2 Алиса
Я удивилась тому, как прозвучал мой голос. По правде говоря, я чуть не упала с лестницы. Когда он скользнул по мне взглядом вниз-вверх, я сразу подумала: Ну неет, только не это. Только не очередной клиент, который считает, что на меня можно пялиться вот так бесцеремонно. Как будто опция «таращить глаза» включена в прайс, а мой открытый живот дает право раздеть меня глазами догола. Но тут он посмотрел прямо на меня, и на его лице я не прочла ни сальности, ни снисхождения, ни заносчивости. Там, скорее, был… трепет. Было непривычно. И странно. И я чуть не споткнулась. Надеюсь, я сумела не подать виду. По крайней мере, вроде бы никто ничего не заметил.
Стою, не спеша разглядываю этого парня. Он действительно хорош. Высокий. Выше меня на целую голову. Ну окей, я при своих 165 см совсем не великанша. А еще он точно занимается спортом. Это видно по рельефу его бицепсов; вокруг правого вытатуирован трайбл. Как я смогла это рассмотреть? Да просто чувак пришел в одной футболке! Кем надо быть, чтобы в сентябре – а мы говорим о сентябре в Гамбурге, то есть 14 градусах и ветре – прийти в одной футболке? Шатен, волосы вьются и ниспадают на лоб. Лицо слегка нахмурено, как будто он не понял моего вопроса. И снова украдкой окинул меня взглядом с ног до головы. Когда наши глаза в очередной раз встретились, на его лице читались неуверенность и скепсис.
– Хм… вообще-то, – протянул он, – я собирался записаться на январь.
Я с удивлением посмотрела на Басти, но тот уже отвернулся. Прижав телефон к уху, шеф исчез за стенкой со шкафчиками, в нашем офисе. Видимо, решил, что здесь все в порядке. Однако судя по тому, как нервно посетитель посмотрел вслед Басти, я не была в этом так уверена.
– Если я правильно поняла моего коллегу, ты бы хотел пораньше. Или нет? – уточнила я.
Теперь он буквально запаниковал, и я вслед за ним.
– М-м-м… Нет. Это не так срочно. Запиши меня на январь. К твоему коллеге, если можно.
К твоему коллеге. То есть все дело во мне. Мне бы раньше догадаться. Вообще-то отказ я обычно чувствую за сотню метров. У меня полжизни состоит из отказов. Взять хотя бы папу с Бекки. Да и человека, который считает, что набивать татуировки – чисто мужское занятие, я встречаю не впервые. Такого добра у меня было предостаточно. Но этот парень – уж не знаю почему – застал меня врасплох. Хоть я его знать не знаю, но ожидала от него другого.
Сжав губы, я подошла к компьютеру за стойкой. Календарь с записями висел на экране. Мне бы очень хотелось сообщить, что Басти ошибся и будет свободен только весной и летом. Но на самом деле в январе у него тоже не было окон.
– Если ты хочешь набить кавер-ап у моего коллеги, тебе придется ждать до февраля, – сообщила я, стараясь изобразить голосом безразличие.
Парень недовольно выдохнул, что доставило мне некоторое удовлетворение.
– Но он же говорил про январь?
– Он имел в виду кого-то из коллег. Но если ты хочешь именно к нему… – Я вопросительно подняла бровь, будто внутри у меня был полный штиль.
– Э-э-э… ну… я могу и к кому-то другому, – стал он заикаться.
– Конечно, если только это не женщина, – резко бросила я. Ладно, наверное, я и не хотела сдерживаться. Отпугивать клиентов вообще-то нельзя, даже идиотов, но вот от таких отсталых придурков меня тошнило.
– Что? – произнес он.
– Если только не я буду делать тебе тату, тогда это может быть кто угодно, – ответила я, глядя на него в упор.
Он мгновенно покраснел и замотал головой:
– Я против тебя ничего не имею. Я тебя даже не знаю!
– Вот именно. Ты ни фига обо мне не знаешь. Понятия не имеешь о том, какой я мастер. Чисто для информации: я мастер, у которого наш босс – один из лучших татуировщиков страны – набил себе две тату. – Тот факт, что нам тогда пришлось прервать первый сеанс, потому что у меня от волнения тряслись руки, я, конечно, утаила. – Не видев ни одной из моих работ, ты решаешь, что я плохо работаю. Потому что я женщина. – Я облокотилась на стойку и подалась вперед. – Так вот у меня для тебя интересные новости: иголка, которой я вбиваю под кожу чернила, находится у меня в руках, а не между ног.
Парень сверкнул глазами. Теперь он развеселился, и это взбесило меня еще больше.
– Спасибо за такие образы. Ты же понимаешь, что эту картинку мне теперь не развидеть? – сказал он, посмеиваясь и потирая себе лоб.
Я остолбенела. Такой реакции я не ожидала. Я-то думала, он не принимает меня всерьез, но вместо этого… Он, кажется, к себе самому серьезно не относился. В довершение расплывшаяся на его лице виноватая улыбка была чертовски сексуальна. Так тебе и надо, Алиса.
Он покаянно опустил голову. Стоял, засунув руки в карманы джинсов и переступая с ноги на ногу. И даже эти неловкие телодвижения смотрелись секси. Когда он снова заглянул мне в глаза, мое сердце учащенно забилось, потому что он опять смотрел так же, как когда я спускалась по лестнице. Серьезно и пристально.
– Прости. Знаю, это так кажется, но на самом деле я не придурок.
– А почему ведешь себя так? – подняла я бровь.
– Если расскажу, растеряю всю свою крутизну.
Я скрестила на груди руки.
– Нельзя растерять крутизну, если ее у тебя никогда не было.
На его полных губах вновь заиграла ухмылка. Кажется, это его секретное оружие. Улыбнулся – хоп! – и больше на него не злишься. И, черт возьми, это работало! Потому что мне пришлось приложить усилие, чтобы сдержать улыбку.
– А вот и я, – донесся до меня голос Басти. Он вышел из задней комнатки, окутанный ароматом свежезаваренного кофе. – Это тебе. – Он поставил две горячие чашки рядом с ковриком для мыши. – Я пошел готовиться к сеансу. Пошлешь Ким в третий кабинет, у нее запись ко мне на пол-одиннадцатого.
– Сделаю. И спасибо за кофе. – Я с улыбкой подняла чашку.
– Без проблем, Лиса. До скорого. Кстати… – тут он обратился к кудрявому, показав на меня, – с ней ты и твоя экстравагантная тату в хороших руках. И если у тебя проблемы с моими людьми, подыщи себе другой салон. – С этими словами он развернулся и пошел наверх.
Люблю моего шефа.
Требовательно подняв бровь, я повернулась к мистеру я-не-доверю-женщине-набивать-татуировку.
Он закрыл глаза и покачал головой, после чего расправил плечи.
– Если ты все еще не против, я с удовольствием приду к тебе на сеанс.
Я поставила чашку на стол и скептически его оглядела.
– Потому что моему шефу ты, в отличие от меня, доверяешь? Или с чего вдруг такая перемена?
– Потому что я, во-первых, не говорил, что ты плохо набиваешь тату, и во-вторых, вероятно, после того как ты нарисовала мне эту жуткую картину, – он обозначил кавычки в воздухе, – с «иголками в промежности», я больше не смогу довериться в этом деле мужчине.
На этот раз мне ничего не оставалась, как действительно расхохотаться. Окей, оправдан по всем статьям. Мы назначали день для консультации, после чего он помахал на прощание и ушел. Свою суперкринжовую татуировку Симон – так его звали – покажет мне только при следующей встрече.
Хм-м. Я определенно заинтригована.
Через два часа, отпустив двух клиенток, я сделала мой первый и, видимо, единственный на сегодня перерыв. До следующего сеанса оставалось полчаса. Не знаю, какое из ощущений хуже. Голод, который вот-вот прогрызет у меня в желудке дырку, или мочевой пузырь, готовый лопнуть в любой момент. Все-таки последнее. Разобравшись с этим, я пошла в комнату отдыха, из которой мне навстречу выходил Квон. Мы едва не налетели друг на друга в дверях и остановились на минутку.
– «Летящая перемена», – прокомментировал он то, как мы практически передали из рук в руки дверную ручку. – Так это называется?
– Почти. – Я неуверенно улыбнулась. – Это называется менка. Летящая менка[1].
– Менка… Окей. Понял. – И постучал указательным пальцем себе по виску, как если бы у него внутри находился невидимый переключатель, при помощи которого он сохранял файлы на своем жестком диске. По крайней мере, это объяснило бы, каким образом Квону удалось выучить немецкий в столь короткие сроки. Он пришел в INKnovation два года назад, когда, женившись на немке, окончательно уехал из Кореи, где держал собственный тату-салон. Тогда он едва говорил по-немецки, но решил, что пока будет общаться с нами по-английски, и параллельно стал учить немецкий. Я тогда весь салон заклеила стикерами с названиями предметов. Лысина Басти – и та была под впечатлением.
– В холодильнике еще остались вегетарианские роллы. Возьми, если хочешь, – предложил Квон, практически вызвав у меня тем самым визг восторга. Суши – мой абсолютный гастрономический фаворит. Причем без рыбы. Рыбу я люблю вареной или жареной, ни в коем случае не сырой. Квон это знает с тех пор, как пригласил меня в суши-бар своей жены в благодарность за мою креативную помощь с немецким.
– Я тебя люблю, Квон! Другим оставить?
Он ответил улыбкой, от которой от уголков его темных глаз разбежались морщинки.
– Я буду молчать, – он секунду подумал, – как могила, если кто-нибудь спросит, где оставшиеся суши.
Я бросила «спасибо» и «пока» и быстренько побежала к холодильнику, предвкушая, как достану коробку с роллами. Но прежде чем приняться за еду, я открыла окно: там начался дождь, а я люблю шум воды. Как и запах свежести, который он приносит с собой. Или блеск, остающийся на гладких поверхностях. Раньше мы с Бекки, бывало, прямо на коленках стояли перед лужами, как будто перед дверью в другой мир. Мы придумывали истории о том, что отражалось в воде. Может, оттого я так люблю дождь. Он напоминает мне о времени, когда моя младшая сестра смотрела на меня, как будто я могу творить чудеса.
Я вздохнула и вернулась в «здесь» и «сейчас», к моим вкусным суши. Одно из четырех продавленных кожаных кресел я придвинула ближе к столу, сколоченному из деревянных паллет. И уже собиралась откусить от первого ролла, как в кармане джинсов завибрировал телефон. Вытянув его, я посмотрела на экран. Номер был неизвестный.
– Алло? – ответила я, специально не называя своего имени.
– Алиса? Это ты?
Женский голос показался мне знакомым, но точно вспомнить его я не смогла.
– Э-э-э… да. Кто говорит?
– Это Герда, как здорово, что я до тебя дозвонилась, Алиса! Этот номер мне дал твой отец. Надеюсь, ты не против? Все-таки с тех пор, как мы общались в последний раз, прошло немало времени.
Герда. Герда Арендс. Последний раз мы разговаривали года два назад, она помогала мне с моим портфолио для Университета изобразительных искусств. Она художница, галеристка и… мамина подруга. Была ею, поправила я себя, и сердце тут же налилось свинцовой тяжестью. Как будто у меня в груди тяжело и страшно колотится и просится наружу инородное тело. Я схватила ртом воздух и глубоко втянула его в себя сжавшимся горлом.
– Да… да, конечно, все в порядке. Рада тебя слышать.
– Как у тебя дела, Алиса?
– У меня все хорошо. А… у тебя как?
Когда я съезжала из родительского дома, была твердо намерена оставаться на связи. Я планировала регулярно звонить и иногда к ней забегать. Но чувство вины и угрызения совести не позволили мне это сделать. Мама с Гердой были очень близки. Они вместе рисовали, что называется, творили искусство, которое Герда продавала здесь, в Гамбурге. Когда мамы не стало, жизнь ее подруги тоже вмиг изменилась. У меня перед глазами встали мамины похороны. Я вспомнила зареванное лицо Герды, услышала ее дрожащий голос при известии о смерти. Я вспомнила скорбь в ее покрасневших глазах. Скорбь, за которую в ответе я, и я спрашиваю себя, что бы сказала Герда, если бы узнала. Если бы она узнала, что мама могла бы жить. Герда все равно помогла бы мне получить место в Университете изобразительных искусств?
– Тоже хорошо, спасибо, Алиса. Я тут кое-что планирую с твоим участием. Не волнуйся, – тут же успокоила она. – У тебя найдется пять минут? Я коротенько расскажу, о чем речь.
Конечно. Для нее у меня время всегда есть. Даже если это и не так.
– Я на работе, но у меня перерыв.
– Прекрасно. – Она откашлялась. – Ты знаешь, я очень рада, что у тебя с университетом все получилось. Хоть я и ни минуты не сомневалась, что тебя возьмут. Ты уникальный художник. Это видно по твоим работам на вашей ежегодной выставке.
– Ты там была? – удивленно спросила я.
– Я каждый год там бываю. Твои черно-белые портреты мне особенно запомнились. То, как ты рисуешь в дот-технике… это нечто особенное.
У меня округлились глаза.
– Ох, спасибо, – неуверенно произнесла я. В рамках той выставки были показаны совершенно изумительные вещи. Три дня студенты всех отделений презентовали свои работы; было почти все: от фильмов и фото до перформанса, скульптуры и живописи, пространственных и акустических инсталляций. Выделиться на этом фоне практически невозможно.
– Я говорю правду, Алиса. Ты унаследовала талант матери. Она бы невероятно тобой гордилась.
У меня ком встал в горле.
– Для меня было бы честью выставить какие-то из твоих картин вместе с не выставлявшимися ранее работами твоей мамы.
Я положила руку на грудь. Словно прижала сердце, пытаясь таким образом унять его бешеный ритм.
– Есть… мамины картины, которых… я не видела?
– Да, она рисовала их в моем ателье и… не завершила из-за… – дальше она говорить не стала. Я еще сильнее прижала руку к сердцу.
– Ты никогда не говорила об этом. – В моем голосе против воли прозвучал легкий укор.
– Знаю, Алиса. И… мне жаль. Я просто после того все убрала, – объяснила она, и я приняла это с пониманием. Потому что у меня было то же самое. Мне понадобилось шесть лет, чтобы без рыданий научиться смотреть на мамины фотографии. – А потом я просто забыла. Прости, – повторила она.
– Я не сержусь, Герда. Я… просто удивилась в первый момент. – Удивилась – вообще-то не самое подходящее слово, но других я не нашла.
– Мне важно тебе сказать, что я никогда не собиралась присвоить эти картины. Они ваши. Твои, Бекки и вашего отца. Но поскольку Элен всегда стремилась дотянуться искусством до людей, я бы хотела их прежде выставить. Вместе с твоими, если ты согласна.
Я энергично кивнула и улыбнулась, в то время как в глазах стояли слезы. Я не могла вообразить себе что-то более прекрасное, чем собственные рисунки рядом с мамиными картинами.
– Но если не хочешь, то никаких проблем, – добавила Герда, видимо, неправильно истолковав мое молчание.
– Нет, я хочу! – промолвила я охрипшим голосом. – Это была бы для меня огромная честь.
– Не представляешь, какое облегчение это слышать, Алиса. – И как будто в качестве доказательства она длинно выдохнула. – Я бы предложила тебе зайти как можно скорее, чтобы мы все обсудили. Выставка открывается двадцать первого ноября. Поскольку один художник неожиданно отказался, я поменяла дату.
Остается два месяца, впору запаниковать. Тем более что кроме работы мне предстояло сдать два экзамена. Однако истинная причина неясного давящего беспокойства в животе совсем другая, а именно – папина реакция на эти новости. Порадуется ли он за меня? Придет ли на выставку? Будет гордиться? Или ему безразлично – как и все, что касается меня?
– Ты уже рассказала моему отцу? – спросила я как можно более равнодушно.
– Нет, я оставляю это тебе. Они с твоей сестрой наверняка будут на седьмом небе от радости.
Я не была настолько уверена. Я даже не знаю, хочу ли я видеть на выставке Бекки, как бы жестоко это ни было. У нее дар выставлять в дурном свете все, что нравится мне. Но папа… Я бы все отдала, чтобы только он пришел.
По-прежнему испытывая напряжение, четыре часа спустя, по дороге к автобусной остановке я набирала ему эсэмэску, сочинив четыре разных варианта. В результате я стерла написанное и решила просто позвонить. Когда он услышит, насколько важна для меня эта выставка, он, верно, тоже порадуется. Как порадовались за меня мои подруги Калла и Лео в нашем WhatsApp-чате.
Калла ответила первой:
Урааа, ты это заслужила! Господи, как же я за тебя рада, Лиса!Яспер сидит рядом и слегка запаниковал, потому что у меня слезы в глазах.Пожалуйста, зарезервируй мне билет прямо сейчас.Если у меня получится приехать в выходные в Гамбург,мы должны это дело отпраздновать! ♥ ♥ ♥Я растроганно улыбнулась и прочитала сообщение от Лео:
Я знала! Я знала, что ты однажды выстрелишь. Эта выставка – только начало.Блин, я так горжусь тобой и тоже хочу билет, разумеется.Я вообще-то уже лежу в трениках у нас на диване, хотела пойти пораньше спать,но нам надо срочно за это выпить ♥Да, выпейте за меня, девчонки! – написала Калла, которая, в отличие от меня и Лео, учится в Любеке. Из нас троих в съемной квартире остались только двое – Лео и я. Втроем мы встречаемся, к сожалению, редко. Поскольку у кого-то вечная экзаменационная нервотрепка или – как у меня – помимо учебы еще работа. Зато в каникулы видимся чаще. Особенно в Любеке, где можно проводить время на пляже, если погода позволяет.
Приехав на Альзенплац, я пересела на двадцать пятый автобус и все десять минут, пока ехала на нем, переписывалась с подружками, чтобы через них унять нарастающее волнение. Обсуждая с девочками выставку, я представила ее очень живо, и два месяца стали казаться одним. Еще я подумала, что будет кто-то из журналистов и критиков. Последние пугали особенно, но все же не настолько, как предстоящий разговор с папой.
Через четыре остановки я вышла на вокзале Альтона и пошла пешком к Оттензер Хауптштрассе. Здесь мы с Лео снимаем квартиру. Шестьдесят квадратных метров в так называемом «Париже на Эльбе». Эта квартира оказалась настоящей находкой, и как ни странно, по карману даже для двух студенток. Открыв входную дверь, я тут же угодила в крепкие объятия Лео, которая встречала меня с бутылкой шампанского Asti.
– Где ты ее взяла? – улыбаясь, спросила я. Насколько я помню, последнюю мы распили около двух месяцев назад на двадцатилетии Лео.
– Сбегала быстро в киоск.
Только я успела стянуть с ног ботинки, как Лео уже потащила меня в нашу кухоньку. Подруга не только поставила на стол бокалы, но и – мои губы невольно растянулись в улыбке – разложила по цветам в стеклянные вазочки конфетки «Смартис». Голубые мне, зеленые – Лео, желтые для Каллы. Такова была наша традиция на случай общих торжеств или проблем на любовном фронте, а иногда и просто так. История со «Смартис» началась с того, что однажды, несмотря на мой бойкот сладостям, Лео тайком принесла в мою комнату горсть драже, когда мы втроем собрались поиграть. Угощаясь контрабандой, мы выяснили, что каждая предпочитает свой цвет. И мы до сих пор твердо уверены, что они и по вкусу совершенно разные. Кто не согласен, ничего не понимает.
– Калла только что написала в группу, что чокается с нами виртуально. Она сейчас позвонит по FaceTime! – широко улыбаясь, объявила Лео.
– Здорово!
Лео, в пижаме почти такого же оттенка красного, как и ее волосы, села за кухонный стол.
Пока Калла не позвонила, я тоже решила надеть что-нибудь домашнее.
– Дай мне пять минут переодеться, хорошо?
– Даю три, – пошутила она, и я убежала в свою комнату.
Я стащила с себя джинсы, и тут зазвонил телефон. Это был папа.
Я несколько секунд просто таращилась на экран, меня выбил из колеи уже тот факт, что отец позвонил сам. Я подошла к кровати, с колотящимся сердцем села и нажала на зеленую трубку.
– Привет, папа. – Надо было прежде откашляться. Мой голос прозвучал сипло.
– Привет. Герда тебе звонила? – сразу перешел он к делу. Как у меня дела, он не интересовался тех пор, как я съехала. Словно хотел таким образом наказать или что-то в этом роде – моему пониманию это было недоступно. Потому что, думаю, – нет, я уверена, – он и сам втайне рад, что ему не приходится видеть меня каждый день. – Она спрашивала твой номер. Было что-то важное, но она не сказала, о чем речь.
– Да, мы поговорили, – ответила я с дрожью в голосе.
– Все в порядке? – спросил он озабоченно, и как бы редко это ни случалось, мне было приятно. Это вселяло надежду, что ему не все равно.
– Да, Герда звонила, чтобы… поговорить о скорой выставке. – Прежде чем продолжить, я вдохнула полные легкие воздуха. – Выставка маминых работ. Работы из ателье, которые Герда тогда сохранила и которые никто не видел, вместе с… моими рисунками. – «С моими рисунками» я произнесла не сразу и осторожно.
На другом конце повисла тишина.
– Ты здесь? – тихо спросила я.
Он пробурчал что-то похожее на «Да».
– Я согласилась, выставка через два месяца, и… и я была бы рада твоему приходу. – Я задержала дыхание, а отец по-прежнему молчал. – Папа? Скажи что-нибудь.
Скажи, что придешь. Скажи, что гордишься мной.
– Это… замечательные новости, Алиса. – Не нужно было напрягаться, чтобы уловить, что эти слова он буквально выдавил из себя. Вопрос, ответ на который я действительно ждала, он проигнорировал, то есть, по сути, отказался. Я не стала переспрашивать. Не было сил разбираться. Кроме того, я знала, как мучительно ему говорить о маме или даже думать о ней. Вот почему он не хочет быть рядом со мной, почему избегает, когда я наведываюсь домой. Я просто надеялась, что ради выставки он сделает исключение. Неужели он не хочет сблизиться? Преодолеть ту пропасть, которая, кажется, при всяком телефонном разговоре, при любой встрече лишь увеличивается?
– Спасибо, папа. – Я проглотила разочарование, но не смогла не добавить: – Кстати, выставка двадцать первого ноября. – В надежде, что он освободит этот день и, может, все-таки придет.
Но тишина, которая повисла между нами, подсказала, что этого не случится. Я закрыла глаза. Сжала губы, борясь со слезами. Наоборот – я со всей силой уговаривала себя, что он мной гордится и просто не хочет этого показывать. Возможно, это для него слишком неожиданно. Возможно, он должен привыкнуть к мысли. Возможно…
Мои мысли прервало покашливание, донесшееся до моего уха.
– У меня тут еще есть дела, Алиса, – сказал папа, как будто я его задерживала. А мы ведь говорили каких-то пять минут. Три, если вычесть молчание.
– Окей. Спасибо за… звонок. – Я сказала это как-то формально.
– Ну, до следующего раза. – Было слышно, что он произнес это с облегчением.
Да и у меня, если честно, были похожие ощущения. Потому что я не знаю, что хуже: что мы так редко говорим или что нам нечего друг другу сказать.
– Да, до следующего раза, папа.
Я нажала отбой, но телефон остался у меня в руке. И я, как обычно, написала эсэмэску:
Люблю тебя.И как обычно, сидела, уставившись на экран, пока не получила ответ.
Я тебя тоже.Мы могли бы произнести это вслух. Однажды я так и сделала – сказала в трубку Я тебя люблю. Он промолчал, а через несколько минут написал ответ. Так зародился и прижился этот… назовем его ритуал.
– Лиса, что ты там копаешься? – позвала Лео. – Шампанское нагрелось. Калла уже звонит и от нетерпения барабанит пальцами!
Я закатила глаза. Калла – самый нетерпеливый человек на этой планете. При том, что в отличие от меня она всегда опаздывает. Однако в ее защиту нужно сказать, что я со своей неврастенической манерой приходить загодя, плохой пример для сравнения. Обычно я появляюсь минут на пятнадцать раньше назначенного. Всегда. Лучше подождать пять часов, чем опоздать на пять минут.
– Иду! – крикнула я.
Вечер в кругу подружек, с шампанским и «Смартис» – то что нужно после телефонного разговора с папой.