– Тинка.
Я нарочно делаю вид, что не слышу его, и не отрываюсь от своей книги. Его библиотека умопомрачительна. Редкие экземпляры книг, роскошные издания. Эту бумагу можно бесконечно трогать, получая тактильное наслаждение на грани с физическими оргазмами. Слушать шелест страниц… Хруст переплётов… Запах… Он сродни запаху свежего тёплого подрумянившегося хлеба для голодного. Буквы прыгают и рассыпаются перед глазами, лишая меня возможности вникнуть в смысл…
– Тинка! – уже громче. Он нервничает. – Да обернись же ты, мать твою! Тапком в тебя кинуть, да лень за ним наклоняться! Да и не могу я.
– Чего тебе надобно, старче? – под настроение я люблю его подъёбывать так же, как и он меня.
– Вон, над тобой рисунок на стене висит, видишь? Подними голову.
– Да. Давно его рассматриваю.
– Шемякин. Тут при мне нарисовал, пока мы с ним коньяк пили. Умный парень. Проспорил мне, – довольно улыбается. – Когда-то у меня было много его работ, да бабам всё раздарил. У меня была приличная коллекция, Тинка. Вся по бабам разошлась. Ещё кое-что попёрли, пока парализованный лежал. Ну да ладно. Хочешь – бери. Дарю. Хоть память обо мне останется.
– Память и так останется. Не возьму.
– Ну тогда хоть поцелуй дедушку. Да шучу! Шучу! Вскочила… бестолочь. А чего возьмёшь? Скажи. Хочу тебе подарок сделать.
– Нарисуй меня. Ты. Сам.
– Да ты охуела, что ли? У меня же полруки! Чем я тебе нарисую?! Я и записать-то толком ничего не могу, на диктофон наговариваю. Нарисуй ей… придумала!
– Захочешь – сможешь. Не мешай читать. Интересно.
– Читает она… Чего хоть за книгу взяла?
– Альбом. Эрмитаж. Я не была ни разу, а тебя не допросишься. Буду картинки смотреть.
– Да я умру по дороге в твой Эрмитаж! Чего ты там хочешь знать? Давай, любой музей мира называй, а я тебя, не вставая с этого кресла, по всем залам проведу по памяти. Расположение картин, если не поменяли, все помню. Про каждую тебе расскажу. Только говори, на какой задержаться, а то про все рассказать – жизни не хватит. Да и не надо оно тебе. Мне так, кстати, много кто коньяк проспорил! – снова каркающий смех, переходящий в удушье. – Любишь меня слушать, Чудовище?
– Люблю.
И я не вру. В его рассказах действительно была какая-то особая обволакивающая магия, заставляющая слушателя всё бросить и припасть, жадно проглатывая каждое его слово. В течение дня его постоянно прерывали, отвлекали вызовы то по скайпу, то по телефону, то по всем прочим имеющимся в доме средствам связи, все то и дело хотели его консультации или его совета, который неизбежно превращался в продолжительный рассказ, а я всегда присаживалась неподалёку и внимательно слушала украдкой. А он знал, что я слушаю, и старался быть искромётным и обольстительным.
– Тинка. Иди сюда. Да подойди ты! Смотри: сейчас мне барышня по скайпу будет звонить, хочешь, попрошу, чтоб голая разговаривала? А? Молодая. Актриска. Роль в кино хочет. Звездой хочет стать. Хочешь, скажу, чтоб сиськи тебе показала?
– Да зачем мне её сиськи? У меня и свои есть.
– Да ладно?! У тебя?! Сиськи?! Покажи! Врёшь ты всё, Чудовище. Да, сиськи у тебя роскошные. Да видел я, когда в ванной за тобой подсматривал, – глубоко затягивается, проглатывая дым, и пока выдыхает, уже достаёт следующую сигарету из пачки. – Как мне тебя называть? Тинка – плохо. Не нравится. Тамара Сергевна?.. Тоже не то.
– Придумай. Ты ж с фантазией, в отличие от меня.
– Тут не поспоришь… дай хоть рассмотрю тебя, – надевает на нос очки и начинает внимательно всматриваться. – Гос-споди… одета чёрт-те во что! Как пацан… Штаны дырявые… тьфуй! Арапчонок будешь. Так Пушкина звали, а он бесился, как ему не нравилось. Тоже, сука, бабник был ещё тот. Как ты! И тоже писал хорошо. Легко. Как и ты. Ещё бы логики тебе… Вот, да… с логикой проблемы.
– А у тебя есть любимый художник? – сажусь рядом и открываю ему новую бутылку коньяка.
– Ух, ёлки… Ну ты и спросила! Любимый… Да каждый по-своему. Картины – они как дети. Иной раз зацепит и держит… и в душу заглядывает, и радостно, и стыдно одновременно – не объяснить. Мудаки скупают за бешеные деньги работы известных мастеров, хорошо ещё, если на подлинник нарвутся, а сколько шедевров неизвестных за бесценок вокруг… ШЕДЕВРЫ, Тинка! Возьмёшь её в руки, а она дышит, говорит с тобой, светится. А ещё развесят по стенам по тёмным углам и подсветку эту ещё свою заебенят! Вандалы хуевы. Это вообще… прям яйца отрывать готов за такое. Запомни: масло подсвечивают только пидорасы!
– Почему?
– Просто запомни! Картину нужно смотреть при том освещении, при котором она писалась автором! При дневном если свете работал – обеспечь хорошее дневное освещение, окна, блять, проруби! Если при свече художник писал, сука, со свечой встань и смотри! А то подсвечивают они… ДОЛБОЁБЫ. Что? И жлобы. Любимый… Да нет любимых, и каждый по-своему… Ну вот Борисов-Мусатов, например. Такие полутона у него – ебанёшься!.. Мнда… Всё. Иди котлеты ешь, мне поработать надо. Я же должен зарабатывать, чтоб моя девочка ни в чем не нуждалась.
– Я и так не нуждаюсь. Нормально у меня всё. Я и сама работаю, между прочим.
– Всё, иди жри, сказал! Работает она. Питаться хорошо тебе надо. Зелёная вся. Прозрачная. Пиздуй на кухню! Пока все котлеты не сожрёшь, не выпущу! Пиздить тебя буду палкой по спине! Чудовище.