, задирать других – это плохо, и он об этом знает, но поступает так в силу своих причин. Если он придёт ко мне снова – сам, я начну аккуратно пробираться к этим проблемам. Если он захочет, он сам себя исправит.
– И что это вообще значит?! За что вам платят? Вы с ним ничего не будете делать? А если он снова доведёт кого-то? Если ещё кто-то умрёт? Вы этого хотите?!
– Нет доказательств, что Артём умер именно из-за Андрея.
– Как это нет?! Постоянно прилипал к нему, говорил гадости, это нормально по-вашему? Говорить с такими? Да таких лечить надо!
– Если хотите лечить, то вперёд. Но если вы уже лечите его так давно, то вопрос – почему же вы сами с ним справиться не можете и требуете этого от меня? Если вы так уверены в своих методах, я спрошу, почему до моего прихода Андрей не изменился, если вы с ним столько возитесь? Может быть, проблема не в Андрее?
Герман вполне понимал, на что подписывался, когда произносил эти слова. Слова были обдуманны и осознанны. С некоторыми людьми нет смысла ходить вокруг да около, объясняя, что такое работа с внутренним содержимом. Всем всё казалось просто: возьми, разбей, залей в новую форму – человек готов к эксплуатации, он удовлетворяет себя, он удовлетворяет окружающих. Он такой, каким его хотели сделать.
– С вами поговорит Альберт Рудольфович. – Сама подписалась и ушла, оставляя за собой гневный след из чётко отбивающих ноты каблуков.
Лучше бы улетела на крыльях своего носа, а то раздувались как воздушный шар. Того и гляди, воспарит