Марцио пригласил господина с красным лицом войти в кабинет к графу, который ждал его, стоя, и только-что увидел его, поклонился с большею любезностью, говоря:
– Добро пожаловать, князь: в чем можем мы вам быть полезны?
– Граф, мне нужно поговорить с вами, только тут есть лишний.
– Марцио, выйди.
Марцио, поклонившись, вышел. Князь пошел вслед за ним, чтоб удостовериться, что он хорошо закрыл дверь; задернул занавеску и потом подошел к графу, не мало удивленному всеми этими предосторожностями. Граф попросил его сесть и, не делая ни малейшего движения, приготовился слушать.
– Граф! теперь Катилина начнет свою исповедь. Но прежде всего скажу вам, что, уважая в вас человека с сердцем и умом, могущего помочь и советом и рукою, я обращаюсь к вам и за тем и за другим, и надеюсь, что вы мне не откажете.
– Говорите, князь.
– Моя бесстыдная родительница, начал князь тихим голосом: – своим развратом позорит дом мой, и частию и ваш, как состоящий в родстве с нашим. Года, вместо того чтоб потушить, разжигают только в её старых костях позорное сладострастие. Огромный доход, доставшийся ей по распоряжению моего глупого отца, она расточает с своими гнусными любовниками. По всему Риму ходят на нее памфлеты. Я вижу насмешки на всех лицах; куда бы я ни пошел, я слышу оскорбительные речи… Кровь кипит в моих жилах… Зло дошло уже до такой степени, что нет другого средства, кроме… Ну, скажите мне, граф, что мне делать?
– Светлейшая синьора Констанция ди-Санта-Кроче! Да в своем ли вы уме?.. Полноте. Если вы это говорите, чтоб посмеяться, то я вам советую выбирать шутки поприличнее; если же вы говорите серьёзно, то убеждаю вас, сын мой, не поддаваться искушениям дьявола, который, как отец лжи, смущает умы коварными образами…
– Граф, оставимте дьявола в покое. Я могу доставить вам доказательства слишком явные и позорящие.
– Посмотрим.
– Слушайте. Она оставляет меня, так сказать, по уши в нищете, между тем как она тратить все доходы на гайдуков и лакеев и на целую ватагу детей их, которые свили гнездо во дворце не хуже ласточек. Меня она с глаз гонит; не хочет слышать обо мне; – обо мне, граф, слышите, обо мне, который бы и думать не посмел о том, что она делает, если б она обращалась, как достойная мать с достойным сыном. И, чтоб уж сразу открыть вам все, вчера она выгнала меня из дому… из моего дворца… из дворца моих предков!..
– Дальше, есть еще что?
– Да разве этого мало?
– Мне даже кажется слишком много: и, по правде сказать, я уже давно заметил, что княгиня Констанция питает к вам, прости ее Господи, естественную ненависть. Сегодня ровно неделя с тех пор, как она мне много говорила про вас…
– Да?.. Что же говорила вам обо мне эта несчастная?
– Подкладывать дрова на огонь – не христианское дело, и потому я молчу.
– Теперь, граф, пожар, зажженный вашими словами, так силен, что вы уж немного можете прибавить; и с вашим умов вы это легко поймете.
– Слишком понимаю! И притом, мне тяжело молчать, потому что мои слова могут послужить вам руководством и не допустят вас дурно кончить. Синьора Констанция объявила положительно, в присутствии нескольких значительных прелатов и римских баронов, что вы будете позором вашего рода; что вы вор… убийца… и, пуще всего, лжец…
– Она сказала это?
И Санта-Кроче покраснел от бешенства, как раскаленный уголь; голос его дрожал.
– Кроме того, она говорила, что вы низким образом проматываете все свое достояние; что вы за деньги заложили ростовщикам-жидам ваш дворец и что она должна была выкупить его из своего кармана, для того, чтоб избежать стыда идти жить в чужом наемном доме; она говорила, что не раз платила ваши долги и что вы каждый день делаете новые, еще большие и худшие; что вы отчаянный игрок; что нет той гадости, в которую вы не влезли бы по уши; что вы отрицаете Бога и всякое уважение к человечеству… Наконец, что, в довершение всей гнусности вашего поведения, вы сделались пьяницей, напиваясь до состояния животного вином и водкой, и вас часто приносят домой в ужасном виде.
– Она сказала это?
– И что вы дошли до такой степени бесстыдства, что вас не удерживает уважение ни к матери, ни к месту, и вы приходите во дворец ваших знаменитых предков в сопровождении распутных женщин; и к этому она прибавила еще столько ужасов, что я краснею при одном воспоминании о них…
– Моя мать?..
– Она даже прибавила, что, считая вас положительно неспособным исправиться, она решилась, как ни тяжело это её материнскому сердцу, прибегнуть с просьбою к его святейшеству, чтоб он велел заключить вас в крепость, где вы кстати сделаете визит императору Адриану. Клянусь честью, это значит быть заключенным в прекрасном обществе…
– Она это говорила?.. продолжал вопрошать удивленный князь, между тем как граф отвечал ему тем же пронзительным, раздражающим голосом:
– Или в Чивита Кастелану… на вечное заточение.
– На вечное заточение!.. Именно так она и сказала, – на веки?
– И даже скоро… что она должна сделать это, ради чтимой памяти своего знаменитого супруга, ради своего светлейшего рода, благородных родных, своей совести и Бога…
– Достойная мать! Ну, не добрая ли мать у меня?.. восклицал князь голосом, который он старался сделать шутливым, хотя с трудом мог скрыть заметный страх. – А что отвечали прелаты?
– Эх! вы знаете притчу евангельскую? Дерево, не приносящее хорошего плода, вырубается…
– Однако, я вижу, что надо торопиться более, чем я думал. Граф, дайте мне совет… я не знаю, что мне делать… я в отчаянии…
Граф покачал головой, и серьезным голосом отвечал:
– Здесь, у источника всех благ, вы можете черпать их полными ведрами. Обратитесь к монсиньору Таверна, губернатору Рима, или даже, если у вас много денег и мало смысла, к знаменитейшему адвокату, синьору Просперо Фариназио, который, за деньги, изготовит вам какое хотите блюдо.
– Горе мне! у меня нет денег…
– Ну, без денег вы можете с большим успехом обратиться в колоссам Монте-Кавалло…
– И потом это было бы дело спорное, а мне нужны средства, которые бы не делали шуму… и в особенности средства скорые.
– В таком случае смиритесь и упадите к ногам папы.
– Горькое разочарование! Папа Альдобрандино старый, фальшивый и упрямый человек, алчный к приобретению. Я боюсь его и готов скорее кинуться в Тибр, головою вниз, чем обратиться к нему.
– Да, начал говорить граф с смущенным видом и оставив иронический тон: – теперь, как я подумал, я вижу, что это было бы и потерянное время, и потерянный труд. После важной ошибки, которую он сделал, приняв сторону моей непокорной дочери против меня, он верно сделался менее доступным к жалобам детей на родителей. Рим процветал до тех пор, покуда отец имел право на жизнь и смерть своей семьи.
– Так что же?.. спросил Санта Кроче, смущенный этой неожиданной выходкой, от которой у него опустились руки с отчаяния.
Граф Ченчи, сожалея о своей неуместной вспышке, поспешил ответить:
– О! для вас совсем другое дело.
Санта Кроче, утешенный этими словами и еще более отеческим взглядом, который обратил на него граф, придвинул стул и вытянувши вперед голову, начал говорить на ухо шопотом:
– Я слышал… и остановился; но граф ободрял его, подсмеиваясь.
– Ну, сын мой, продолжайте!
– Мне говорили, граф, что вам, как человеку осторожному, всегда удавалось… когда кто-нибудь докучал вам, избавиться от этого бельма в глазу с удивительною ловкостью. Как человеку сведущему в естественных науках, вам вероятно не безъизвестны свойства некоторых трав, которые отправляют в царство мертвых не меняя лошадей и, что в особенности важно, не оставляя никаких следов на большой дороге.
– Разумеется, травы имеют чудесные свойства; но в чем они вам могут помочь, я решительно не понимаю.
– Что касается до этого, то вам надо знать, что светлейшая княгиня Констанция имеет обыкновение пить на ночь какую-то травку для того, чтоб иметь хороший сон…
– Прекрасно…
– Вы понимаете, что весь вопрос в том, короткий или долгий сон; дактиль или спондей, пустяковина; право – простое слогоударение. – Говоря это, изверг принуждал себя смеяться.
– Господи, буди милость твоя на нас!.. Отцеубийство, так, для начала. Хорош первый опыт, чорт возьми! Злополучный человек! да подумали ли вы, что делаете?
Князь, стараясь казаться твердым, отвечал:
– Что касается до того, думал ли я, то этим не стесняйтесь, потому что я об этом думал раз тысячу; что же до первого опыта, то надо вам знать, что это вовсе не первая проба.
– Я поверю вам, если вы даже и не побожитесь: в таком случае придвиньтесь и мы обсудим этот предмет. Искусство составлять яды уже теперь не процветает, как в былое время: большее число удивительных ядов, известных нашим предкам, исчезло. Флорентинские князья Медичи трудились очень похвально над этой важной отраслию человеческого знания; но если мы возьмем в соображение все издержки, то польза была незначительна. Вот например aqua tofana; она никуда не годится для хорошего дела: волосы падают, ногти отскакивают, портятся зубы, кожа отстает клочками и все тело покрывается багровыми болячками – итак, вы видите, она оставляет после себя слишком явные и продолжительные улики. Ее прежде часто употребляли. Что до меня, то я снимаю шапку перед Александром Великим: мечем разрубается всякий гордиев узел, и главное – сразу…
– Меч! Разве он не оставляет следов?
– Да кто же вам советует скрывать смерть донны Констанцы? Вы, напротив, должны объявить о ней и говорить открыто, что вы её виновник.
– Граф, вы смеетесь…
– Я не смеюсь; напротив, я говорю совершенно серьезно. Вы разве ни разу не читали истории, по крайней мере римской? Да, вы читали, хорошо; но какого чорта вы читаете книги, если вы из них не извлекаете ту пользу, чтоб уметь себя хорошо вести в свете? Вспомните угрозу Тарквиния Лукреции: он обещал убить ее, если она не отдастся ему; и бросивши к ней на ложе зарезанного раба, объявил, что она погибла от заслуженных терзаний за оскорбление, нанесенное родителю, пала жертвою осквернения святости законов, – и много еще разных фраз, которые говорят в подобном случае. Так и вам надо сделать. Важность проступка извиняет убийство.
– Я однако ж не знаю, ответил князь с заметным смущением. – Нет… я не хочу подвергаться опасности делать это открыто, если б даже и мог…
– Скажите лучше, прервал его граф, коварно улыбаясь: – скажите лучше, что преступления вашей матери существуют только в вашем воображении и что они вам нужны для того, чтоб отыскать в других грехи, которые бы извинили ваши собственные. Признайтесь, что вас побуждает пуще всего желание получить скорее доходы вашей матери. И за это я не могу винить вас, потому что знаю, как родители распинают сыновей своих, если не гвоздями, то долгами; но я виню вас за то, что вы вздумали издеваться над бедным стариком и хитрить со мною…
– Граф, клянусь вам честью…
– Замолчите с вашими клятвами; уж это мое дело верить или не верить; а по мне клятвы все равно что подпорки у домов – верный признак, что дом обрушится: одним словом, вам я не верю и без клятв, а с клятвами и того менее.
– Ради Бога не отталкивайте меня! проговорил Санта-Кроче таким униженным голосом, что Ченчи показалось, будто он уже достаточно вытряс пороков из этого мешка, и потому, желая прекратить разговор, он с надменным смехом ответил:
– Сказать вам правду, я не могу дать вам путного совета. Я, помнится, читал где-то, как в былое время в одном подобном случае с успехом было употреблено следующее средство. Ночью была приставлена к стене дворца лестница, как раз под окном спальни той особы или тех особ, которых желали убить; потом исчезли или были тщательно истреблены некоторые золотые и серебряные вещи и разные мелочи для того, чтоб заставить думать, что убийство было сделано вследствие воровства; наконец окно было оставлено открытым, как будто из него выскочили воры. Таким образом было удалено всякое подозрение от того, кому эта смерть была особенно полезна. Но он и этим не удовольствовался и захотел заслужить славу строгого мстителя пролитой крови: начал осаждать судей, чтоб они нарядили самое строгое дознание; не переставал жаловаться на равнодушие суда, обещал награду в двадцать тысяч дукатов тому, кто тайно или изобличит виновного. Вот так-то умели вовремя и с полным спокойствием духа пользоваться наследствами умерших!
– А! воскликнул Санта Кроче, ударив себя рукою по лбу: – вы достойнейший человек, граф! Я готов быть вашим рабом и сидеть на цепи, если вы того потребуете! Знаете ли, что это именно то средство, какое мне нужно! Но это еще не все: вы бы довершили ваше благодеяние и сделали бы меня безгранично признательным, если б согласились вызвать из Рока Петрелла одного из этих храбрецов, которым вы поручаете подобные дела…
– Какие дела? о каких храбрецах вы бредите? Моток ваш, – вам и искать конец, чтоб распутать его; смотрите только, чтоб нитка не перерезала вам пальцы. Смотрите, мы с вами не видались и не должны больше видеться. С этой минуты я умываю руки, как Пилат. Прощайте, дон Паоло. Все, что я могу сделать для вас и что сделаю, это пожелать вам хорошего успеха.
Граф встал и простился с князем; покуда он с любезностью провожал его до двери, у него в голове вертелись мысли в роде следующих: «ведь есть же люди, которые говорят, будто я не помогаю ближнему! Клеветники! Возможно ли делать больше меня. Сосчитаем-ка, сколько людей получат поживу теперь из-за меня…»
Дойдя до двери, граф открыл ее, и провожая князя с своей обыкновенной приветливостью, прибавил отеческим голосом:
– Прощайте, дон Паоло, еще раз желаю вам всего лучшего.
Курат, услышав эти слова, прошептал тихим голосом:
– Какой достойный синьор! И как сейчас видно, что говорит от души.