Глава 3. Из огня да в полымя

Прохладное сентябрьское утро застало санитарный обоз Буторова на железнодорожной станции Гумбинен. Сюда, нагруженные ранеными, они добрались уже в полной темноте. На путях под парами стоял товарный поезд – последний перед подрывным. Раненых в нем оказалось битком. Погрузку только-только завершили.

Две сестры милосердия в ужасе всплеснули руками, увидев количество вновь привезенных.

– Я не разрешу вам разгружаться! – кричал на Николая, брызжа слюной, полноватый комендант с мясистым лицом цвета переспелого помидора, настаивавший на немедленной отправке поезда.

– Да как же мы дальше с ранеными-то пойдем? – возмутился Буторов. – У нас ни провианта, ни перевязочных материалов не осталось. Лошади утомлены, не кормлены. Люди с ног валятся. Это просто немыслимо.

– Ничего не знаю. Поезд надо немедленно убрать со станции. Вы же видите, что мест в нем для ваших раненых нет.

Сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, Николай твердо заявил:

– Даже если нельзя отправить их этим поездом, у меня нет другого выхода, кроме как все же разгрузиться и оставить всех на станции с одним или двумя медиками до прихода немцев.

Комендант засопел возмущенно, потом вдруг махнул рукой:

– Аааа, черт с вами! Грузите…

Все тут же забегали, засуетились. Работали, не жалея сил, и сестры милосердия, и санитары отряда, и врачи. Легкораненые помогали тяжелым.

Слава богу, хоть и с трудом, но разместить удалось всех без исключения. Поезд сразу тронулся. Он уходил домой, в Россию. Слушая удаляющийся колесный перестук и громкое шипение паровоза, Буторов испытал зависть к легким ранам одного из своих врачей и нескольких санитаров, уезжавших в этом поезде. Сердце тоскливо сжалось от нахлынувшего вдруг чувства одиночества. Казалось, их отряд всеми забыт и оставлен здесь, на обезлюдевшем перроне, на откуп наступающему врагу.

Было еще темно. Поставив одного санитара дежурить у коменданта, Николай повел остальных в пустое здание станции. Легли прямо на грязный пол, где, укрывшись шинелями, сразу же и заснули…

Вот оно, отступление. Если не сказать поспешное бегство.

Словно ушат холодной воды на разгоряченную глупой юношеской романтикой голову. Можно ли сравнивать Буторова нынешнего с тем, который почти месяц назад, делая первые шаги по Восточной Пруссии, восторженно проезжал улицы Инстербурга[9], где пришлось тогда задержаться на сутки?

Город в те, казалось бы, далекие августовские дни выглядел очень красивым и обустроенным. Весь в цветах и зелени, приятно ласкающих глаз. С ними прекрасно гармонировали постройки, среди которых было много изящнейших особняков. Гостиницы, рестораны и большинство магазинов были открыты и вели бойкую торговлю. На городской площади с несколькими магазинчиками толпился гомонящий народ. Там и сям стояли телеги, проезжали конные, чинно прогуливались парочки. Жизнь текла своим чередом. Казалось, война обошла стороной этот замечательный городок, не рискнув нарушить его мирную идиллию, и умчалась куда-то далеко вперед…

Штаб 1-й армии, который с трудом удалось разыскать, обосновался в отеле «Дессауэр хоф». Без войск и обозов, что должны бы стоять в городе, средоточие управления русскими войсками производило удручающее впечатление. Маленький островок, песчинка, затерянная в безбрежном океане германской конгломерации. Буторову с его подчиненными оставалось только диву даваться да плечами пожимать: «Куда же подевались наши части?»

Отряд прикомандировали к полкам, ушедшим в район города Велау[10], и санитарные двуколки заколесили дальше по Кенигсбергскому шоссе, нагоняя наступающие войска. Недоумение, охватившее всех при виде Инстербурга, с каждой новой верстой лишь усиливалось. Удивляло полное одиночество. Ни одна войсковая колонна не встретилась по дороге. Сплошь местное население, чьи повозки да огромные телеги неторопливо катили мимо.

– Где же наши? – беспокойно ерзал в седле Соллогуб. – От самого Вержболова ни единой воинской команды!

Впереди все явственнее слышалась артиллерийская стрельба. Но ни патронных, ни снарядных ящиков поблизости видно не было.

– Интендантство и санитарная часть блещут своим отсутствием, – попробовал пошутить Николай, но никто рядом даже не улыбнулся.

Каждый задавал себе одни и те же вопросы – «где?» и «почему?», прекрасно понимая, что вряд ли желает получить на них правдивый ответ.

Недалеко от Велау, где немцы при отходе взорвали мост, нашелся штаб дивизии. Санитарный отряд разместили в соседней деревеньке, которую Буторов и сделал базой.

На фронте воцарилось затишье. Работа перепадала урывками, и необстрелянные санитары, пока не растратившие свою молодую, кипучую энергию, бросались на нее с остервенением, точно голодные волки. Что могли сделать вдвоем, делало сразу двадцать.

Однажды, следуя кратчайшим путем за ранеными, выехали на шоссе и увидели солдат, залегших в придорожной канаве. В редкой цепи, на большой дистанции друг от друга они припали к винтовкам и замерли, внимательно вглядываясь в дальний лес. Санитары ехали по шоссе, посматривая на спины в мокрых от пота гимнастерках, пока у полуразрушенного фольварка их не остановил подбежавший офицер.

– Куда прете, так вас и эдак! – с недовольным видом преградил он дорогу Соллогубу, схватив его коня под уздцы.

– У нас вызов, – возмутился Александр. – Раненых надо забрать…

– Поворачивайте к дьяволу! Здесь передовая линия.

Передовая? Соллогуб в недоумении обвел взглядом жидкую цепь залегших солдат. Не так представлял он себе боевую линию. Чуть не рассмеялся – не то из-за умопомрачительной разницы между тем, что представлял увидеть и что увидел, не то спохватившись, что с немецкой стороны до сих пор не прогремело ни единого выстрела, несмотря на внушительную колонну в десять двуколок.

В другой раз отряду приказали усилить один из полковых перевязочных пунктов. Туда Буторов откомандировал пару студентов-медиков с условием, что через сутки их сменят. Ночью в той стороне слышалась ружейная и пулеметная стрельба. Утром после смены командированные вернулись. Усталые, но переполненные впечатлениями. Рассказали, что за ночь фольварк захватили немцы, потом снова наши. Санитары же с ранеными отсиживались в каком-то кирпичном подвале. Благо артиллерия их не обстреливала.

Первый боевой опыт. Что может сравниться с ним? Сколько новых, неведомых доселе эмоций и тем для разговоров…

Уже не раз и не два в отдалении слышалась перестрелка. Она то усиливалась, превращаясь в сплошной трескучий гул, то сотрясала воздух громовой канонадой, то затухала, распадаясь на отдельные сухие выстрелы. В штабе дивизии не скрывали, что идут бои, но почему-то не спешили задействовать отряд Буторова. Постоянно готовые к выезду, санитары и врачи уже устали ждать, когда командование хоть куда-нибудь их направит. Только вызова все не было.

Соллогуб долго тогда чертыхался, а после вдруг предложил:

– Поехали сами.

– Куда? – Николай предпринял слабую попытку возразить, прекрасно понимая, что вызова они могут и не дождаться.

– Где стреляют, там в любом случае будут раненые.

Буторов и сам давно пришел к выводу, что нужно не только по приглашениям работать, но и собственную инициативу проявлять. Стрельба не утихала. Не дождавшись вызова, на свой страх и риск Николай повел отряд в том направлении, где слышались выстрелы. Шли, как обычно, верхами с двуколками. При выезде из одного перелеска неожиданно попали под пулеметный огонь. Пришлось быстро свернуть в укрытие. Спрятались за остатками разбитого фольварка.

Соллогуб вызвался пойти вперед с несколькими санитарами. Пока их ждали, начало темнеть. Стрельба затихала, но ушедшие все не возвращались. Обеспокоенный Буторов приказал трогать. Когда проехали с версту, вдруг услышали в сумерках сердитый голос:

– Стойте! Там стреляют!

Из пришоссейной канавы, с ног до головы перепачканный грязью, вылез Александр Соллогуб. Увидев его, Николай не смог удержаться от хохота. У друга даже лица не было видно. А когда тот, видя, что над ним потешаются, насупился и в обиде надул губы, весь отряд покатился со смеху.

Все бы хорошо, но пока веселились, окончательно стемнело. Кругом ни звука. В кромешной тьме без помощи знающего человека найти себе применение весьма и весьма проблематично. Хорошо, что случайно наткнулись на полкового врача. Он-то и подкинул работенку, которой, как выяснилось, было предостаточно, и помощь отряда оказалась как нельзя кстати…

Когда последний раз взяли раненых и двинули в тыл, дорогу подсвечивала круглобокая луна, висевшая высоко в безоблачном небе. Казалось, что все замерло. Только двуколки движутся, держа большие интервалы из-за близости передовой. И санитары топают следом. Лишь негромкий скрип колес и шоссейного песка нарушает ночную тишь. По чистому небу рассыпаны звезды. Лунный свет отбрасывает своеобразно-резкие тени, странно выделяя пейзаж вокруг, и без того чужой, нерусский. Из-за этого даже хорошо известные места узнаются с трудом.

Сдав раненых, Буторов увел своих людей на базу, куда они попали только с рассветом. Усталые, но как никогда довольные собой, санитары и врачи впервые после выезда на войну заснули с глубоким чувством исполненного долга.

По-прежнему всех удивляли чересчур жидкая передовая линия, малочисленность артиллерии и отсутствие каких-либо резервов в ближайшем тылу. И это при такой густоте окружавшего немецкого населения и глубине нашего продвижения по неприятельской территории! Как увязать и то и другое, никто не знал. Оставалось лишь недоуменно разводить руками.

Штаб дивизии настойчиво продолжал мучить Буторова с его людьми бездельем. Николай уже подумывал, как бы поставить вопрос о прикомандировании к другой дивизии, когда рано утром к нему в дом, занятый под штаб-квартиру, влетел взволнованный старший санитар, запричитав:

– Николай Владимирович, вставайте! Ночью штаб дивизии снялся и ушел!

– Ты что такое говоришь? – не поверил спросонья Николай. – Что ж мы, по-твоему, совсем одни остались?

– Да нет. Еще телефонисты вот есть. Они говорят, впереди никого, полки ушли.

– Ничего не путаешь? – Чувствуя нарастающую тревогу, Николай стал быстро собираться. – Не может быть, чтобы штаб дивизии так, за здорово живешь, взял да и бросил нас.

Но телефонисты подтвердили, что дивизия и в самом деле отошла. Никаким другим подразделением ее не заменяли.

– А вы почему тогда здесь? – недоумевал Николай.

– Ждем приказа об отходе, – услышал вполне лаконичный ответ.

Творилось что-то неладное. Правда, еще раньше на это, как предпосылки, указывали слегка изменившееся поведение местных бюргеров и некие таинственные огни, слишком похожие на сигнальные, которые вот уже несколько дней нет-нет да зажгутся в ночи по разные стороны фронта. Словно дети с кострами балуют.

При помощи телефонистов, раз уж они здесь, Буторов с трудом связался с Инстербургом. Узнал, что штаб командующего армией все еще там. Спросил, что ему делать в сложившейся обстановке. Немного погодя, вечером получил приказ: не задерживаясь выдвинуться в район деревни Тремпен[11] и поступить в распоряжение 4-го армейского корпуса.

До Тремпена было километров сто. Расстояние немаленькое. Выехали на рассвете, стараясь не задерживаться, хоть песчаные дороги порядком измучили лошадей. Николаю не давал покоя немецкий аэроплан, который взялся кружить над головами. Он так внимательно рассматривал отряд, наворачивая круги да опускаясь чересчур низко, что невольно закрадывались тревожные мысли.

Десятого сентября к десяти же часам утра они, не останавливаясь на ночевку, вошли в Тремпен. Туда накануне вечером отступил штаб 4-го пехотного армейского корпуса вместе со штабом 30-й пехотной дивизии после боя, в котором бесславно пропал весь Коломенский полк[12]. На счастье людей Буторова, к их приезду настало затишье, что позволило как следует отдохнуть.

Зато на другой день, спозаранку, бой разгорелся с новой силой. Часов в шесть утра Соллогуб, взяв часть двуколок и медицинского персонала, отбыл на правый фланг. Артиллерийская, пулеметная и ружейная стрельба становилась интенсивнее и громче, постепенно приближаясь. Бой был сильным и распространялся по всей линии фронта, потому Буторов никак не мог составить о нем даже приблизительного представления.

Вскоре появился полковой врач Ярославского полка, который сказал:

– Нам требуется ваша помощь на левом фланге. Там раненых много.

– Это куда ехать? – поспешил спросить Николай, видя, что доктор поворачивает лошадь, уже собираясь мчаться назад. Тише добавил, краснея под удивленно вытаращенным взглядом: – Нам в штабе не успели еще карты выдать.

Врач сжалился, пояснив:

– Дорога простая. При выезде из деревни нужно взять вправо и ехать дальше все время по прямой.

Собрав студентов-медиков и оставшиеся двадцать шесть двуколок, отряд вышел из деревни. Повернули направо и скоро добрались до развилки трех дорог.

– Вот так номер! – почесал затылок старший санитар. – И куда прикажете двигаться дальше?

Подумав, Николай выбрал среднюю, наиболее прямую. Путь этот оказался тяжелым. Песчаный грунт, частые подъемы. Ехали большим шагом. И вдруг дорога круто вильнула влево и завела в ложбину, сплошь забитую околотками разных полков. Они чего-то ждали, говорили слишком возбужденно. Видно, что нервничали. Буторову показалось, что в этой ложбине царит паника. Пока тихая, но готовая в любой момент взорваться, заставляя бежать без оглядки. Такая и до России погонит, недорого возьмет…

На выезде, когда впереди открылся горизонт с видневшимися вдали перелесками, встретились два казака. Ехали они спокойно, легкой рысцой, не обращая внимания на посвист редких пролетающих пуль.

– Эй, служивые! – окликнул их Буторов, когда приблизился. – Не знаете, где Ярославский полк[13]?

Казаки, не спеша, остановили лошадей, перекинулись меж собой парой фраз.

– Что-то не припомним, где он может находиться, – спокойно, с расстановкой произнес один из них. – Но в этой стороне, куда вы едете, точно его не найдете. Там такого нет.

– Назад вам надобно, – чинно кивнул второй.

Скупые движения и ровный, деловой тон казаков были настолько неторопливы и действовали успокаивающе, что невольно подумалось: «Какие же паникеры в ложбине сидят! Ничего ж плохого еще не произошло, а уже боятся».

Поблагодарив казаков, Николай повернул отряд и погнал рысью обратно к перекрестку. Благо дорога шла теперь под уклон.

В опустевшей ложбине встретили вестовой отряд, оставленный для связи со штабом. В нем подсказали, что на пересечении нужно брать не среднюю, а правую дорогу и что надо бы поторопиться, так как в полку много раненых и отряд уж давно там ждут не дождутся.

Быстро подъехав к перекрестку, встали на нужную дорогу, но скоро вынуждены были с нее сойти, чтобы пропустить шедшую навстречу колонну пехоты и ехавшую за ней батарею.

Первая с момента выезда на войну крупная воинская часть, повстречавшаяся отряду.

Проезжая полем вдоль дороги, Буторов и его санитары с любопытством разглядывали плотные колонны солдат и тяжелые орудия в конских упряжках из четырех лошадей. Пехота встала и посторонилась, пропуская вперед артиллерию. Та покатила с неимоверным шумом и грохотом. А солдаты, довольные случайно подвернувшемуся привалу, скинули винтовки с плеч. Кто присел на край дороги, кто просто стоял расслабленно, уперев приклады в землю. Некоторые глядели сердито на проезжающие пушки, словно вовсе не рады нежданному отдыху. Слышалась добродушная ругань. Появились кисеты, зачиркали спички, запахло махоркой. Но перекур оказался недолгим. Батарея прошла. Заголосили луженые глотки унтеров. Посыпались команды. Солдаты, нехотя вставая, начинали сходиться, и колонна, снова став монолитной, задвигалась, потекла по дороге.

– Перегруппировка? – предположил старший санитар.

Хорошо бы. Коли так, еще не все потеряно…

Чуть дальше навстречу попался неуклюже сползающий с холма несуразных размеров полковой фургон для раненых. Рядом с ним ехал незнакомый врач.

– Вы куда? – не замедлил спросить он.

– За ранеными, – ответил Буторов.

У врача удивленно поднялись брови:

– Да там же немцы!

Пребывая под впечатлением от недавней встречи с рассудительными казаками и спокойного вида только что прошедшей колонны, Николай лишь улыбнулся. Возможно, этот врач такой же паникер, как и те, что прятались в ложбине. Однако, заметив одиноко ехавшего верхом артиллерийского полковника, он решил перестраховаться.

– Разрешите уточнить? – спросил офицера, взяв под козырек. – Можно ли здесь проехать вперед за ранеными?

– Если поторопитесь, успеете, – буркнул полковник, машинально козырнув в ответ.

И проследовал дальше, не считая нужным продолжать беседу. Видимо, понял, что имеет дело с ужасным профаном. А Буторов повернулся к отряду и решительно махнул рукой:

– Поехали!


Стрельба прекратилась, и сразу же исчезли все звуки. Словно вымерло все кругом. Даже тарахтение двуколок и топот лошадей, перебиравшихся с горки на горку, нисколько не нарушали полнейшей, в буквальном смысле слова мертвой, тишины.

Солнце вскарабкалось уже довольно высоко и начинало припекать. В поле то справа, то слева виднелись редкие, одиночные фигурки солдат, медленно бредущих к Тремпену. Санитарный отряд приближался к фольварку, такому же зловеще-молчаливому, как и вся тишина, окутавшая окружающее пространство.

Остановив двуколки в тени редких деревьев, что росли вдоль дороги, Николай подозвал вестового и поехал с ним к маячившим впереди зданиям. На противоположной стороне фольварка, у колодца, наполовину закрытого непонятной надстройкой, копошились какие-то люди.

– Русские, кажись, – неуверенно обронил вестовой.

Похоже на то. У немцев форма больше серая, чем зеленая.

Подъехали ближе. Точно, наши!

Солдаты, обступив колодец, жадно пили воду. Только-только, казалось бы, достали полнехонькое ведро, а в нем уже пусто, и снова гремит, разматываясь, цепь. Плеск воды внизу и натужный скрип ворота, поднимающего живительную влагу.

– Быстрее, братцы. Быстрее, – торопит усатый капитан с перебинтованной головой.

Вокруг полно раненых. Они сидят, лежат, стонут, просят пить…

– Дуй за двуколками, – сказал вестовому Буторов, а сам направил коня в сторону колодца.

Возле офицера спешился. Выяснил, что это и есть Ярославский полк.

– Все, что от него осталось, – процедил капитан сквозь сжатые зубы и заговорил с жаром, отчаянно жестикулируя и волнуясь, еще, как видно, не придя в себя после пережитого: – На идеальных позициях стояли. Не позиция, а сказка. Черта лысого нас бы оттуда немец выкурил. Не было совершенно никаких причин отходить. Но нам приказали… Отступать пришлось среди бела дня. Шли по ровному, совершенно гладкому полю. А тут немецкие пулеметы. Строчат, гады, словно ленты у них бесконечные. Бьют и бьют, не переставая. Целыми рядами людей косили… – нахмурился, помолчав. Потом вздохнул: – Раненые в большинстве так и остались там, в поле. Их даже перевязать некому. Околотки, естественно, драпанули, только их и видели. Еще удивляюсь, что вы здесь… А ну, ребята, кончай воду хлебать! Идти надо…

Собрав уцелевших солдат, капитан повел остатки своего воинства дальше.

Легкораненые все продолжали стягиваться к фольварку. Они же несли тяжелораненых – в основном в палатках, внутри которых те выглядели неживыми грудами бесформенных масс. Когда с прибытием обоза началась погрузка, Буторов понял, что места всем явно не хватит. В одну двуколку входило лишь двое носилок.

– Вы бы вперед проехали, – говорили солдаты. – Там наших много. Тащатся еле-еле. Еще и других на себе волокут…

Что же делать? Буторов заметался в растерянности. Послал за студентами-медиками, но тех не нашли. Уже, наверно, убежали вперед – на перевязки.

Тяжелораненых все больше. Их подносят и подносят. Нет, определенно всех не забрать…

Один пожилой, раненный в живот бородач, лежавший на земле, неожиданно схватил Буторова за голенище сапога. Николай думал, тот запросит пить, и приготовился уже ответить дежурное «вам нельзя» да идти себе дальше, как вдруг встретил его глаза. Сколько боли было в них! Боли, сожаления и страха.

– Не бросайте, братки, – слезливо запричитал раненый слабым, надтреснутым голосом, сообразив, очевидно, что всем в двуколках не разместиться. – Христом богом вас молю!.. Заберите… Не оставляйте херманцу…

Заголосили в том же духе и те, кто находился поблизости. Солдаты, которые только что героически жертвовали своими жизнями, а теперь полуживые развалины, умоляли сжалиться над ними, забрать во что бы то ни стало. Просили как милость, как подаяние…

Николай водил по сторонам растерянным взглядом, чувствуя подступающие слезы, и не знал, что предпринять. Еще и легкораненые торопили с погрузкой.

Санитары, слава богу, нашли выход. Притащили из какого-то сарая солому и начали заменять ею носилки, которые попросту выбрасывали. Работа закипела. Видя, что здесь обойдутся и без него, Николай взял десять двуколок и поехал вперед. Не одолев и версты, завяз в целой толпе раненых, ковыляющих, ползущих и подносимых со всех сторон. Кто-то уже залез на лошадей, остальные так набились в повозки, что те чуть ли не разваливались, а туда старались впихнуть еще людей. И ведь впихивали!

Но не было никакой грызни, ругани за места. Офицеры уступали солдатам, а те, в свою очередь, офицерам.

– Не надо меня… Не надо, – настаивал один капитан с тяжелым ранением головы, едва ворочавший языком. – Снимите… Пусть положат того… Солдата… Он в грудь ранен…

Его денщик, который и принес капитана, заботливо укутывал того шинелью, а Буторову шептал:

– Они еще контужены, помутились умом…

Забрать сразу всех не вышло, как ни старались. Не оборачиваясь, Буторов с тяжелым сердцем отдал команду:

– Закончить погрузку! Возвращаемся…

Когда взяли направление на Тремпен, а крыши фольварка исчезли за буграми, к отряду, откуда ни возьмись, крупной рысью подскочил офицер.

– Вы что тут делаете? – спросил он быстро, с удивлением разглядывая длинный хвост перегруженных двуколок.

– Раненых подбираем, – по-будничному, как о само собой разумеющемся, ответил Николай.

Тот почему-то удивился еще сильнее.

– И немцев?

У него что, пленные? И куда их брать прикажете?

– Да, и немцев, но у меня больше нет мест.

– Ну да, ну да, – задумчиво обронил офицер. И вдруг выдал: – В таком разе вам действительно бояться нечего. Немцы вас все равно отпустят по Женевской конвенции.

Теперь удивился Буторов:

– Да мы отнюдь и не мечтаем к ним попасть!

– Разве не знаете, что наши отошли? Тут свободное пространство верст в пять образовалось. Можно ежеминутно ждать немецких разъездов. С таким обозом вам вряд ли уйти. Во всяком случае, поспешите.

На прощание Николай горячо пожал руку незнакомца, и тот умчался прочь.

Да, нужно было поторапливаться. Но студенты-медики до сих пор не нашлись, а везти раненых рысью было бы верхом безответственности. Не для того их подбирал, чтобы угробить по дороге. Пойти на такое Буторов не мог.

Эти несколько верст тянулись мучительно долго. Нестерпимо пекло не на шутку разгулявшееся солнце. Давила на голову духота. И подозрительная тишина вокруг настораживала. Дорого бы дал Николай за одно только легкое дуновение свежего ветерка. Все, кроме, пожалуй, свободы…

Кое-где поднимались прямые столбы черного дыма пожаров. Каждый раз въезжая на холм, Буторов опасался увидеть неприятельский разъезд. Глупо быть плененным двумя-тремя немцами, когда с тобой здоровые санитары, а у раненых полно винтовок. Но что делать с Женевской конвенцией? Есть ли у Николая право, как у врача, как у старшего всей этой команды, подвергать солдат, взятых им под защиту Красного Креста, риску получить новые раны, а то и умереть? Перед ним стоял выбор. И хорошо ли, плохо ли, но в итоге, думая о тех, кого сейчас везет, он решил – если дорогу заступят немцы, надо сдаваться.

Студенты-медики нагнали обоз уже под самым Тремпеном. Все живы и здоровы.

Не успела развеяться эта радость, как последовала новая. Пересекли, наконец, свою обидно жидкую цепь стрелков. Только вздохнули с облегчением, как вдруг откуда ни возьмись выбежал полковник, тот самый артиллерист, скупо бросивший на дороге: «Если поторопитесь, успеете». Сейчас он был приветливее и больше расположен к разговору, чем тогда.

– Я виноват, что не уведомил вас, – протянул он руку, широко улыбаясь. – Вы многим рисковали. Как я рад, что вам удалось выбраться! Ваше счастье, что не было артиллерийской стрельбы. Нам бы самим пришлось вас расстреливать. Очень, очень рад, что вы-таки проскочили. Позвольте узнать вашу фамилию. Какой вы части?

Удовлетворив его любопытство, Буторов повел устало бредущий отряд к Тремпену.

Город горел. Казалось, его все покинули. Кругом запустение и пожары…

Несмотря на это, среди сплошного дыма и летающего пепла удалось разыскать двух студентов-медиков, которые были в группе Соллогуба. Последний, по их словам, со своей частью двуколок, перегруженных ранеными, ушел на Гумбинен, минуя Инстербург. Эти же двое вытянули жребий остаться с теми, кому не хватило места в повозках, и терпеливо ждать плена. От них узнали, что старший врач и несколько санитаров получили легкие ранения.

Забрав невезучих студиозусов и солдат, за которыми те присматривали, отряд направился дальше. Солнце вроде сжалилось и палило теперь не столь нещадно. Даже небольшой ветерок поднялся. Стрельбы не слышно. Чем не благодать?

Вдруг справа разорвалась шрапнель. Кони дернулись в испуге. Далеко, слава богу. Следом прогремело еще два взрыва. Уже немного ближе. Пора уносить ноги…

Выехав из Тремпена, тронули лошадей рысью. Жестоко, да. Но куда деваться?

Зато Соллогуба нагнали. Тогда и поехали шагом. Свидеться с остальными Сашка уж и не чаял, уверенный, что весь отряд угодил в плен.

На дорогу от Тремпена со всех сторон стягивались отступающие части. Колонны скрывались за горизонтом сзади и спереди. Продвижение становилось все медленнее. Солнце почти село, когда на соединении двух дорог какой-то штабс-капитан, весь в пыли, с измученным, посеревшим лицом, остановил головную двуколку и пропустил вперед обоз, шедший по другой дороге. Два корпуса сливались в один поток. Проходили парки, снарядные ящики, артиллерия, саперы, опять артиллерия, опять ящики, и не видно было им конца и края. Каждый раз, как только Буторов хотел тронуться, на него сердито прикрикивали, и снова приходилось ждать.

– Послушайте, господин штабс-капитан, – пытался вразумить офицера Николай, – мы везем до тысячи только тяжелораненых. Израсходовали все перевязочные средства. Каждая минута задержки может стоить ряда жизней…

– Что вы пристаете с ранеными! – вдруг сорвался тот, закричав озлобленно. – Вопрос идет об оставлении Восточной Пруссии, а вы с ранеными! Не про-пу-щу! Точка!

Вот оно что! Отступали, отступали и докатились. Теперь в России придется воевать. Горько. Повисло скорбное молчание, будто на похоронах стояли. На душе мерзко и тоскливо.

Стой, не стой, а ехать-то надо. Не то действительно, чего доброго, прямо здесь придется хоронить умерших. Всеми правдами и неправдами Буторов упросил-таки, чтобы их отряд пропустили. Наконец, они вклинились в колонну. Ехали бесконечно долго, все время шагом.

Несмотря на вечер, стояла невероятная духота. Виной тому была поднятая пыль, в которой задыхались люди, болели глаза, пересыхали глотки. Раненые стонали, просили пить. Пришлось остановиться и дать им воды. Когда тронулись дальше, хвост шедшей впереди колонны скрылся из виду. Образовался приличный разрыв.

Впереди показался мост через реку. Там забегали, стали показывать знаками, чтобы скорее переходили на противоположный берег.

– В чем дело? – спросил Буторов у солдат на мосту.

– Взрывать будем, – пробасил какой-то здоровенный сапер. – Тут перед вами колонна кончилась. Так мы думали, что уж все. Никого не будет. Хотели того… А тут вы.

– Вы что? Белены объелись? – взвился в седле Соллогуб. – Да за нами еще на несколько верст войска тянутся.

– Ничего не знаю. Нам сказано, мы делаем. Счас пройдете, если через полчаса за вами никто не объявится, то и рванем…

Так и получилось, что в Гумбинен отряд Буторова вошел последним…


Чуть светало, когда Николая потребовал к себе комендант.

– Соседняя полустанка дала знать о появлении немецкого разъезда, – сообщил он, заметно волнуясь. Мясистое лицо на этот раз было бледнее, чем шторка на окне его кабинета.

– И что вы намерены делать?

– Что и должен. Отправлю подрывной поезд и взорву станцию. Всех предупредил, только вы остались. Вот…

– Господи! – Буторов потер виски. – Все всё взрывают. Что за сумасшествие!

– Это сумасшествие называется войной, – обронил печально комендант. – Эвакуируйтесь. Чем быстрее, тем лучше.

– Хорошо. Где мой дежурный санитар? Пошлю его собирать отряд…

Выехали быстро, еще сонные. Но утренняя прохлада скоро всех взбодрила.

Порожний обоз рысью катил по пустынному шоссе. Где-то впереди лежал Сталюпенен[14].

Загрузка...