Переводчица
Готовился я тогда к своему первому, по-настоящему ответственному, наряду.
Полгода уже прошло с тех пор, как молодым, только что выпустившимся из училища лейтенантом, прибыл я к месту службы, которое, как считал, должно было стать для меня настоящим трамплином в моей военной карьере.
Нет, ничего такого особенного я себе не воображал – отец, подполковник запаса, – во многом просветил меня. От него я узнал, что главное для достижения успеха – это просто служить на совесть, и «тебя заметят». Это он так говорил. И его слова не разошлись с его делами: должности у него всегда шли впереди очередных званий.
Потому его успешный служебный опыт и заветные слова сопровождали меня, начиная с первого курса училища и по сегодняшний день. Я, действительно, старался хорошо служить, не бегал бегом от ответственности и проблемы с личным составом разрешал самостоятельно. В результате такого старательного поведения, довольно быстро стал я числиться на хорошем счету у командира части.
Но, как и всем молодым лейтенантам, мне пришлось, всё же, последовательно карабкаться по всем ступенькам служебного доверия командира, в результате чего готовился я тогда к самому ответственному наряду – мне, наконец, было оказано мощное поощрение – приказано было заступить помощником дежурного по части – помдежем, проще говоря.
Надо сказать, к этому наряду я шёл целых полгода. Вначале меня выпускали, как и всех «зелёных» офицеров, ходить в наряды по КПП. Это самые простые и лёгкие наряды! Затем было дано согласие подняться на следующую ступень – и начал я ходить в караулы, а к этому наряду совсем другое уже отношение, этот наряд – не хухры-мухры! Здесь уже – бойцы, оружие, полдня подготовки. Но, ежели, всё нормально, то есть – всё спокойно в военном королевстве, то и наряд – одно удовольствие.
И уж совсем другое дело – помдеж! Ответственности на тебе – полные погоны – вся часть! И, как правило, ставят в него только командиров рот и не ниже старлея – старшего лейтенанта, то есть.
Но я в данном случае получил мандат доверия вне очереди, так сказать, и очень гордился этим, посему подошёл к этому со всем своим старанием, и к наряду начал готовиться, как… как, можно сказать… если сравнить… – как Наташа Ростова к своему первому балу.
Во-первых, по Уставу перед нарядом полагалось выспаться. Но я-то знал, что все офицеры «забивали» на это. Кто в киношку бегал, кто с подружкой встречался, а семейные – жёнам и детям это время посвящали. Но я решил строго следовать Уставу во всём! Потому добросовестно вылежал с закрытыми глазами положенные часы (спать не мог – сильное волнение испытывал), затем с особой тщательностью нагуталинил и после этого до шикарного блеска надраил сапоги; попытался отпарить китель, но понял, что без гладильной доски только всё испорчу – потому ограничился утюжкой лацканов и отпариванием погонов. Зато старательно выгладил рубашку и с усердием запарил «стрелки» на брюках. Я даже с утра выстирал галстук! А то на узле он уже начал засаливаться.
Каждую складочку и щетинку на лице я вылизал электрической бритвой до небывалой гладкости, и, таким образом, отполировал его, обветренное в суровых Сибирских зимних условиях, – после чего, ради наряда, с мазохистcким удовольствием вылил на него целую пригоршню лавандового одеколона, хотя знал, что щипать будет до пульсирования крови во всех частях тела. Так разве доверие командира не стоит того?
К положенному времени, приведя себя всеми описанными ранее действиями в полную боевую готовность – выбритый, отутюженный, нагуталининый, благоухающий лавандой и хрустящий новенькой портупеей – я поспешил в штаб, где располагалась полковая дежурная часть.
Развод на наряд прошёл без сучка, без задоринки.
И вот я уже полноценный помдеж!
И дальше пошло у меня всё, как по маслу.
Сижу я в «аквариуме» – это такая комнатка при штабе, где вместо стен – окна, – то есть, для обзора лучшего всего вокруг; пульт дежурного по части передо мной (самого дежурного в караул вызвали), и на пульте том, мама не горюй! – лампочек, кнопочек, тумблеров! И все они такие ответственные и важные! И надписи всякие тоже важные и суровые над ними – «Тревога», «Внимание», «Не включать!». И прочее, и прочее. И вся сама обстановка до того напряжённая! Периодически звонки значительные приходят с докладами от дежурных разных – с КПП, из караула, – и даже из дивизии звонят.
И вот сижу я весь в напряжении, чтобы чего особенно важного, доклада, например, какого-то тревожного не упустить, и чувствую такую гордость! Это же надо!? Весь полк на мне! А я всего-то лейтенант «зелёный»! Значит, действительно, большое доверие есть ко мне у командира полка. Но не то, чтобы возношусь я от этого очень, нет, такого нет, а – приятно всё ж. И самое главное – не подвести это доверие командирское очень хочется!
Мысли мыслить такие мне ничто не мешает: ни глубокая ночь, ни кромешная темнота и вой вьюги за окном, ни гул пульта, ни расшатанный стул подо мной. Сижу себе. Службу несу.
Принимаю очередной доклад от дежурного по КПП, своего дружка, лейтенанта, Стычкина:
– Командир приехал, – докладывает он, как положено – сурово, и вслед за тем, слышу от него вполголоса доверительное, – навеселе.
– Понял, – отвечаю, и вешаю трубку.
Продолжаю службу нести. Несу так, примерно, минут двадцать.
И тут раздаётся новый звонок с телефона. Смотрю, а это как раз тот телефон, посредством которого через коммутатор невидимая связь с жилой зоной гарнизона протягивается.
Не волнуюсь. Снимаю трубку. Докладываю, как по Уставу положено: помдеж по части такой-то и так далее. Закончил докладывать, а в трубке и в моём ухе – полная тишина. Чувствую – волнение по членам моим пошло.
«Кашлянуть?», – думаю, – «что ли? Может ночью спросонья кто по ошибке в коммутатор голос свой отправил?»
Только так подумал, как в ухо мне рёв раздался и такой силы, что мембраны в ухе и в трубке телефонной одновременно начали вибрировать! Ревёт кто-то нечленораздельно в трубку, точно тигр раненый или медведь, может, добычу на части разрывающий!
Я как стоял по стойке смирно, так и окаменел в ней! А трубка ревёт!
Но, всё же, я офицер военный, и на службе, к тому же, потому мысль возвращается в мою голову, и она такая: «Кто звонит?»
И здесь, скажу я вам, начинает до меня доходить, что тембр (немного я в своё время в музыкальной школе обучался, потому термин мне этот – «тембр», сразу в голову пришёл), – так вот тембр рёва этого больно голос, хотя и отдалённо, командирский – командира полка, напоминает. Я даже весь похолодел! Ведь что сказать мне командир силится – не пойму. От этого ещё страшнее делается – доверие терять вот так сразу, на первом ответственном посту, не хочется. Стою и трясусь. И тут рёв прекращается, и слышу я совсем отчётливо – «…!» И главное, с растяжкой смачной так на букве «с» оно сказано! Так: «С-с-с-су – а!» И восклицательный знак в конце слова этого, всем нутром чувствую – лично для меня, ставится, и – жирная точка под ним – как приговор! И сразу – хлоп-щёлк – и гудки, гудки… так мелодично побежали друг за дружкой…
Стою навытяжку. Смотрю на трубку. Потею. Трубка гудками дразнит. Чувствую – губами шевелить беззвучно начинаю.
И тут первая мысль в голову шибает – дежурному в караулку звонить!
Стоп! А что скажу? Что скажу?! Не кину же я ему, старшему по званию, прямо вот так вслух, это слово!
…И что оно на самом деле значит, обращённое ко мне?
Продолжаю потеть, и доходить до меня начинает, что раздумывать времени нет – самостоятельно принимать решение срочно надо – вдруг с боевой готовностью в части что-то связано, может, по тревоге поднимать её надо?
И тут вторая – спасительная – мысль: «На коммутаторе, может, знают, что командир сказать хотел», – и я набираю коммутатор.
Коммутатор отвечает мне милым девичьим голосом. Он говорит, что меня слушают. И я, цепляясь за этот голос, как за последнюю соломинку, заискивающе так, спрашиваю у него, а не знает ли милая девушка, по какому поводу сейчас командир полка в штаб звонил. И милая девушка (конечно же, слышавшая от начала и до конца всё, что проревел мне командир полка), и потому голосом, ставшим до предельной невозможности ещё более милым, и, можно сказать прямо – просто сладким, произносит:
– Командир приказал разбудить его ровно в шесть.