Нет такой боли, которую не смогла бы унять материнская любовь
Я уже не помню, о чем говорила… (У меня немного болит рука, поэтому я иногда останавливаюсь, но проблема в том, что потом все забываю!)
Я сижу в своем привычном кресле – оно стало островом, куда меня выбросила буря судьбы, как останки корабля после урагана. Поделюсь с вами проблемой: я не знаю, кому принадлежит дом, где нахожусь. Я живу здесь уже много дней, а мои дети пропали. Они наведываются набегами, как получится. Вместо них здесь живет чей-то ребенок, который приходит и уходит. Иногда он столько бегает, что это вызывает у меня головную боль. Как бы мне хотелось, чтобы мой Пеппино приехал и забрал меня домой… По правде сказать, я немного боюсь, потому что дом, по-моему, наполнен привидениями. И еще как наполнен. Я слышала, как плакал новорожденный, несмотря на то что все говорят, что его нет. Я видела собаку, a они говорят, что в доме нет собак. Потом я видела старушку, ту самую, которая встает возле двери в ванную комнату и смотрит на меня, когда я сплю. Я ее видела – ну как они могут говорить, что ее нет?
Та женщина, блондинка, – очень добрая, воспитанная, которая иногда готовит мне еду, говорит, что это – мой дом. Да уж, конечно… Хоть этот дом и кажется мне знакомым. Наверное, я приезжала сюда в отпуск несколько лет назад.
Отсюда, со своего кресла, я вижу перекресток и большое красное здание. Они называют его музеем. Еще я вижу небольшой кусок неба. Это небо я точно помню, оно напоминает мне фразу, которая меня смешит: небо у меня на голове!
Уличное движение здесь не прекращается. Мне лично нравится весь этот неаполитанский бардак. Знаю, что я в Неаполе. Я здесь выросла, хоть и не в этом квартале.
Сейчас я не помню, сколько дней осталось до Рождества, а ведь еще нужно довязать свитер… Чем больше я об этом думаю, тем сильнее очередная волна моей тревоги.
Почему у меня такое впечатление, что в доме никого нет? Где мои сестры? Где мама?
Как бы там ни было, я никогда не пойму людей, которые плохо говорят о Неаполе. Неужели есть на свете идеальный город? Нет… Боже мой, почему вы не можете просто наслаждаться городом, где родились, и перестать жаловаться. Мне прямо любопытно, сколько других городов мира могут похвастаться такой же красотой, как Неаполь? Я вас умоляю…
В комнате меня окружают воспоминания всей моей жизни. Это мой дом, даже если они хотят внушить мне, что я здесь только на правах квартирантки…
Как я уже говорила, в это кресло меня выбросило море, и фактически все, что здесь есть, – мебель, домашняя утварь, картины – меня охраняет, как каменистый риф.
Почему у меня такие маленькие руки?
Я хотела бы показать вам свой мизинчик. Тот, что на лево… нет, на правой руке, по-моему. Мама родная, каким он стал маленьким, этот мизинчик! Интересно, почему? Уж не означает ли это чего-то плохого?
На днях я спросила об этом его – того, что всегда приходит меня навестить:
– Извини, ты не считаешь, что у меня слишком маленькая рука? Как по-твоему? Посмотри на эти пальцы…
– Я вижу красивую руку, – ответил он, делая комплимент, который всегда приятно слышать. Но я никому не позволю вводить меня в заблуждение.
– Да, но посмотри на мизинец! Видишь, он стал слишком маленьким?
И тогда он начал говорить. Потому что людям нравится постоянно забивать рот словами и говорить, говорить и говорить… Он даже упомянул какую-то сказку, не помню чью, о какой-то девочке (это должна быть я, если правильно поняла), которая показывала палец какой-то старушке, чтобы та сказала ей, не слишком ли она худенькая. (Вот интересно, уж не имел ли он в виду меня, когда говорил о старушке? Я что, по его мнению, старуха?) Как бы там ни было, мораль истории такова: он сказал, что я должна больше есть. И как вы думаете, что он мне предложил? Сфольятеллу![7] Что оставалось делать: я взяла ее и съела. Потихоньку это вошло в привычку, и, когда однажды он попросил меня показать мизинчик, как это делала девочка в сказке, он заметил, что на моем пальце нет обручального кольца, и спросил:
– А где же твое обручальное кольцо? Ты же никогда его не снимаешь!
Как всегда, я честно ответила:
– Оно мне больше не годно! Должно быть, это вина сфольятеллы…
– О’кей, мама, – ответил он. – Думаю, это моя вина, прости меня, пожалуйста. От сладкого на какое-то время придется отказаться, хорошо?
Нет, не все так просто.
– Хотя бы в воскресенье мне положено, – сказала я.
Он не стал со мной спорить.
Следуя пословице «Куй железо, пока горячо», я бросилась в атаку:
– Прости, пожалуйста, сегодня какой день?
Он начал было что-то говорить, но прервался и посмотрел на меня. Заулыбался, но улыбка была странной: милой и в то же время немного грустной. Потом ответил:
– Надо же, какое совпадение, ведь сегодня именно воскресенье!
Он спустился вниз и вернулся с замечательной сфольятеллой, именно такой, как я люблю!
Я неторопливо съела ее – всю без остатка, не оставив ни крошки. Все это время он смотрел на меня, но вместо того, чтобы радоваться, что я ем, и тому, как мне хорошо, плакал. Он всегда плачет втихомолку – не хочет, чтобы его видели. Сказать по правде, иногда он и плачет, и смеется. Как сейчас, например… Не знаю, почему он так себя ведет: может быть, он потерял маму, а я ее чем-то напоминаю… Как справедливо гласит старинная неаполитанская поговорка: «Нет боли, которую материнская любовь не могла бы унять!» Мне жаль его, потому что он добрый.
На противоположной от меня стене висит икона, писанная на дереве: Богоматерь с ребенком Христом. На ее голове корона, а в руке – ладан. И корона, и ладан серебряные и выполнены рельефно. Это очень старинная икона. Помню, она висела в доме дедушки моего мужа по улице Моргена, в квартале Вомеро. Вот это я как раз помню очень хорошо. Надо бы сходить его навестить, проверить, как он себя чувствует… Наверняка постарел! Если не ошибаюсь, он тысяча восемьсот семидесятого года рождения… Кавалер Луиджи Мария Пагано, инженер и великий человек. Мой муж его боготворил.
В этом доме нет ни одного кирпича, который не рассказывал бы мне свою историю, но как раз в этом и есть проблема: я знаю, что каждый предмет должен мне о чем-то напоминать, но это не так. Я не помню даже, чей это дом. Может быть, это не дом, а пансионат… Не знаю.
У меня такое впечатление, что я провожу здесь отпуск, хоть и не уверена в этом. Иногда мне кажется, что я перелетная птица, потерявшая ориентацию, пока летела над открытым морем. Не знаю, с какой стороны у меня прошлое и куда направлять мысли… В каком порту причалить… Где мое будущее, понимаете? Все вокруг меня перемешалось и стало каким-то вареньем из тревоги и фантазии. Но в то же время я в полном сознании. Как может быть, что это мне не помогает?
Я не могу найти смысла самым простым выражениям, которые, если задуматься, – самые сложные. Например, что значит слово «сначала» или «а пока», «тем временем»? «А пока» – это очень сложно. Я его использую в речи, но оно меня пугает – как будто кто-то передвигается в темноте и при каждом шаге боится поставить ногу мимо. Когда со мной такое случается, сердцебиение усиливается – это пугает меня еще больше, и я хватаюсь за сердце. Именно это я сейчас и делаю. Потому что чем больше думаю об этом, тем сильнее сердцебиение. Аритмия усиливает мое волнение, которое еще больше ускоряет сердцебиение…
Я вообще перестаю понимать что-либо, мне не хватает воздуха, и я почти теряю чувства.
Вот как сейчас, например, я чувствую, что побледнела. Бледная как снег. И не могу подняться с этого кресла. Что же я буду делать? Если буду кричать, случится конец света. Но мне так страшно, что я должна кого-то позвать и попросить о помощи!
Я закричала так, что мой крик мог бы разбить стекла вдребезги. И когда тот самый мужчина вбежал в мою комнату с выпученными от испуга глазами, мне это показалось настоящим чудом. Даже если это именно я кричала, чтобы привлечь к себе внимание, а он откликнулся на мой крик. Я всмотрелась в его лицо и в конце концов узнала: это был мой сын!
– А ты тоже здесь? – спросила я с выражением человека, который упал с небес.
Он повел себя просто отлично и сразу понял, что я – его мать.
– Мама! – сказал он с волнением и взял меня за руку. – Что происходит? Ты хорошо себя чувствуешь?
О, его голос…. Я умиляюсь каждый раз, когда дети называют меня мамой.
– Я должна довязать свитер, – ответила я. – Извини, пожалуйста, но я не могу больше откладывать.
Он рассерженно вздохнул, но пообещал, что скоро принесет мне спицы и шерсть.
– Скоро – это когда? – спросила я.
– Завтра, – ответил он.
Я сделала вид, что поняла. Как бы там ни было, я ясно сказала, что свитер был для Пеппино. Он всегда злится, когда упоминаю Пеппино, но что я могу с этим поделать? Ведь Пеппино – мой жених! Неужели он хочет, чтобы я умерла старой девой?
Я задала этот вопрос мужчине, а он раскричался. У меня навернулись слезы на глаза. Тогда он сменил тон, попросил прощения и даже упал на колени передо мной так, как это делают, когда хотят сделать предложение. Мне показалось, что он даже готов был пресмыкаться передо мной, так неловко себя чувствовал оттого, что расстроил меня.
Taк вот, я уставилась ему прямо в глаза, но чем больше на него смотрела, тем больше размывался его образ. «Ну кто этот человек, который прыгает вокруг меня и столько для меня делает?» – спрашивала я себя и не находила ответа. Человек был рядом со мной, смотрел на меня с выражением, с каким смотрят на Богородицу. Тогда я решила перестать плакать, но мужчина все равно выглядел безутешным. Я еще раз на него посмотрела и вдруг поняла, что это один из моих сыновей.
Совершенно неожиданно я все вспомнила! Было такое впечатление, будто у меня в голове разорвалась какая-то бомба воспоминаний! И тут я в один момент – может быть, от слишком большой радости, что вспомнила все, – начала смеяться. Ну да, должна признаться, меня легко рассмешить. Со мной всегда так было, с самого детства. Со мной и с моей сестрой Линой: даже священник прихода Санта-Мария-дельи-Анджели по Ветеринарной улице выгнал нас из церкви несколько лет назад (тогда еще была война).
– Не приходите больше вместе, – прокричал он нам вслед, – потому что, когда вы вместе, вы смеетесь всю службу и сбиваете меня с толку!
Бедный священник, он очень заикался, пока нас отчитывал. У него были смешные очки с толстенными линзами, напоминающими дно бутылки. Его ноги были длинными, словно у циркового клоуна. Один раз, когда он попытался погнаться за нами, его ноги запутались в рясе, и он упал. Мы же согнулись от смеха, что просто взбесило священника. Если бы он нас догнал – как добрый священник, научил бы нас праведной жизни! Он бы нам задал! Кто знает, мне кажется, у него тоже была болезнь Альцгеймера, потому что он вечно что-то забывал. Скажу по правде, иногда мне вообще кажется, что эта болезнь есть практически у всех. Извините, но у меня сложилось такое впечатление…
Как бы там ни было, я была так счастлива, что снова встретила сына, что у меня вылетели слова, совершенно лишенные смысла:
– Это я, посмотри, я – твоя мать. Ты меня помнишь, узнал?
Я уже и сама поняла, что задавала абсурдные вопросы. И это заставило меня смеяться еще сильнее.
Смех для пожилых людей – ценный ресурс, очень трудно от него отказаться, потому что, когда мы смеемся, как бы плывем по течению, даем свободу и принимаем то, что жизнь пролетела в один миг, как сон, но перестаем постоянно об этом думать.
К счастью, мой сын не был таким же несимпатичным, как тот священник. Он тоже заулыбался. И для меня его улыбка – это солнышко, которое выходит из-за облаков.
Я заметила, что сын как-то странно на меня смотрел. Тогда я еще не знала, что мне придется привыкать к таким взглядам даже со стороны сыновей. Наверное, они думали, что я идиотка или сумасшедшая. Я это поняла: когда люди думают о тебе нечто подобное, у них всегда бывает именно такой взгляд…
Много раз я хотела сказать детям: «Отдайте меня в пансионат, отправьте в дом престарелых и не переживайте! Живите своей жизнью перестаньте ухаживать за мной!»
Потому что знаю, что они наверняка думали об этом… И наверняка им в голову тоже приходила мысль отдать меня в какой-то пансионат и где-нибудь закрыть. В какой-то степени они правы, ведь ухаживать за старухой – нелегкий труд.
Мне не хватало смелости сказать им, чтобы отправили меня в дом престарелых или пансионат.
Я боялась. Делайте со мной что угодно, но одиночества я не переживу. Оно меня уже давно убило бы.
– А ты который из моих сыновей? – спросила я его.
Наконец-то я успокоилась и перестала смеяться. И прежде чем он ответил, постаралась опередить его, чтобы показать свою хорошую осведомленность и добрые намерения.
– Ты Иван?
Он вдруг стал бледнее полотна.
– Мама, Иван – это кто? – спросил он тихим голосом.
– Это один из моих троих сыновей, разве не так?
– Что значит «троих»? У тебя двое детей.
Его лицо выражало разочарование или даже испуг, поэтому я перестала разговаривать. Теперь мне было стыдно: что же я была за женщина, если даже не помнила, сколько детей родила?
В тот же день вечером пришла та молодая женщина – красивая блондинка, наверняка владелица этого пансионата или хозяйка дома. Я ей доверяла, поскольку никого другого здесь не было, а я не у себя дома. Поэтому я набралась смелости и сказала ей, что веду маленький дневник и не показывала его никому, потому что не было смысла: в тот момент я затруднилась бы сказать, куда именно его положила. Я попросила ее помочь мне вести записи, и она согласилась.
– Давайте вы будете мне диктовать, – сказала она, – а я буду все записывать, каждое слово.
Я спросила ее о своих сыновьях, и она ответила, что знает их.
– Всех троих? – спросила я.
– Двоих, – сказала она.
Тогда я взяла ее руки в свои и излила ей душу.
– Никто об этом не знает, но у меня трое детей, только третьего я должна была держать в тайне от всех. Это история, о которой знаю только я. Пожалуйста, не выдавай меня. Я расскажу обо всем, когда наступит подходящий момент. И когда найдешь мой дневник, расскажи об этом моим сыновьям. Они поймут. Ты поняла меня? Мне нужно сейчас отправиться в Петину и закончить свитер для Пеппино.
– Да, понимаю, – ответила она, кивая.
– Значит, выслушай меня, потому что я боюсь, что все обо мне забудут! Что меня вычеркнут из жизни. Что будет так, будто меня никогда и не было на свете. Понимаешь, о чем я говорю?
Она улыбнулась мне и кивнула:
– Да, сеньора, понимаю…
Я тоже кивнула головой. У меня наворачивались слезы при мысли, что все обо мне забудут!
– Даже я сама скоро забуду, кто я. И то же самое сделают мой муж Пеппино и сыновья. А меня здесь задерживают, в этой деревне в горах, а на улице идет снег, и вокруг война, а я не могу вернуться в Неаполь!
Я перешла на крик, продолжая держать ее руки в своих, – когда держишь человека за руки, он более серьезно и сосредоточенно воспринимает все, что ты говоришь.
– Синьорина, – сказала я со слезами на глазах, – ты должна мне помочь. Я прошу тебя об этом, как если бы была на месте твоей матери. Не позволь, чтобы все обо мне забыли… Тебе они поверят. Расскажи им, ведь ты молодая. Расскажи всем, что Сара не была старухой, выжившей из ума! И не была бедной сумасшедшей, которая даже не знала, сколько у нее детей! Если у меня не получится написать дневник, если я умру сегодня ночью, если стану животным, которое ест руками, или бревном с глазами, ты должна рассказать обо мне. Скажи моим сыновьям, что я их любила и всегда, до самого последнего вздоха, молилась о них, только о них, не о себе! Сарина не была ни маразматической, ни сумасшедшей. В свое время она была молодой и счастливой женщиной, обожала свою жизнь даже тогда, когда она была тяжелой! Запомни, пожалуйста, мое имя, запиши его где-нибудь. Меня зовут Сара Г., год рождения тысяча девятьсот двадцать шестой. Я была членом организации «Молодая итальянка» и всегда делала то, что необходимо, никогда не отступая! Мне говорят, что у меня болезнь, выедающая мозг. Что рано или поздно я буду похожа на побитую собаку. Вот тогда ты вспомни, пожалуйста, мое имя и расскажи всем мою историю.
Расскажи ее моим сыновьям и пусть все знают, что я была человеком!
Если мне не удастся выздороветь, если мы больше никогда не увидимся, умоляю тебя, возьми мои рукописи, те немногие записки, что мне удалось написать самостоятельно, и, если кто-то спросит обо мне, расскажи им всю правду. Только правду… Когда будешь ездить по миру, даже если тебя не будут спрашивать, пожалуйста, останови кого-нибудь на улице и расскажи им, что Сарина никогда не была трусихой или собакой и у нее никогда не было страха перед смертью, потому что она прожила свою жизнь и была счастлива всем, что имела. Расскажи, что она боролась и приложила все силы, чтобы не стать обломком гнилого дерева, сидящим в кресле. Прошу тебя, запиши мое имя, не позволь, чтобы я исчезла просто так.
Мне хотелось еще что-то добавить, может быть, как-то лучше все высказать, но я уже не могла себя сдерживать. Я расплакалась и закрыла лицо носовым платком. Женщина обняла меня и укачивала, будто я была маленькой девочкой.
Когда вечером меня уложили спать, я чувствовала себя очень одинокой. Опустошенной. И совсем не помнила то, что делала в течение дня. Когда в комнату кто-то вошел, я так и не поняла, кто это был, но он спросил у меня тихим голосом: «Все в порядке?» Потом, как будто так и надо, уселся в кресло в моей спальне, закутался в плед и сказал, что тоже будет спать. Из вежливости я ответила, что все в порядке. Меня радовало, что он тоже спит в моей комнате, так я чувствовала себя спокойнее.