Владимиру Крупину
Не в те ль времена Святослава
В моем древнерусском краю
Я вижу,
Как мальчик кудрявый
Бежит босиком по жнивью.
Бескрайней подхваченный волей,
Держа в узелочке обед,
Бежит он по желтому полю,
Которому тысячи лет.
Известно уже мальчугану
Зловещее слово – война.
Отец его —
В битве с врагами,
Мать – в поле
с темна до темна.
Той давней,
Но памятной яви
Я, видно, забыть не смогу.
Не я ли тот мальчик,
Не я ли
В страду к своей маме бегу?
Не я ли тем августом ясным,
Хоть ростом всего с полснопа,
Стараюсь завязывать свясла
И ставить снопы на попа.
Не я ли,
У дня на изломе,
Колосья зажав в кулаке,
Уснул в золотистом суслоне,
Как в сказочном том теремке.
И мать,
моя матерь-Россия —
Солдатка,
горюха,
вдова —
Над будущим пахарем-сыном
Склонилась в слезах у жнитва.
Уж каркал ворон над Россией,
Когда отец мой
До зерна
Посеял поле ржи озимой.
И позвала его война.
И всколосилась даль сквозная
В четыре звонкие конца!
Когда косили рожь,
Отца
Скосила пуля разрывная.
Но каждый год,
Но каждый год,
Поднявшись нивой животворной,
Земной вершат круговорот
Отцом посеянные зерна.
Дождливой ночью на глухом лугу
В потемках мы заканчивали метку.
Отужинавши с мамой всухомятку,
Заночевали мы в своем стогу.
Она вздыхала рядом, не спала,
И говорила с радостью усталой:
– Ну, вроде направляются дела, —
И под ноги мне сено подтыкала. —
Теперь Краснухе есть у нас сенцо.
Намаялся? Жидка еще силенка.
Эх, вот метали мы с твоим отцом…
Был годовалый ты, как похоронку…
Конечно, не запомнил ты его…
Накатывалась сладкая дремота,
Сквозь дождь
кричала чернеть на болоте.
Но я уже не слышал ничего.
Под опасливые вздохи
Мчимся в поле, чуть заря.
В сумки школьные гороху
Набираем втихаря.
С клеверища лезем краем,
По замежьям хоронясь.
Караулят поле – знаем.
Да поймай попробуй нас!
Для обману – как ни ловок,
Вдруг нарвешься, попадешь —
Красных клеверных головок
Вперемешку накладешь.
И до дому – впробегутки
Да с оглядками, дрожа, —
Ведь шутить не будут шутки
С нашим братом сторожа.
На деревне – голодуха.
Жарит зной.
Нейдут дожди.
Бригадир вздыхал Федюха:
«Недороду нынче жди».
И лепешки в эту пору
С черным куколем пекут.
И гороховое поле
Пуще глазу стерегут.
Мне – шесть лет.
Сестре – двенадцать.
Нам бы из поля уйти,
Нам до дому бы добраться,
Наши сумки донести.
И сестра меня торопит —
Дома будет что поесть.
Только слышим сзади – топот!
Догоняют. Так и есть!
Мне бы скрыться, провалиться
Хоть сквозь землю от него,
Словно в сказке, превратиться
Мне в козленочка того.
До деревни – двои гоны,
До дому – подать рукой,
Только нас он все ж догонит
И обыщет, гад такой!
И теперь уж не до сказок.
Я от ужаса реву.
Вот с коня объездчик слазит…
Все из сумок – на траву!
Так и вышло. Без гороха
Мы в слезах домой бредем.
Не во дни царя Гороха,
А в году сорок седьмом.
…Вдруг опять во сне затопит
Детским ужасом меня.
Убегаю.
Сзади – топот,
Топот страшного коня!
И был я, радуясь находке,
Счастливым самым из людей,
В пропахшей сбруей конюховке
Читая клички лошадей.
Сияли в сумраке прогорклом
Слова, как детские года:
Соловушка, Ромашка, Зорька,
Береза, Иволга, Звезда.
Ах, конюх Федор свет Иваныч,
Меня, бездомного, согрей
И четвертинку, глядя на ночь,
За наше сретенье разлей.
Я закурю твоей махорки,
И поплывут, сменив места, —