Full moon afterparty
Заходя в отель к Олесе, Артур пополнил свою копилку еще одним поучительным опытом соприкосновения с соотечественниками. В коридоре он был буквально вмят в стену безапелляционно шествующей массивной женщиной за пятьдесят с выражением лица «Крым наш!» Артур ничего не имел против Крыма, но такое выражение обычно сопровождалось массой неприятных побочных эффектов. Не реагируя на его вежливые попытки поздороваться по-русски, женщина, сохраняя индифферентно-агрессивную мимику и слегка потрясая при ходьбе жирными складками щек, патетическим жестом отодвинула Артура в своем победоносном и неумолимом продвижении к столовой.
Он уже начал думать, что безотказно работавший до сих пор инстинкт распознавания соотечественников на этот раз все-таки дал сбой, однако добравшаяся до столовой, тетка разрешила все сомнения протяжным выкриком: «Люююб! Там опять капусту дают?»
Артур давно наблюдал за повадками руссо-туристо за рубежом и даже составил что-то наподобие классификации – для внутреннего пользования. Экспансивный пенсионный типаж был достаточно распространен в отелях Паттайи и водился на Пхукете, но на Самуи и Пангане являлся относительной редкостью. С другой стороны, именно он был нарасхват у «групповодов», поскольку сочетал в себе все мыслимые для туриста достоинства: группировался стайками, был достаточно баблист, плюс ко всему склонен расставаться со своими деньгами по самым нелепым поводам. Это позволяло жить немалому числу его знакомых. Среди которых, как выяснилось, оказалась и Олеся, специализировавшаяся на экскурсиях в сафари-парк, фотосессиях с попугаями, водопадах и слоновьих обливаниях.
Олеся, как обычно в это время, сидела на ресепшн, уткнувшись в планшет в ожидании своей группы. Обогнув столовую, из которой всё еще доносились звуки перебранки теток, он устремился к ней и, приобняв руками сзади, чмокнул в поднявшийся к нему высокий загорелый лоб.
Вчера они были с Олесей на Shiva Moon Party. И почти сразу же достаточно неуклюже ускользнули с этого мероприятия – чтобы затем, после спонтанного бурного секса, обнявшись, несколько часов лежать под светом звезд на плавучем плоту в счастливо попавшемся на пути приотельном бассейне, рассказывая друг другу о глубоких переживаниях детства. Именно тогда он впервые ощутил, что смог передать кому-то в словах идею о том, как меняется с возрастом глубина восприятия реальности.
– Понимаешь, – говорил Артур, облизывая губы после долгого, невероятно сочного поцелуя, – жизненный мир каждого человека окаймляется воспоминаниями о пиковых, эталонных состояниях: радости, грусти, восхищения, боли. Обычно почти все они приходятся на детство. Для того чтобы узнать кого-то по-настоящему, самый надежный способ – услышать рассказ об этих маячках, отмечающих границы его эмоциональной ойкумены.
– Расскажешь что-нибудь про себя? – улыбнулась Олеся.
– В моем детстве был такой эталонный вечер: мы просто лежали теплым августовским вечером на зеленой лужайке в парке с приятелем после игры и смотрели на небо. А там… там догорал закат и носились стрижи. Несколько десятков маленьких, быстрых стрижей. Они постоянно верещали. Точнее, даже не верещали, а… ну, знаешь, как обычно это у них происходит. Попискивали… По-своему, по-стрижиному. Легко и напевно.
Вечерело, плавно заходило солнце, тихо работали поливальные машины, сбрызгивая невысокую зеленую травку, что-то неуловимо-пряное витало в воздухе, воспаряя своими неоднородностями к легким перистым облачкам – и всё это сливалось в такую упоительную, насыщенную привкусами детских надежд и мечтаний, квинтэссенцию летнего вечера, что, казалось, стоит только захотеть, помечтать чуть-чуть глубже, сильнее – и можно будет прямо так, не убирая из-под головы скрещенных рук, оторваться от теплой, напоенной ароматами лужайки и устремиться в это догорающее фиолетовым пурпуром небо, раскрывавшееся перед распахнутым детским сознанием смутным, но несомненным обещанием радости и счастья.
А главное – никаких подозрений в том, что обещание это может не реализоваться, в тот момент не было. То есть абсолютно. Было совершенно непонятно, что в этом мире может отнять у меня возможность переживать такие глубокие и наполненные моменты: завтра, послезавтра – каждый день. До конца жизни. Совершенно ясно ощущалось, что ни от кого больше они не зависят и ничего особенного не требуют. Для радости нужен только я – и мир. Наверное, в осознании этого обстоятельства и кроется большая часть загадки детского счастья.
– Красиво, – протянула Олеся. – У меня было что-то похожее, почти по тому же сценарию, только на стадионе зимой. Мы с подругой лежали на льду, прямо там, где упали, хохоча от радости – не снимая коньки, и смотрели, как снежинки падают с неба хлопьями, почти неотличимые от звезд в вышине. Мда… А уже через полгода трудно было вспомнить, реально ли вообще это было – или во сне привиделось. А через пять лет, к моменту окончания школы, при всем желании уже невозможно было пережить ничего похожего. Иногда я думаю, где предел этого внутреннего полураспада? Время неумолимо тащит меня дальше, проходят годы – и вот уже одноклассница, с которой нас объединяло это чудо, начинает выписывать газеты с заголовками «Свойства пророщенной пшеницы: о чем молчат диетологи» и погружается в затяжную борьбу с безденежьем, безмужеством и целлюлитом, а я вот всё не могу успокоиться, мотаюсь по разным странам, ныряю, прыгаю с парашютом… И ради чего? Ради того, чтобы пережить еще раз хотя бы близко то, что было тогда, на катке в детстве, таким простым и естественным.
– Думаешь, адреналин и другие страны действительно помогут это вернуть? – спросил Артур.
– Конечно, нет. Но надо же что-то делать. Не отращивать же филейные части, лежа на диване.
– А как по-твоему, кто-нибудь знает по-настоящему, что с этим, как ты говоришь, полураспадом можно сделать? Я имею в виду, по-честному. Навсегда.
– Не знаю. Наверное, психологи. Ты знаешь?
– Эммм… А если бы знал, как я мог бы передать тебе это? – состроил озадаченное выражение лица Артур.
– Ну, может быть, просто объяснить? – приподнялась над ним на локте Олеся.
– Ты можешь объяснить, как ты сейчас пошевелила своими прекрасными губками, произнося это?
– Просто захотела и пошевелила. Что здесь такого?
– А если бы я не умел шевелить своими и просил бы тебя растолковать, какое именно усилие надо предпринять, чтобы так здорово это делать?
– Ага… Вот ты о чем, – нахмурившись, произнесла Олеся. – То есть ты хочешь сказать: существует некое незаметное окружающим внутреннее усилие, с помощью которого можно вернуть в жизнь радость и яркие краски детства?
– Может быть. Однако в реальности всё гораздо сложнее. Для начала неясно даже, в чем именно состоит проблема: и было бы неплохо уверенно понять, что же отнимает у нас возможность просто воспринимать всю жизнь – так, как в детстве?
– Время. Время…
– Ну, время идет, а мир не особенно меняется. И стрижи, и лужайки, и зимние ночи прекрасно существуют себе до сих пор. Меняемся мы. Наше восприятие. И было бы здорово честно ответить себе, в чем и как именно.
– Я-то думала, ты сейчас просто скажешь, что делать – без теорий. Упражнение какое-нибудь дашь. Или мантру, – улыбнулась Олеся.
– Можешь считать мой вопрос мантрой, – парировал Артур. – Которую надо повторять. Без обзорного взгляда с высоты, который дает ответ на него, невозможно даже опознать проблему – что уж говорить о решении?
– Хорошо. И что же распадается в нас со временем?
– Ты правда хочешь сейчас поговорить об этом? Предстоит то, что ты называешь страшным словом «теория».
– А почему нет? Нам хорошо: не жарко, не холодно, свежая звездная ночь. До следующего секса все равно еще как минимум надо отдохнуть. А я уже сто лет не говорила ни с кем так умно по-русски…
После очередного поцелуя Артур переложил Олесю к себе на грудь головой и, поглаживая, продолжил:
– Хорошо. Тогда давай начнем с разницы между количественным и качественным описанием реальности. Вот скажи, какого цвета этот фонарь на крыше отеля?
– Красного. Хотя, может быть, немного отдает в оранжевый. Но скорее красный.
– Ладно, я согласен – красного. И учитывая то, что мы друг с другом полностью солидарны, как ты считаешь, одинаково ли мы воспринимаем этот красный цвет?
– Наверное, нет. Опять же, у каждого свои нюансы, оттенки. Оранжевый, наверное, не просто так у меня прозвучал.
– Давай проведем мысленный эксперимент. Представь на секунду, что на самом деле я вижу этот красный так, как ты видишь зеленый. То есть визуальное восприятие этого красного у меня полностью соответствует восприятию зеленого у тебя. Как ты могла бы это проверить?
– Задать тебе вопрос про цвет. И если у тебя будет «зеленый» там, где у меня должен быть – «красный», значит, вуаля! – с расстановкой произнесла Олеся.
– Но у меня все время будет звучать «зеленый» там же, где и у тебя. И «красный» тоже. Я не дальтоник и неплохо различаю цвета. Ответы каждый раз будут безошибочными. Честное слово.
– Ага. То есть мы оба будем смотреть на зеленый, называть его «зеленым», но видеть по-разному? – подняла бровь Олеся.
– Именно. Так же с красным, синим, черным и всеми остальными цветами. Как ты могла бы узнать о том, как на самом деле я их вижу?
– Хм… Наверное, никак. Если не смогу забраться к тебе в голову каким-нибудь чудодейственным способом. И ты хочешь сказать, что в реальности видишь красный так, как я зеленый?
– Совершенно необязательно. Я хочу сказать, что, не получив доступа к моим мыслям и восприятию, ты этого просто не узнаешь. Вполне вероятно, что я вижу красный так, как ты никогда и ничего не видела. Что само понятие «видеть» и понятие «цвет» для тебя имеют другое значение. То же верно и в обратную сторону. Я не могу с уверенностью представить твое восприятие самых обычных цветов.
– Интересно…
– Следующий шаг, – продолжал Артур. – Как ты полагаешь, всё это относится только к цветам, или также к звукам, запахам и ощущениям со вкусами?
– Наверное, ко всему относится. Получается, даже нюхая и слушая одно и то же, мы на самом деле чувствуем и слышим внутри совершенно разное?
– Проблема настолько глубока, что даже трудно определить, одинаковое или разное мы видим, чувствуем и слышим. Если нет одного субъективного лекала, которое мы могли бы прикладывать к сознаниям разных людей, то как это узнать?
– Действительно, сложновато. Но погоди, есть же разница в восприятии людьми картин, подборе одежды. Вот, например, Машка постоянно здесь, в Тае, носит зеленое с оранжевым. А мне это сочетание кажется дико аляповатым, – задумчиво протянула Олеся.
– Да, вопросы эстетики и вкуса – это косвенный способ убедиться в том, что отличия в субъективном восприятии – qualia, как это принято называть, – между людьми, по всей видимости, все-таки есть. Но, как ты понимаешь, не прямой и не до конца убедительный. А теперь еще один шаг вперед – а есть ли такое лекало для сравнения разных восприятий у тебя для себя? В рамках твоего, отдельно взятого, сознания? – задал вопрос Артур.
– Наверное, да. Это воспоминание. Я же могу вспомнить, как всё выглядело раньше – и сравнить с тем, как выглядит сейчас.
– Да? А ты уверена, что воспоминания эти реальны? И не содержат в себе искажений? Особенно относительно того, что не передается в словах, например, конкретного способа видеть цвета? Ведь, как мы выяснили, точное восприятие тобой цвета в понятие «красный» или «синий» запихнуть невозможно. Помнишь, что ты говорила про школу и ускользающие способы ощущать мир?
– То есть ты хочешь сказать, что мир, который я вижу, в действительности полностью создается в моей голове и не имеет никакого отношения к реальности? – вскинула на Артура взгляд Олеся.
– Ну почему, к реальности-то он как раз имеет определенное отношение. Важно лишь понять, какое. И что именно называть «реальностью». Если даже красный цвет мы можем воспринимать совершенно по-разному, представляешь, как все непросто с таким высокоабстрактным понятием?
– У тебя прямо-таки талант объяснять простые вещи через сложные… С другой стороны, и поспорить трудно. Как-то так оно всё и устроено. Удивительнее всего то, что ты это передаешь словами. При этом говоришь, что язык – постоянно подводит, и вообще ненадежный и постоянно обманывающий нас союзник. Не похоже ли это на противоречие? Как мы тогда сейчас понимаем друг друга? – чмокая Артура, промурлыкала Олеся.
– Опять же, полезно уточнить, что такое язык. И в каком именно смысле мы друг друга понимаем. Можно сказать, что существует несколько языковых уровней. На первом – наименее детализированном – язык используется для того, чтобы обеспечить бытовые взаимодействия. Это так называемый конвенциональный язык. Например, если бы мы с тобой переходили дорогу, и я бы сказал «красный», этого было бы вполне достаточно, чтобы обеспечить «деятельное понимание» и не умереть под колесами неожиданно налетевшей машины. При этом всем участникам коммуникации по большому счету не важно, что именно там видит или чувствует внутри другой. Поверхностное понимание достигнуто – и нормально.
На втором уровне – который у нас с тобой неплохо выстраивается сейчас – уже осуществляется попытка пробиться к «внутреннему языку» другого, то есть описать структуру эмоциональных состояний и восприятий. Настолько точно, чтобы можно было потом с помощью описания помочь другому пережить нечто, близкое к тому, что переживаешь ты. Правда, без особой уверенности в результате.
И наконец, язык третьего уровня – это сам внутренний, или «индивидуальный», язык твоих мыслей и состояний. В некотором смысле ты постоянно общаешься на нем с собой. Например, для того, чтобы вспомнить или представить что-то. Именно он дает тебе произвольность, позволяющую закреплять для себя смыслы, переживания – и потом возвращаться к ним. Внутренний язык настолько глубок и реален, но при этом незаметен и повседневен, что передача на нем означает прямое воспроизведение в твоем сознании того, что имелось в виду. То есть ты просто видела бы, чувствовала и слышала в абсолютной точности все транслируемые с его помощью мыслеформы. И, вполне вероятно, даже без возможности определить, твои это мысли или чьи-то, индуцированные со стороны. Но опыта достижения такой глубины у обычных людей просто нет.
– Ты опасный человек, Артур, – вздохнула Олеся, подгибая колени и поправляя пляжную подстилку, наброшенную на ноги. – Пойдем уже из бассейна, становится прохладно…
…Вот и сейчас, несмотря на то, что ресепшн после завтрака буквально оплывал от жары, на ее ногах, полулотосом сложенных на диванчике, лежало белое отельное полотенце – у Олеси под кондиционером постоянно что-то подмерзало. Каждая их встреча неизменно сопровождалась элементами борьбы с прохладой: то утренней, то ночной, то вечерней – при том, что сам Артур скорее радовался возможности избавиться от вездесущего зноя.
– Привет, солнце. Ты сегодня во сколько освобождаешься? – спросил Артур.
– В районе семи. У меня экскурсия на ферму слонов.
– Опять животноводство? – улыбнулся Артур. – Ко мне вечером заскочишь? Я уже к этому времени буду свободен.
– Постараюсь. Не знаю пока, как там после сложится.
– Постарайся. Ты ведь в курсе, что сегодня Фул Мун Пати? Поедем?
– В курсе. Очень-очень постараюсь. Ну всё, чмокки. Возвращается моя паства из столовой.
Лучезарно улыбнувшись возвращающейся из столовой группе тёток с детьми, Артур отошел – вот уже месяц они с Олесей время от времени встречались у него в домике, поскольку сама она жила с соседкой, но переезжать к нему по каким-то своим причинам насовсем не хотела. Пока Артура это устраивало.
За это время у них даже успела сформироваться своеобразная традиция – после секса гулять по берегу моря и беседовать о разных вещах под звездами. В основном, после общетеоретического начала, задаваемого Артуром, разговор плавно перетекал на непростые взаимоотношения Олеси с мамой и подругами и другие психологические заморочки. Эти прогулки на некоторое время приводили Олесю в сбалансированное состояние, позволявшее, в зависимости от степени удовлетворенности, относительно спокойно идти спать либо к Артуру, либо к себе.
Упорное нежелание Олеси окончательно переезжать до поры до времени было темой необсуждаемой. Поэтому Артур и не пытался её форсировать, решив, что всё так или иначе образуется само собой – к лучшему…
– Good luck! – сказал напоследок дилер, сверкнул белками глаз и удалился.
Стафф добывался на Ко-Пангане достаточно нетривиальным образом: надо было просто подойти к ближайшему парню в дреддах и улыбнуться. Присутствующая в больших количествах повсюду полиция как бы понимала, что Full Moon Party без веществ – всё равно, что Ленин без кепки, но смотрела на это сквозь пальцы, справедливо полагая, что не стоит подрывать основу туристического процветания острова. Подразумевалось, что веселящаяся молодежь на пляже ведет себя таким специфическим образом из-за пресловутых алко-«magic buckets».
При осуществлении всего комплекса мероприятий по добыче стаффа в Таиланде Артуру почему-то неизменно вспоминалась старая советская игра «Электроника ИМ-03: Тайны океана» про подводников, которые, ускользая от щупалец огромного кракена, потихоньку подворовывали глубоководное золотишко. Судя по выражению на пиксельной морде моллюска, ему и без акванавтов было непросто, да и щупальца отрастали слишком медленно для того, чтобы всерьез кого-то поймать. В общем, интернациональному психоделическому движению на Пангане на некоторое время удалось достичь определенного баланса интересов с правящей политической системой. К вящему коррупционному удовольствию каждой из сторон.
К сожалению, не везде кракены были так сговорчивы – на Гоа, по его наблюдениям в последние годы, наоборот, неуклонно нарастала обратная тенденция «давить и не пущать»: с каждым годом индийское государство становилось всё более и более милитаризированным, а полиция – все жестче и злее по отношению к иностранцам. В Таиланде же, несмотря на обилие американских фильмов, повествующих о жестокости и засилии полицейского произвола, эволюция скорее протекала в обратном направлении. Артур задумался, почему это так.
Действительно, в конце 90-х вышла целая плеяда голливудских муви – «Пляж», «Разрушенный дворец» и т. д. – цель которых, похоже, заключалась в том, чтобы отучить американское население от отдыха в Таиланде и переориентировать его на «родные» Гавайи и Филиппины. Учитывая, что до этого времени Тай был союзником США – достаточно вспомнить о том, что разврат и грязь, ставшие своеобразной визитной карточкой Паттайи, явились последствием дислокацией там военно-морских баз в 60-70-х, с которых стартовали вертолеты и корабли в период вьетнамской войны – должно было произойти что-то существенное, но, как и все серьезные события, малозаметное со стороны, что и охладило отношения между двумя государствами ближе к концу века.
Однако это охлаждение определенно пошло Таиланду на пользу: в отличие от тех же Филиппин, в которых молодежь поголовно мечтала свалить в Штаты, тайцы за пределы своей страны особенно не стремились – в стране действительно было хорошо, и уезжать отсюда совершенно не хотелось. В очередной раз благодаря мудрости тайских дипломатов Сиам сумел невредимым проскочить между щупалец мирового гегемона и сохранить обретенное золотишко. Вместе со своей нативной культурой, религией и расслабленно-созерцательным отношением к жизни…
То ли стафф оказался на этот раз каким-то специфическим, то ли физиологическое состояние как-то странно наложилось на внешнюю суету и неистовый хоровод огней, но Олеся, обычно любившая надолго зависать на подобных вечеринках, уже через 30 минут после начала танцев запросилась в тишину и уединение.
Отель, в бассейне которого они так удачно провели ночь в прошлый раз, на этот раз был заполнен людьми, ярко освещен и тщательно охранялся. В результате, потыркавшись некоторое время по шумным окрестностям Хаад Рина, они осели в кафе под названием «Better than sex», куда долетал только отдаленный «тынц-тынц» – выцветший отголосок безумия, творящегося на пляже. Зато из этого заведения открывался прекрасный вид на по-настоящему полную луну и всю тяжесть тел, вне зависимости от их состояния, были готовы принять на себя невероятно удобные пуфы.
Здесь Олесю и накрыло. Артур же напротив, ощущал традиционный в таких случаях эмоциональный подъем и бодрость мысли. Весело и искрометно подшучивая над окружающими их персонажами, он почувствовал, что Олеся начинает уплывать куда-то в тёмные и мутные глубины своих проблем и рискует совсем утонуть, если не поддержать словесными опорами слабеющий огонек ее мысли и не придать эмоциям правильный вектор.
– Помнишь, в прошлый раз в бассейне мы говорили о качественных различиях к восприятию реальности? – неожиданно-серьезно спросил он.
В ответ Олеся неопределенно, но скорее утвердительно боднула головой воздух.
– Так вот, я думаю, сейчас, в этом состоянии, тебе очевидно, что qualia отличают не только одно сознание от другого, но и разные состояния одного и того же сознания во времени.
Олеся перевела остекленевший взгляд на отблеск луны на поверхности моря, и Артур, ничуть не смущаясь, продолжил:
– Так вот. Я предлагаю для удобства называть то, что отличает именно это состояние, именно этот момент, нуминозностью. Нуминозность – это аспект восприятия мира, обладающий неповторимостью. Это определенный способ смотреть, чувствовать, вдыхать аромат реальности, по которому ты могла бы опознать, кому именно принадлежит восприятие, если бы каким-то чудом смогла оказаться в голове у другого. А находясь в своей голове ты опознаешь по нему конкретный момент, в который это восприятие имело место.
Получается, что способ восприятия является действительно непередаваемым с помощью обычного конвенционального языка и абсолютно запредельным для другого человека – в своей нуминозной части. А вот в структурной своей части он вполне передаваем – и это в действительности происходит: с помощью книг, фильмов, музыки. Искусства в широком смысле.
Олеся с трудом разлепила губы, стараясь сделать интонацию вопросительной:
– И?
– Нуминозным вполне можно также назвать сложный интегративный фон, который называется «духом эпохи». Например, научно-фантастические советские психоделические мультики 70-х или шпионско-патриотические фильмы 80-х выступают чистой нуминозностью для западного человека – потому что порождающая их структура восприятия построена на совершенно иных принципах, резко отличающих феноменологический мир homo soveticus от любого другого, и сами эти фильмы ее не проблематизируют, не стремятся объяснить, а просто подразумевают. А иногда и гипертрофируют, используя и доводя до художественного совершенства: ведь супервысокотехнологичный конспиративный совок, вполне вероятно, в реальности не существовал в восьмидесятых нигде, кроме сознания зрителя, в голове которого еще долго звучала музыка Эдуарда Артемьева после просмотра сериала «ТАСС уполномочен заявить». Это станет еще более очевидным, если рассмотреть особую трансцендентность советского космоса, составляющую фон мультфильмов наподобие «Фаэтон – сын Солнца». На примере структурной нуминозности такого рода, разделяемой некоторой группой, можно легче понять идею нуминозности личной, для которой нет общего языка и других средств передачи.
Артур коротко взглянул на молчащую Олесю и продолжил:
– И вот о чем я, собственно, хочу сказать: что если глубина и уникальность этой нуминозности определяет ценность отдельно взятого человеческого существования? Ведь именно она является абсолютным различителем, индивидуализирующим каждого. Всё, что сделано тобой в жизни, но не запечатлело на себе отпечатка твоей нуминозности, с таким же успехом могло быть сделано кем-то другим, а значит, не является по-настоящему и неоспоримо твоим, неотъемлемым от тебя вкладом в реальность. Понимаешь?
Олеся медленно кивнула. Остановившийся взгляд и расширенные зрачки говорили о том, что всё сказанное воспринимается достаточно глубоко.
– Продолжай, – прошептала она.
– Получается, что любой субъективно значимый смысл, способный индивидуализировать тебя как человека, неизбежно связан с запечатлением этой нуминозности, то есть… творчеством. А что такое творчество? Творчество – это создание новых структур. Нуминозность это основа любого творчества, его порождающий базис, который выражается в музыкальных, художественных, социальных и каких угодно еще структурах. Ну или не выражается – и тогда реализуется только внутри ума.
– Значит, по-твоему, жизнь всех, кроме творцов, бессмысленна? – Олеся на глазах оживала и приходила в себя.
– Конечно, нет. Бывает, она просто не является реализацией нуминозного проекта. И если это не так, то придание своим действиям уникального смысла и будет являться творчеством. Чтобы проще это понять, давай рассмотрим пример со строительством отеля. Вот, смотри, какой красивый стоит, – Артур показал рукой на ломаный, причудливо искромсанный прожекторами силуэт ближайшего крупного здания. – Скажи, что нового привнесли в мир, создали рабочие, которые его строили?
– Наверное, кирпичи, – предположила Олеся.
– Нет, кирпичи создавались на заводе. И рабочие всего лишь перекладывали их из одного места в другое, скрепляя раствором, который тоже произведен не ими. А бригадиры – что создали они?
– Не знаю.
– Хорошо, есть ли кто-то, кто гарантированно создал что-то своё, воплотив его в мир с помощью этого отеля?
– Архитектор?
– Да! Именно. Архитектор, – кивнул Артур. – А что именно он создал?
– План, проект.
– Умница! План-проект. И в том случае, если он не был слямзен под копирку у коллег по цеху, а действительно содержал в себе элементы нового – это и было проявлением творчества архитектора. В результате сейчас мы с тобой возлежим на пуфах и обсуждаем его. Итак, творческим при строительстве здания является создание нематериальной структуры – проекта, по которому оно затем возводится. Не перетаскивание кирпичей из одной кучки в другую – это уже действия по воплощению, – а именно акт появления нового, произошедший в сознании конкретного человека. В строгом смысле ни одной частицы материи мы не можем просто создать из ничего, мы способны только перемещать их и бесконечно рекомбинировать. Единственное, что мы можем сотворить по-настоящему, что целиком является проявлением нуминозности – это мысль, структура, план, проект. В общем, нематериальное. Абсолютно то же самое верно и в отношении жизни в целом.
– Тогда я себя чаще всего ощущаю не архитектором и даже не инженером-проектировщиком, а вахтершей на складе воспоминаний своей жизни, – с мрачной улыбкой пошутила Олеся.
– Что тут можно сказать? Значит, можно начинать с творчества по их каталогизации, – улыбнулся Артур. – А потом двинуться дальше, преодолев причину недоверия к своей нуминозности и страха её раскрыть.
– А как её раскрыть?
– Объяснить, тем более словами, при всем желании никто тебе не сможет – это же твоя нуминозность. Можно сказать, твой личный квест, и надо его просто взять и пройти. Однако один бессмысленный совет дать все-таки можно: попробуй представить себе жизнь как вдох. Невероятно глубокий, затянувшийся сладостный вдох перед неминуемым погружением в смерть. Упоительную попытку втянуть в себя, вобрать весь кислород, которого потом уже никогда не будет…
Олеся, забавно вытаращив глаза, начала со свистом набирать полный рот воздуха, по-хомячьи округлив щеки, а потом резко выпустила его и со смехом закашлялась. Это было настолько нелепо-точным соответствием метафоре и одновременно действительно содержало в себе неиллюзорное проявление пресловутой нуминозности, что Артур буквально растянулся на своем пуфе от хохота. Ржач и конвульсивные подергивания продолжались накатами у обоих еще несколько минут – афтепати определенно удалось.