Арабы. История. XVI–XXI вв. - читать онлайн

Глава 1 От Каира до Стамбула

Горячее летнее солнце нещадно жгло аль-Ашрафа Кансуха аль-Гаури, сорок девятого мамлюкского султана, осматривающего свои войска перед битвой. Почти три сотни лет, со дня своего основания в 1250 году, династия мамлюков правила самым старым и могущественным исламским государством своего времени. Их империя со столицей в Каире простиралась на весь Египет, Сирию и Аравию. Кансух аль-Гаури, которому сейчас было за семьдесят, находился у власти последние 15 лет. Здесь, на равнине Мардж Дабик, у сирийского города Алеппо, на самой северной границе своей империи, он готовился сейчас дать отпор самому серьезному врагу, когда-либо угрожавшему мамлюкам. Султан не знал, что в этой битве его ждет поражение, которое приведет к краху империи, проложив путь к завоеванию арабских земель турками-османами. Было 24 августа 1516 года.

От палящего солнца сирийской пустыни голову Кансуха защищал легкий тюрбан; плечи покрывала голубая султанская мантия, поверх которой за плечом висел боевой топор. Когда мамлюкские султаны шли на войну, они брали с собой бóльшую часть своего правительства и лично вели войска в бой. Только представьте: президент США лично отправляется на очередную военную кампанию, а вместе с ним – больше половины кабинета министров, лидеров обеих палат Конгресса, судей Верховного суда и синода епископов и раввинов, которые идут в бой вместе с солдатами и офицерами!

Командующие мамлюкской армией и четверо верховных судей стояли под красным султанским знаменем. Справа от них под собственным знаменем стоял духовный глава империи, халиф аль-Мутаваккил III. Он также был одет в светлый тюрбан и мантию и вооружен боевым топором. Кансуха окружали 40 потомков пророка Мухаммада, головы которых были обернуты желтыми шелковыми тюрбанами-футлярами с Кораном внутри, а также предводители суфийских орденов[8] под зелеными, красными и черными флагами.

Вид 20 000 выстроившихся на поле мамлюкских солдат впечатлил и успокоил Кансуха и его свиту. Мамлюки – в переводе с арабского слово «мамлюк» означает «принадлежащий кому-либо», или «раб», – были профессиональными воинами. Юношей покупали в христианских землях по всей Евразийской степи и на Кавказе и привозили в Каир, где обращали в ислам и обучали военному делу. Оторванные от родины и семей, они были всецело преданы своим хозяевам и учителям. В совершенстве владеющие воинским искусством и воспитанные в беспрекословной преданности исламской религии и государству, взрослые мамлюки получали свободу и вступали в ряды правящей элиты. Они были непревзойденными воинами, сокрушившими величайшие армии Средневековья: в 1249 году мамлюки разгромили армию крестоносцев французского короля Людовика IX, в 1260 году освободили арабские земли от монголов, а в 1291 году изгнали с Востока последних крестоносцев.

Мамлюкская армия поражала своим великолепием. Ее воины носили яркие шелковые одежды, их доспехи были шедеврами ремесленнического искусства, а оружие выковано из закаленной стали и инкрустировано золотом. Эта роскошь была частью традиций воинского сословия и должна была демонстрировать врагу уверенность в своей победе.

На другом краю равнины стояли закаленные ветераны армии османского султана. Османская империя возникла в конце XIII века как небольшое тюркское княжество, развернувшее свою «священную войну» против христианской Византийской империи в Анатолии (азиатской части современной Турции). В течение XIV–XV веков османы подчинили своей власти другие тюркские княжества и завоевали византийские земли в Анатолии и на Балканах. В 1453 году седьмой османский султан Мехмед II сделал то, что не удавалось никому из его мусульманских предшественников, – он захватил Константинополь и завершил завоевание Византийской империи. После этой знаменательной победы он присовокупил к своему имени почетное прозвище Завоеватель (тур. Фатих). Константинополь был переименован в Стамбул и стал столицей Османской империи. Преемники Мехмеда II оказались не менее амбициозны в планах по расширению границ своих владений. И в этот день, 24 августа 1516 года, девятый османский султан Селим I по прозвищу Грозный (тур. Явуз; правил в 1512–1520 гг.) стоял со своей армией у северной границы империи мамлюков.

Как ни парадоксально, но, сосредоточив свои войска у Алеппо, Кансух надеялся избежать сражения. На тот момент османы уже воевали с Сефевидской империей. Сефевиды правили персидскими землями (территория современного Ирана) и, как и османы, говорили по-тюркски, хотя по происхождению, вероятнее всего, были курдами. Однако основатель династии Сефевидов, полководец и поэт шах Исмаил (правил в 1501–1524 гг.) объявил официальной религией шиитский ислам, тем самым сделав свое государство идеологическим противником суннитской Османской империи[9]. Военные действия в 1514–1515 годах в восточной Анатолии закончились победой османов, и Сефевиды попытались срочно заключить союз с мамлюками, чтобы сдержать османскую угрозу. Хотя Кансух не испытывал особой симпатии к Сефевидам, он хотел сохранить баланс сил в регионе и надеялся, что сильное военное присутствие мамлюков в северной Сирии заставит османов ограничить свои захватнические планы Анатолией и оставить Персию Сефевидам, а арабский мир – мамлюкским султанам. Однако османы расценили эту ситуацию иначе: они решили, что развертывание армии мамлюков на их фланге представляет серьезную стратегическую угрозу, и, чтобы избежать возможной войны на два фронта, османский султан приостановил военные действия с Сефевидами и бросил все силы на мамлюков.

При всем великолепии мамлюкской армии османы явно превосходили ее. На каждого мамлюкского солдата приходилось по три закаленных в боях османских кавалериста или пехотинца. Согласно хронистам того времени, армия Селима Грозного насчитывала 60 000 человек. Кроме того, османы имели значительное технологическое превосходство над противником. В то время как мамлюки продолжали воевать по старинке, делая ставку на рукопашный бой и мастерское владение холодным оружием, османская армия была вооружена мушкетами и пушками. И если мамлюки были олицетворением средневековых традиций ведения войны, то османы представляли ее современное лицо. К тому же их куда больше интересовали победные трофеи, чем проявление личной доблести в рукопашной схватке.

Как и следовало ожидать, в битве на равнине Мардж Дабик огнестрельное оружие одержало верх над саблями. Правый фланг мамлюкской армии был сокрушен огневой мощью османов, а левый обратился в бегство. Как выяснилось впоследствии, командующий левым флангом Хайр-бей[10], наместник мамлюкского султана в Алеппо, перед битвой вступил в сговор с османами и присягнул на верность Селиму Грозному. В решающий момент сражения он перешел на сторону османов, тем самым обеспечив им быструю победу.

Султан Кансух аль-Гаури с ужасом наблюдал за разгромом своего войска. На поле боя стояло такое густое облако пыли, что две армии едва могли видеть друг друга. Теряя веру в своих солдат, Кансух обратился к религиозным советникам и призвал их молиться о победе. Один из командиров мамлюкской армии, осознавая всю безнадежность ситуации, снял с древка султанское знамя, свернул его и, повернувшись к Кансуху, сказал: «Господин наш Султан, османы разгромили нас. Спасай себя! Укройся в Алеппо!» При этих словах Кансуха поразил инсульт, наполовину парализовав его. Безуспешно попытавшись взобраться на лошадь, султан упал и тут же умер. Его свита ударилась в бегство, бросив своего господина на поле боя. Впоследствии его тело так и не было найдено и похоронено – казалось, земная твердь разверзлась и поглотила правителя мамлюкской империи.

Когда пыль на поле битвы осела, взору открылась страшная картина кровавой резни. «От этого зрелища поседел бы и младенец, и железо расплавилось бы от ярости», – писал мамлюкский летописец Ибн Ийас. Все поле было завалено мертвыми и умирающими людьми и лошадьми, чьи стоны безжалостно прерывались османскими солдатами, спешившими ограбить своих павших врагов. Они оставляли за собой «обезглавленные тела и покрытые пылью головы с жуткими гримасами», становившиеся добычей диких собак и ворон[11]. Армия мамлюков еще не знала таких поражений, и их империя так и не смогла оправиться от этого удара.

Победа на равнине Мардж Дабик открыла османам путь в Сирию. Селим Грозный беспрепятственно вошел в Алеппо, после чего без боя занял Дамаск. Весть о поражении достигла Каира только через три недели, 14 сентября 1516 года. Оставшиеся в живых представители мамлюкской военной верхушки собрались в Каире, чтобы избрать нового властителя. Им стал племянник Кансуха аль-Ашраф Туман-бей, которому судьба уготовила быть последним мамлюкским султаном: его правление продлилось всего три с половиной месяца.

Из Дамаска Селим Грозный написал Туман-бею письмо, предложив ему выбор: либо он сдастся и продолжит править Египтом как османский вассал, либо мамлюкский султанат подвергнется полному уничтожению. Прочитав письмо Селима, Туман-бей заплакал от ужаса, но решил сражаться до конца. Страх начал распространяться среди солдат и подданных султана. Чтобы сохранить дисциплину, Туман-бей издал указ, запрещавший продажу вина, пива и гашиша под страхом смерти. Но, как утверждают летописцы, напуганные жители Каира игнорировали его приказы и пытались облегчить свой страх перед неминуемым вторжением с помощью алкоголя и наркотиков[12]. Когда до Каира дошла весть о завоевании прибрежного города Газа, где османы умертвили тысячу горожан, город содрогнулся от ужаса. В январе 1517 года османская армия вошла в Египет и двинулась к мамлюкской столице.

Когда 22 января Селим приблизился к северным окраинам Каира, от боевого духа солдат Туман-бея не осталось и следа. Многие не явились в свои части. На улицы Каира были отправлены глашатаи, зачитывавшие приказы о том, что все дезертиры будут повешены перед дверями собственных домов. В конце концов Туман-бей сумел собрать под своим командованием примерно 20 000 мамлюкских солдат, кавалеристов и бедуинских ополченцев. Памятуя о горьком опыте Мардж Дабика, Туман-бей отменил запрет на огнестрельное оружие и вооружил своих солдат мушкетами. Также вдоль линии обороны было выставлено 100 возов с заранее изготовленными легкими пушками. Жители Каира всячески старались подбодрить своих защитников и молились за них. Но в день битвы некогда не знавшая поражений мамлюкская армия представляла собой сборище людей, думавших не столько о победе, сколько о собственном выживании.

Сражение состоялось 23 января 1517 года. Как писал Ибн Ийас, это была «жестокая битва… одно лишь упоминание о которой вселяет ужас в сердца мужчин и приводит в страх их разум». Барабаны возвестили начало боя, и мамлюкская кавалерия ринулась на превосходящие силы противника. По словам Ибн Ийаса, произошедшее оказалось еще страшнее, чем поражение на равнине Мардж Дабик. Османы хлынули «со всех сторон, как полчища саранчи… грохот их мушкетов оглушал… их атаки были неистовы». За первый час сражения мамлюкские защитники понесли тяжелые потери и начали отступать. Туман-бей удерживал свои позиции дольше других командиров, но в конце концов и он был вынужден отойти, поклявшись однажды снова встретиться с османами на поле боя[13].

Победоносная османская армия вступила в Каир и три дня грабила город. Беспомощным горожанам, оставленным на милость победителей, оставалось только смотреть, как громят их дома и похищают имущество. Единственным, кто мог защитить их от насилия османских солдат, был сам османский султан, и жители Каира лезли из кожи вон, чтобы продемонстрировать свою покорность новому хозяину. Пятничные молитвы в мечетях, которые раньше совершались в честь мамлюкского султана, отныне благословляли султана Селима, что в исламском мире было одним из традиционных способов признания власти нового правителя. «Да хранит Всевышний Султана, – возглашали имамы, – сына султана, владыку двух суш и двух морей, победителя двух армий, султана двух Ираков, служителя двух святынь, победоносного властителя шаха Селима. О, Аллах, Господин обоих миров, да будет султан навеки непобедим!» Селим Грозный благосклонно принял столь ревностное проявление верноподданнических чувств со стороны каирского населения и приказал своим министрам объявить всеобщее помилование и восстановить общественный порядок.

Султан Селим ждал почти две недели после победы над мамлюкской армией, прежде чем вступить в город. Только тогда жители Каира впервые увидели своего нового властителя. Вот как описывает его Ибн Ийас:

Селим не мог чувствовать себя в Каире спокойно, пока мамлюкский султан оставался на свободе. Он знал, что, пока Туман-бей жив, его сторонники будут пытаться восстановить его власть. Только смерть – причем публичная – могла похоронить эти надежды. Возможность разделаться со своим противником Селим Грозный получил в апреле 1517 года, когда бедуинский шейх, у которого скрывался Туман-бей, выдал его османам. Селим заставил Туман-бея пройти через весь Каир, чтобы ни у кого не осталось сомнений, что это действительно свергнутый мамлюкский султан. Шествие завершилось у ворот Баб-Зувайла, где палачи схватили Туман-бея и повесили на глазах у объятой ужасом толпы. Веревка порвалась – некоторые утверждали, что она порвалась дважды, – словно сами небеса не желали дозволять убийство султана. «Когда его душа покинула тело, толпа издала пронзительный крик, – так один летописец описал потрясение людей от увиденного. – Никогда в прошлом правителя Египта не вешали на воротах города, никогда!»[15]

Но для османского султана смерть Туман-бея была поводом для празднования. Покончив с династией мамлюков, Селим завершил завоевание их империи, и отныне все их земли и богатства перешли к его собственной династии. Он расширил границы Османской империи, добавив к ней Сирию, Египет и аравийскую провинцию Хиджаз, и теперь мог вернуться в Стамбул триумфатором. Завоевание Хиджаза имело особое значение. Эту провинцию почитают колыбелью ислама, поскольку именно здесь, в Мекке, пророку Мухаммаду были ниспосланы первые откровения Корана, и он создал первую мусульманскую общину. Отныне Селим присовокупил к своему титулу султана официальный титул Служителя и Хранителя двух святынь ислама: Мекки и Медины. Эти завоевания сделали Селима правителем величайшей исламской империи в мире.

Перед отъездом из Каира Селим захотел посмотреть представление одного из знаменитых египетских театров теней – кукольного театра, где используются освещенный экран и плоские марионетки. Селим наслаждался спектаклем в одиночестве. Кукольник показал ему сцену повешения султана Туман-бея на воротах Баб-Зувайла. Когда веревка порвалась во второй раз, османский султан «нашел зрелище очень забавным. Он дал кукольнику 200 динаров и подарил бархатный плащ. "Когда мы поедем в Стамбул, ты поедешь вместе с нами, чтобы показать это представление моему сыну", – сказал ему Селим»[16]. Через три года его сын Сулейман унаследовал османский трон и все мамлюкские земли, покоренные отцом.

Завоевание османами империи мамлюков стало ключевым поворотным моментом в арабской истории. Судьбоносная битва на равнине Мардж Дабик ознаменовала собой конец Средневековья и начало современной эпохи в арабском мире. Впервые после возникновения ислама арабами стали править из неарабской столицы. Первая мусульманская халифская династия Омейядов (661–750) имела своей столицей Дамаск. Аббасиды (750–1258) правили величайшей мусульманской империей своего времени из Багдада. Основанный в 969 году Каир служил столицей не менее чем четырем династиям до прихода к власти мамлюков в 1250 году. Но начиная с 1517 года арабам пришлось подчиняться правителям, находящимся за пределами их земель, и эта политическая реальность стала одним из определяющих факторов современной арабской истории.

Как бы то ни было, переход из-под мамлюкского под османское господство оказался не столь тяжким, как многие изначально опасались, наблюдая за кровавыми завоеваниями Селима Грозного. Тюркоязычные чужеземцы правили арабами начиная с XIII века, и османы оказались во многом похожи на мамлюков. Элиты обеих империй вели происхождение от христианских рабов. Обе империи были бюрократическими государствами, соблюдавшими законы шариата и защищавшими исламские земли от внешних угроз благодаря сильным армиям. К тому же в то время было слишком рано говорить о какой-либо «арабской идентичности», которая могла бы заставить народ воспротивиться «иностранному» правлению. До наступления эпохи национализма идентичность арабов была связана с их родным племенем или городом. Если арабы и идентифицировали себя в более глобальном плане, то скорее на религиозной, чем этнической основе. И поскольку большинство арабов были суннитами, османы оказались для них вполне приемлемыми правителями. Тот факт, что административный центр переместился из арабских земель в Стамбул – город на стыке Европы и Азии, мало волновал людей того времени.

Судя по всему, арабские народы оценивали переход от мамлюкского к османскому правлению с сугубо прагматической, а не идеологической точки зрения. Их куда больше беспокоили вопросы безопасности и порядка, а особенно разумного налогообложения, чем проблема перехода арабов под правление турок. Египетский историк Абд ар-Рахман аль-Джабарти в начале XIX века вполне уважительно описывал начало османского владычества в арабских землях:

Жители сирийских деревень и городов нисколько не оплакивали кончину мамлюкской империи. Ибн Ийас рассказывает, что в Алеппо горожане, немало настрадавшиеся от непомерных налогов и произвола прежних хозяев, закрыли ворота перед отступающими после Мардж Дабика мамлюками и «обращались с ними хуже, чем сами османы». Когда же в Алеппо вступил Селим Грозный, «город был освещен праздничными огнями, в лавках на базарах горели свечи, в честь него возносились молитвы, и народ ликовал», радуясь своему освобождению от господства мамлюков[19]. Согласно дамасскому историку Мухаммаду Ибн Тулуну (1475–1546), жители Дамаска также спокойно отнеслись к смене власти. Описывая последние годы правления мамлюков, он жалуется на непосильное налоговое бремя, жадность чиновников, бездействие центрального правительства, беспринципность мамлюкских эмиров, отсутствие безопасности в сельской местности и серьезные экономические проблемы, явившиеся следствием плохого управления[20]. Об османах же Ибн Тулун, напротив, отзывается положительно, утверждая, что они принесли в провинцию Дамаск законность и порядок, а также установили разумные налоги.

На Османскую империю крах мамлюкского султаната повлиял, вероятно, гораздо сильнее, чем на арабский мир. Сердцем империи были Анатолия и Балканы, а ее столица Стамбул располагалась на стыке европейской и азиатской частей. Жители удаленных от имперского центра арабских территорий пополнили собой и без того весьма разнородное население империи. На тот момент арабов трудно было назвать единым народом. Общий для них арабский язык имел множество диалектов, так что жители Аравийского полуострова, Плодородного полумесяца и Северной Африки не понимали друг друга. Тогда как большинство арабов были (и поныне являются) мусульманами-суннитами, как и османские турки, среди них имелись довольно значительные по численности общины, исповедующие другие направления ислама, христианство и иудаизм. Арабскому миру было присуще и огромное культурное разнообразие, с очень разными архитектурными, музыкальными и кулинарными традициями в разных регионах. Арабские народы были разделены также историческим прошлым, поскольку на протяжении многих веков ими правили разные халифские династии. Присоединение арабских земель коренным образом изменило не только географические границы, но и культурный и демографический облик Османской империи.

В первую очередь перед османами стояла задача создания работоспособной административной системы в своих новых арабских провинциях. Эти земли были присоединены к Османской империи в период быстрого расширения ее границ в Персии, Черноморском регионе и на Балканах. Территория империи увеличивалась так быстро, что правительство не успевало готовить квалифицированных чиновников-управленцев. В результате стандартная османская система администрирования внедрялась только в регионах, находящихся ближе к центру империи, таких как город Алеппо на севере Сирии. В более удаленных от Анатолии регионах османы старались сохранить существующий политический порядок и обеспечить постепенный переход к новой власти. Будучи больше прагматиками, нежели идеологами, османы были заинтересованы не столько в навязывании арабам своего порядка, сколько в поддержании мира и стабильности и регулярном сборе налогов со своих новых владений. Поэтому в первые годы после завоевания политико-административное устройство арабских провинций характеризовалось значительным разнообразием и высокой степенью автономии.

Первой задачей, вставшей перед османами в Сирии и Египте, было формирование лояльного правительства во главе с мамлюками. Только у мамлюков имелись необходимые знания и опыт, чтобы успешно управлять этими регионами от лица османов. Однако рассчитывать на их благонадежность было сложно. В первое десятилетие османского правления произошло несколько кровопролитных восстаний, организованных мамлюками, которые хотели отсоединиться от Османской империи и восстановить свою власть в Сирии и Египте.

В первые несколько лет после завоевания существовавшие там государственные институты фактически не менялись. Османы поставили во главе них мамлюкских эмиров, или «военачальников». Бывшие мамлюкские земли они разделили на три провинции со столицами в Алеппо, Дамаске и Каире. Провинция Алеппо стала первой, полностью перешедшей под османское правление. С назначением османского наместника она тесно интегрировалась в политическую и экономическую жизнь империи. Хотя местное население тогда не могло этого знать, с османским завоеванием в Алеппо начался настоящий золотой век, продлившийся вплоть до XVIII столетия. Город стал одним из ключевых центров сухопутной торговли между Азией и Средиземноморьем. Несмотря на удаленность от побережья почти на 80 км, в Алеппо размещались конторы многочисленных голландских, британских и французских компаний, что превращало его в один из самых космополитичных городов арабского мира[21]. Когда в пьесе Шекспира «Макбет» ведьма говорила о жене моряка: «Ушел на "Тигре" муж ее в Алеппо» (акт I, сцена 3), зрители в «Глобусе» прекрасно понимали, о чем идет речь.

Наместниками в Дамаске и Каире султан Селим назначил мамлюков. Стоит заметить, что он вряд ли мог выбрать двух более разных людей. Правителем Дамаска стал Джанберди аль-Газали, бывший мамлюкский наместник в Сирии, доблестно сражавшийся с османами в битве на равнине Мардж Дабик. После этого сражения он атаковал авангард османской армии в Газе, где его отряд был разгромлен, а сам он получил ранение. С остатками своего войска он отступил в Каир и вместе с Туман-беем защищал город от османов. Очевидно, Селим уважал Джанберди за смелость и преданность своему султану и надеялся, что тот будет так же относиться к новому властителю. В феврале 1518 года Селим наделил Джанберди всеми полномочиями эмира Дамаска в обмен на ежегодную дань в 230 000 динаров[22]. Разумеется, в передаче такой власти одному лицу без всякой системы сдержек и противовесов имелись явные риски, но, похоже, у Селима не было иного выбора.

Своим наместником в Каире он выбрал Хайр-бея, бывшего мамлюкского эмира Алеппо. Накануне сражения на равнине Мардж Дабик Хайр-бей вступил в тайные переговоры с Селимом и перешел на его сторону. Именно предательство Хайр-бея привело к быстрому и сокрушительному разгрому мамлюкской армии в этой решающей битве. Он был арестован Туман-беем и брошен в каирскую тюрьму. После захвата Каира Селим освободил Хайр-бея и наградил бывшего эмира Алеппо за его заслуги. Однако Селим никогда не забывал, что Хайр-бей однажды уже предал своего правителя, и, как пишет Ибн Ийас, называл его «Каин-беем» или «Господином предателем»[23].

Пока султан Селим был жив, никто в арабских землях не пытался бросить вызов османскому господству. Но в октябре 1520 года распространилась весть о смерти Селима и восхождении на трон его наследника Сулеймана. Некоторые мамлюки сочли, что клятвы верности относились только к султану Селиму, завоевавшему их земли, но не к династии в целом, поэтому со сменой верховной власти в арабских провинциях началась череда восстаний.

Первое было поднято в Дамаске не кем иным, как Джанберди аль-Газали. Лелея надежду восстановить мамлюкскую империю, тот объявил себя султаном и принял мамлюкский высший титул «аль-малик аль-ашраф» («самый благородный правитель»). Он облачился в мамлюкскую одежду и светлый тюрбан и запретил жителям Дамаска одеваться как османы. Он также запретил имамам упоминать в пятничных молитвах имя султана Сулеймана и принялся очищать Сирию от османских солдат и чиновников. К его восстанию присоединились города Триполи, Хомс и Хама. Вскоре Джанберди собрал армию и двинулся на Алеппо[24].

Однако население Алеппо сохранило верность османскому султанату. Люди оплакивали смерть Селима и в пятничных молитвах благословляли нового султана Сулеймана. Когда эмир узнал о подходе повстанческой армии, он в спешном порядке бросился укреплять оборону города. В декабре армия Джанберди осадила Алеппо. Повстанцы обстреливали городские ворота из пушек и пускали через стены укреплений горящие стрелы, но защитники быстро восстанавливали повреждения и сдерживали натиск повстанцев. После 15 дней безуспешной осады Джанберди был вынужден отступить. В ходе этого противостояния погибло около 200 жителей Алеппо и множество солдат[25].

Видя, что пламя мятежа не разгорелось, как он планировал, Джанберди вернулся в Дамаск, чтобы консолидировать силы. В феврале 1521 года он вступил в сражение с османской армией на подходах к Дамаску. Но его войско потерпело поражение, а самопровозглашенный султан был убит. Паника охватила Дамаск. Своей поддержкой Джанберди и его мятежа дамасцы лишили себя привилегий мирного подчинения османскому правлению.

Разгромив силы мятежников, армия османов вошла в Дамаск. По словам Ибн Тулуна, больше 3000 человек были убиты, городские кварталы и соседние деревни разграблены, а женщины и дети уведены в плен. Голова Джанберди и отрезанные уши тысячи убитых повстанцев отправили в Стамбул в качестве трофеев[26]. Мамлюкское правление в Дамаске подошло к концу. Отныне провинцией стал править османский наместник, присланный из Стамбула.

В Египте антиосманские восстания вспыхивали неоднократно. Несмотря на то что Селим не доверял своему наместнику в Каире и называл его «Господином предателем», Хайр-бей успешно поддерживал османскую власть в провинции вплоть до своей смерти в 1522 году. Османам потребовался почти год, чтобы найти ему достойную замену. Воспользовавшись этим периодом безвластия, двое эмиров из Среднего Египта в мае 1523 года подняли мятеж при поддержке ряда мамлюков и бедуинских вождей. Находившаяся в Египте османская армия быстро подавила восстание, многие из повстанцев-мамлюков были заключены в тюрьму или убиты.

Инициатором следующего восстания оказался новый османский правитель Египта Ахмед-паша, мечтавший стать великим визирем, т. е. премьер-министром Османской империи. Раздосадованный своим назначением, Ахмед-паша решил сделаться независимым правителем Египта. Вскоре после своего прибытия в Каир в сентябре 1523 года он принялся разоружать размещенные в городе османские войска и отправлять солдат на кораблях в Стамбул. Он выпустил из тюрем мамлюков и бедуинов, брошенных туда за участие в предыдущем восстании. В конце концов Ахмед-паша объявил себя султаном и приказал своим сторонникам уничтожить оставшиеся в каирской цитадели османские войска. Как и Джанберди, он приказал совершать пятничные молитвы в свою честь и начал чеканить монеты с собственным именем. Но мятеж продлился недолго. Противник напал на Ахмед-пашу и заставил отступить из города, после чего его схватили и в марте 1524 года обезглавили. Стамбул направил в Каир нового наместника, поручив ему положить конец влиянию мамлюков и расширить в Египте власть центрального правительства. В дальнейшем своим грамотным правлением султан Сулейман сумел заслужить лояльность арабских подданных, и до конца его пребывания на престоле те больше не поднимали восстаний.

В течение десятилетия после завоевания и Египет, и Сирия, и Хиджаз полностью перешли под османское правление. Все решения и законы, по которым жили эти провинции и империя в целом, принимались в Стамбуле. Управляющая империей пирамида власти подчинялась султану, абсолютному монарху. Тот жил во дворце Топкапы, за высокими стенами, на холме, откуда открывался вид на имперскую столицу, пролив Босфор и залив Золотой Рог. За стенами располагались канцелярии великого визиря и его министров. Благодаря великолепным воротам, которые вели в этот правительственный комплекс, османское правительство прозвали Блистательной Портой, или просто Портой (на турецком языке Баб-и али, или «Высокие ворота»). Эти два института – султанский двор и Блистательная Порта – устанавливали законы и порядки для всей империи, включая арабские провинции.

С новой властью пришли и новые административные практики. В XVI веке Османская империя жила при феодализме: центральная власть раздавала земли военачальникам. Те были обязаны обеспечивать отправление правосудия и сбор налогов на своих землях, а также содержать на доходы от них определенное количество экипированных конных воинов и выплачивать в центральную казну установленную сумму в виде налогов. В отличие от европейского феодализма, в Османской империи система владения землями не была наследственной, что исключало возможность формирования могущественной аристократии, способной соперничать за власть с султаном. Эта система идеально отвечала потребностям империи, территория которой расширялась так стремительно, что государство не успевало готовить чиновников-управленцев. Чиновники занимались в основном ведением учета государственной собственности. Они составляли подробные налоговые регистры, где для каждой деревни указывалось точное количество подлежащих налогообложению мужчин, домашних хозяйств, полей и размеры доходов. Эти регистры должны были обновляться каждые 30 лет, однако уже к концу XVI века государство начало пренебрегать налоговым учетом, и в XVII веке эта практика была прекращена[27].

Новые османские провинции в Сирии – Алеппо, Дамаск, а затем и прибрежная провинция Триполи (современный Ливан) – были разделены на более мелкие административные единицы и переданы во владение османским военачальникам. Наместник провинции получал самый большой земельный надел; второй по размеру надел доставался военному командиру провинции, а остальные офицеры наделялись владениями в соответствии с их рангом и количеством солдат, которых они должны были предоставлять для военных кампаний султана[28]. Эта модифицированная феодальная система никогда не применялась в Египте, которым османы продолжали управлять в непростом партнерстве с мамлюкскими командирами.

Чиновники, назначавшиеся центральным правительством на административные посты в арабских провинциях, как правило, не были арабами. Как и у мамлюков, в Османской империи была своя система подбора невольников – так называемая девширме. Ее иногда называют «налогом кровью». Ежегодно в христианских деревнях, главным образом балканских провинций, отбирали мальчиков, которых отправляли затем в Стамбул, обращали там в ислам и обучали, чтобы те посвятили свои жизни служению империи. Атлетичные мальчики проходили военную подготовку и пополняли ряды янычар (так назывались элитные подразделения османской регулярной пехоты). Мальчики с интеллектуальными способностями обучались, чтобы служить потом во дворце султана или в правительственных канцеляриях.

На современный взгляд подобная «дань мальчиками» выглядит варварством: детей отнимали у родителей, забирали в рабство и насильственно обращали в ислам. Однако в те времена это было единственным способом подняться вверх по социально-экономической лестнице в жестко структурированном обществе. Благодаря девширме сын крестьянина мог стать генералом и даже великим визирем. На деле фактически вся верхушка османской армии и государственной иерархической пирамиды состояла именно из мужчин-девширме. В то же время арабы, будучи в подавляющем большинстве свободнорожденными мусульманами, оказались исключены из этой системы и, как следствие, практически не были представлены в правящей элите ранней Османской империи[29].

Одним из важнейших нововведений султана Сулеймана I стало определение структуры административного управления каждой османской провинции (вилайета) в законодательной форме. Известный в Европе как Сулейман Великолепный, в своей империи он был награжден прозвищем Кануни, что в переводе с турецкого означает «законодатель» (или «справедливый»). Прошло больше двух веков после смерти Сулеймана, а египетский историк аль-Джабарти превозносил достоинства проведенных им правовых и административных реформ: «Султан Сулейман Кануни установил принципы государственного управления, завершил формирование империи и определил административную организацию провинций. Подобно светочу, он озарил тьму сияющим светом правой веры и затмил огонь неверных. С тех дней и поныне Египет остается частью его империи и повинуется ей»[30]. Принципы административного управления каждой провинцией были изложены в законодательных документах, известных как канун-наме, или «законоположения». В них четко прописывались отношения между наместниками и налогоплательщиками и определялись права и обязанности каждой стороны, что для той эпохи было верхом подотчетности в государственном управлении.

Первый провинциальный свод законоположений был введен в действие в Египте сразу после восстания Ахмед-паши в 1525 году. Великий визирь Сулеймана I Ибрагим-паша использовал введение канун-наме для укрепления власти султана над Египтом. Это поразительно всеобъемлющий документ, в котором в мельчайших деталях прописана вся структура административного управления вплоть до уровня деревень. В нем определяются обязанности государственных служащих по обеспечению безопасности, сбору налогов и поддержанию ирригационной системы. Устанавливаются четкие правила межевания земель, использования пожертвований верующих, обслуживания зернохранилищ и управления морскими портами. И даже указывается, как часто наместник должен встречаться со своим государственным советом (четыре раза в неделю, как и великий визирь с имперским советом в Стамбуле)[31].

Чтобы обеспечить соблюдение законов, управленцы в Османской империи нуждались в дисциплинированной и надежной военной силе. Наместники провинций имели под своим командованием подразделения османской регулярной армии, включая янычар, а также нерегулярные войска, рекрутируемые из местного населения. Командир янычар назначался Стамбулом. В таком городе, как Дамаск, порядок обеспечивался полком янычар численностью от 500 до 1000 человек, а также несколькими кавалерийскими подразделениями, содержавшимися за счет провинциальной казны. Согласно османским источникам, в провинциях Алеппо, Триполи и Дамаск в последней четверти XVI века насчитывалось в общей сложности больше 8000 кавалеристов[32]. Эти силы дополнялись рекрутами-пехотинцами из числа местных жителей и североафриканскими наемниками.

Третьим элементом османской администрации, наряду с наместниками и военными, была судебная система. Центральное правительство направляло в каждую провинциальную столицу старшего судью, который председательствовал в исламском суде. Хотя христиане и евреи имели право разрешать споры в судах своих общин, многие предпочитали обращаться в мусульманский суд. Османские суды выполняли широкий спектр функций. В судах публично зачитывались и заносились в судебные реестры все имперские указы из Стамбула. Помимо рассмотрения уголовных дел суды занимались арбитражным разрешением споров, выполняли нотариальные функции, регистрируя коммерческие договоры и сделки по обмену земельными участками, а также регистрировали браки и разводы, назначали пособия для вдов и сирот и распределяли личное имущество умерших. Все дела аккуратно фиксировались в судебных реестрах, многие из которых сохранились до наших дней, что дает нам бесценную возможность познакомиться с повседневной жизнью населения Османской империи.

Султан Сулейман I оказался одним из самых успешных правителей Османской империи. За 46 лет пребывания у власти (1520–1566) он завершил завоевание арабского мира, начатое его отцом. В 1533–1538 годах Сулейман захватил принадлежавшие персидской империи Сефевидов Багдад и Басру, где суннитское население приветствовало османскую армию как освободителей после многих лет гонений со стороны шиитов. Завоевание Ирака стало важным событием как в стратегическом, так и в идеологическом плане. Подчинив себе древнюю арабскую столицу Багдад и остановив наступление шиитского ислама на суннитские земли, Сулейман I консолидировал свою империю.

В 1530–1540 годы он начал продвижение к югу от Египта и захватил земли Йемена. С 1525 по 1574 год присоединил к Османской империи так называемые вассальные даннические государства на Средиземноморском побережье Ливии, Туниса и Алжира. К концу XVI века все арабские земли были в той или иной степени подконтрольны османам, за исключением Центральной Аравии и султаната Марокко, которым удалось сохранить независимость.

Поскольку все арабские территории включались в состав Османской империи в разное время и при разных обстоятельствах, имея свои исторические корни и системы управления, история османского владычества в каждой из этих провинций уникальна и формировалась под влиянием местных условий.

Земли в Северной Африке были присоединены к Османской империи не традиционными военными методами, а благодаря пиратству, хотя, как говорится, кто для одних пират, тот для других адмирал. Возьмем знаменитого английского пирата XVI века сэра Фрэнсиса Дрейка. Он был вице-адмиралом и одним из самых доверенных советников Елизаветы I, помог Англии разгромить испанскую Непобедимую армаду и получил рыцарский титул из рук самой королевы. Похожая судьба была и у Хайр ад-Дина Барбароссы, получившего от европейцев такое прозвище из-за рыжей бороды. В истории Османской империи он остался одним из величайших адмиралов, но для испанцев был безжалостным пиратом, грозой капитанов, бороздивших Средиземное море, работорговцем, продавшим в неволю тысячи пленных христианских моряков. Для жителей североафриканского побережья он был воином Аллаха, ведущим священную войну против испанских захватчиков, а его пиратские трофеи были важной составляющей их местной экономики. Наконец, для османов он был соотечественником, родившимся около 1466 года на Эгейском острове Митилена (Лесбос) неподалеку от побережья Турции.

На пороге XVI века западное Средиземноморье стало ареной ожесточенного противостояния между христианами и мусульманами. С падением Гранады в 1492 году испанцы завершили завоевание Пиренейского полуострова, положив конец почти восьмивековому мусульманскому владычеству (711–1492). В новой католической Испании религиозный прозелитизм принял форму принудительного обращения в христианство, и большинство иберийских мусульман были вынуждены бежать в Северную Африку. Эти беженцы, мориски, не забыли свою родину и не простили испанцев. Но испанские монархи Изабелла Кастильская и Фердинанд Арагонский принесли священную войну и на мусульманские земли в Северной Африке, где нашли убежище мориски. Испанцы создали ряд крепостей-колоний, так называемых пресидио, вдоль североафриканского побережья от Марокко до Ливии и заставили местных вождей платить дань испанской короне. Две из этих крепостей-колоний – Сеута и Мелилья – и сегодня остаются испанскими анклавами на марокканском побережье.

Прибрежные мусульманские мини-государства почти не сопротивлялись агрессивной экспансии испанцев. Правившие северо-западной Африкой местные династии – в Фесе (находился на территории современного Марокко), Тлемсене (Алжир) и Тунисе – предпочитали платить дань испанской короне и не осмеливались нападать на испанские крепости, контролировавшие ключевые порты и гавани. Покорность мусульманских правителей испанцам дискредитировала их в глазах собственных подданных, и вскоре местные ревнители веры организовали движение сопротивления захватчикам. Поскольку крепости-колонии снабжались только по морю, решено было нападать не на хорошо укрепленные цитадели, а на испанские суда. Местные моряки вооружили свои корабли и повели джихад на море. В Европе их прозвали берберийскими пиратами (либо от греческого слова barbaros – «варвар», либо, по другой версии, от названия североафриканского народа берберов). Как и обычные корсары, берберийские пираты грабили испанские суда и продавали их команды в рабство, однако считали свой разбой священной войной с захватчиками. Дерзкие нападения на христиан превращали пиратов в местных героев и обеспечивали им горячую поддержку среди арабского и берберского населения побережья.

Самым известным берберийским пиратом был Хайр ад-Дин Барбаросса. Его брат Арудж также был корсаром и создал независимое мини-государство в небольшом порту Джеджель к востоку от Алжира. Постепенно расширяя границы своих владений вдоль алжирского побережья, в 1517 году Арудж захватил город Тлемсен. Но в следующем году испанцы атаковали Тлемсен и убили его правителя. Хайр ад-Дин Барбаросса оказался более дальновиден. Понимая, что пираты нуждаются в поддержке могущественного союзника, если хотят сохранить свои завоевания от посягательств испанской короны, он вступил в союз с Османской империей.

В 1519 году Хайр ад-Дин отправил к османскому двору своего представителя с богатыми дарами и посланием от алжирского народа, просившего у султана защиты и предлагавшего перейти под его правление. Хотя Селим Грозный находился при смерти, он согласился присоединить алжирское побережье к Османской империи. Посланник Хайр ад-Дина вернулся домой с османским флагом и отрядом из 2000 янычар. Отныне за спиной берберийских корсаров стояла величайшая мусульманская империя в мире, что радикально изменило баланс сил в западном Средиземноморье.

Воодушевленные союзом с османами, берберийские пираты распространили свои вылазки далеко за пределы прибрежных вод Северной Африки. Хайр ад-Дин Барбаросса и его люди стали нападать на итальянские и испанские города и на Эгейские острова. В 1520-х годах Барбаросса захватывал перевозившие зерно европейские корабли и, словно Робин Гуд, раздавал добычу жителям алжирского побережья, пострадавшего от засухи. На своих судах он спасал бегущих из Испании морисков и перевозил их в безопасные места, где они присоединялись к борьбе против испанцев.

Но наибольшую славу Хайр ад-Дину принесли дерзкие нападения на испанский флот. Он топил галеры, освобождал мусульманских рабов и захватывал десятки вражеских кораблей. Имя Барбароссы вызывало страх по всему испанскому и итальянскому побережью. Количество плененных им христиан исчислялось тысячами. За дворян он требовал огромный выкуп, а простолюдинов продавал в неволю. Мусульманские корсары видели в этом высшую справедливость: в прошлом многие из них были взяты в плен испанцами и отправлены на галеры.

Испанцам срочно требовался адмирал, способный совладать с Хайр ад-Дином Барбароссой. И в 1528 году король Карл V нашел такого человека – прославленного флотоводца, генуэзца Андреа Дориа (1466–1560). Тот имел собственный флот из боевых галер и нанимался на службу к европейским монархам. По сути, он был таким же корсаром, как Барбаросса.

Дориа был выдающимся адмиралом, но Хайр ад-Дин Барбаросса оказался адмиралом от бога. За 18 лет их противостояния Дориа редко удавалось взять верх над своим рыжебородым противником. Их первое столкновение в 1530 году было весьма показательным. После короткой осады в 1529 году Хайр ад-Дин захватил испанскую крепость в Алжирском заливе. Он заставил обращенных в рабство испанцев разобрать форт и соорудить из камней мол для защиты гавани. Карл V пришел в ярость от потери стратегически важной крепости и созвал государственный совет. Андреа Дориа предложил атаковать порт Шершель к западу от Алжира. В 1530 году Дориа с отрядом испанцев высадился под Шершелем. Они освободили несколько сотен христианских рабов, однако столкнулись с ожесточенным сопротивлением со стороны населявших город морисков, которые ненавидели испанцев. Хайр ад-Дин отправил в Шершель помощь, и Дориа, побоявшись вступать в сражение с крупным османским флотом, увел свои корабли, бросив испанских солдат на берегу. Многие из них погибли, остальных взяли в плен и продали в рабство. Так Хайр ад-Дин Барбаросса нанес испанской короне два поражения и укрепил свои позиции в Алжире.

Этой победой он также поднял себя в глазах османского султана Сулеймана Великолепного, который в 1532 году пригласил его в Стамбул. Собрав флотилию из 44 кораблей, Барбаросса направился в имперскую столицу, по пути разорив побережье Генуи и Сицилии и захватив 18 христианских кораблей, которые он также разграбил и сжег. Прибыв во дворец, Барбаросса был препровожден к султану, распростерся перед ним ниц и поцеловал землю. Сулейман попросил пирата подняться и объявил, что назначает его главнокомандующим Османским флотом, т. е. капуданом-пашой, и эмиром морских провинций. На протяжении всего визита в Стамбул Хайр ад-Дин жил в султанском дворце и регулярно встречался с Сулейманом для обсуждения военно-морской стратегии. Во время прощальной дворцовой церемонии султан прикрепил к тюрбану Барбароссы золотую медаль в знак своей благодарности капудану-паше за его заслуги в расширении территории Османской империи в Северной Африке и в борьбе против испанской короны[33].

По возвращении из Стамбула Хайр ад-Дин начал готовиться к следующей крупной кампании – завоеванию Туниса. Он собрал почти 10-тысячное войско и в августе 1534 года взял Тунис без боя. Теперь османы контролировали североафриканское побережье от Туниса до Алжира, поставив под угрозу господство испанцев в западном Средиземноморье. Андреа Дориа посоветовал Карлу V изгнать корсаров из Туниса. Испанский король согласился и решил лично возглавить поход. Огромная флотилия из «галер, галеонов, карраков, фуст, бригантин и других кораблей всех видов» с испанскими, немецкими, итальянскими и португальскими солдатами на борту – всего около 24 000 солдат и 15 000 лошадей – двинулась на Тунис. «Мы отправились в путь, воззвав к нашему Создателю и попросив его покровительства и наставлений… – писал Карл V, – чтобы с божьей помощью сделать то, что представляется наилучшим для успешной победы над Барбароссой»[34].

Когда христианская флотилия подошла к Тунису, Хайр ад-Дин Барбаросса понял, что не сможет противостоять этой армаде, и отступил со своими войсками в Алжир. Тунис оказался в руках испанцев. В своих письмах Карл V писал, что они освободили 20 000 христианских рабов. Арабы же утверждали, что испанцы убили по меньшей мере столько же местных жителей. В стратегическом плане завоевание Туниса обеспечило испанцам полный контроль над Сицилийским (Тунисским) проливом, являющимся воротами в западное Средиземноморье, где у османских корсаров остался последний оплот в Алжирском заливе.

В 1541 году Карл V решил выжечь это пиратское гнездо, раз и навсегда покончив с Хайр ад-Дином Барбароссой. Он собрал армаду из 65 боевых галер и более чем 400 транспортных судов, перевозивших почти 36 000 солдат и осадные машины. В октябре объединенное христианское войско отправилось в Алжир. По словам алжирского историка Сейида Мурада, «их флотилия покрыла всю поверхность моря, насколько хватало взора. Кораблей было так много, что я не мог их сосчитать». Силы берберийских пиратов насчитывали 1500 османских янычар, 6000 морисков и несколько сотен ополченцев. Колоссальные силы вторжения превосходили их численностью больше чем в четыре раза, и положение Хайр ад-Дина Барбароссы казалось безнадежным. Пытаясь поднять боевой дух своих солдат, один из командиров сказал им: «Христианский флот огромен. Но не забывайте, что Аллах всегда помогает правоверным в борьбе с врагами веры»[35]. Как пишет местный летописец, эти слова оказались пророческими.

Накануне дня вторжения погода резко ухудшилась. Разразился свирепый шторм, он бросал испанские корабли на берег и разбивал их о скалы. Высадившиеся на побережье солдаты страдали от проливных дождей и холодных ветров, а весь порох промок и стал непригоден для стрельбы. В этих условиях сабли и стрелы защитников оказались более эффективным оружием. Потеряв 150 кораблей и 12 000 человек убитыми и пленными, деморализованная армия европейцев была вынуждена отступить. Берберийские корсары нанесли своему главному врагу, испанцам, сокрушительное поражение и окончательно закрепились в Северной Африке. Это был величайший триумф Барбароссы, и он ежегодно отмечался в Алжире как праздник на протяжении всей эпохи османского правления.

Хайр ад-Дин Барбаросса умер пять лет спустя, в 1546 году, в возрасте 80 лет. Благодаря ему османы получили контроль над частью североафриканского побережья, и во второй половине XVI века преемники Барбароссы продолжили его дело, завоевав Триполи и Тунис. Османское правление этими корсарскими владениями в Северной Африке отличалось от того, что существовало в других арабских провинциях. После смерти Барбароссы власть в Алжире делили между собой назначенный Стамбулом наместник, адмирал османского флота и командующий османским янычарским корпусом. В середине XVII века правителем Алжира стал командир янычар, которые обосновались в Алжире и превратились в местных жителей. Ему помогал совет – диван. В 1671 году командир янычар был свергнут, и вместо него адмирал флота поставил во главе провинции местного гражданского правителя, дея[36]. На протяжении многих лет реальная власть в Алжире принадлежала деям, хотя Стамбул продолжал назначать пашу (наместника), чьи полномочия имели скорее формальный характер. После 1710 года полномочия паши перешли к деям, и контроль Стамбула над Северной Африкой заметно ослабел, поскольку деи пользовались полной автономией в обмен на небольшую ежегодную дань Блистательной Порте.

Поскольку османо-испанское соперничество в западном Средиземноморье завершилось, Порту такое положение дел вполне устраивало. Алжирские земли находились слишком далеко от Стамбула и были слишком малонаселенны, чтобы устанавливать там прямое османское правление без надежды окупить связанные с этим расходы. В результате берберийское побережье было типичной арабской провинцией, которая, хотя и вошла в состав Османской империи, по факту управлялась местной элитой. Османская империя установила свой контроль над стратегической мусульманской территорией и обеспечила пусть небольшой, но поток доходов при минимальных затратах для имперской казны. Это устраивало и алжирских деев, которые пользовались защитой могущественной Османской империи и в то же время широкой автономией в своих отношениях с морскими державами Средиземноморья. Такая система успешно функционировала в интересах обеих сторон вплоть до XIX века, когда ни деям, ни османам не хватило сил противостоять новой эре европейской колонизации Северной Африки.

В восточном Средиземноморье сложилась другая система автономного правления. Горы Ливана на протяжении многих веков служили убежищем для неортодоксальных религиозных общин, спасающихся от гонений. Двумя самыми крупными общинами были марониты и друзы, которые сформировали в этой местности, известной как Горный Ливан, особый феодальный порядок и политическую систему.

Марониты обосновались на севере Ливанских гор в конце VII века, спасаясь от преследований со стороны соперничающих христианских сект в тогдашней Византийской империи. В средние века они поддерживали крестоносцев и установили хорошие отношения с Ватиканом. Связи между маронитами и Римско-католической церковью были настолько тесными, что в 1584 году в Риме появился Маронитский колледж, где обучались богословию одаренные молодые марониты.

Религиозная секта друзов возникла в XI веке в Каире из последователей одного из ответвлений шиитского ислама. Впоследствии они были вынуждены бежать от гонений в Горный Ливан и за сотни лет жизни в изоляции развили довольно специфическое тайное вероучение. Вместе с христианами-маронитами друзы доминировали в политическом устройстве Горного Ливана. Друзский эмир правил жесткой иерархией друзских и христианских аристократов, которые владели наследственными феодами в этом регионе.

Когда в 1516 году Горный Ливан вместе с остальной частью Великой Сирии[37] был завоеван Селимом Грозным и присоединен к Османской империи, Порта предпочла оставить в этих неприступных горах сложившуюся систему самоуправления, ограничившись лишь тем, что потребовала от друзского эмира признать власть османского султана и платить ему ежегодную дань. Эта система оказалась вполне жизнеспособной, поскольку друзы были слишком разобщены, чтобы представлять собой угрозу для османского господства. Но все изменилось с приходом к власти эмира Фахр ад-Дина II.

Фахр ад-Дин II (1572–1635), эмир Горного Ливана, словно сошел со страниц трудов Макиавелли. Своими методами он куда больше напоминал Чезаре Борджиа, чем османских современников. Умело прибегая к насилию и хитрости, Фахр ад-Дин успешно расширял границы своих владений и оставался у власти на протяжении многих десятилетий. Он даже назначил придворного историка, чтобы оставить потомкам летопись своих великих деяний[38].

Фахр ад-Дин стал эмиром в 1591 году после смерти отца, который стал жертвой курдского клана Сайфа, правившего северным Ливаном из прибрежного города Триполи (не путать с одноименным ливийским городом). В течение следующих 30 лет друзский эмир был движим двумя мотивами – отомстить клану Сайфа и расширить границы земель, находившихся под правлением его семьи. При этом Фахр ад-Дин не забывал поддерживать хорошие отношения с османами. Он всегда в срок и полностью платил дань. Он ездил в Дамаск и осыпал деньгами и щедрыми подарками наместника Мурад-пашу, который впоследствии стал великим визирем Османской империи. Благодаря этим связям Фахр ад-Дин сумел присоединить к своим владениям южный портовый город Сайда, Бейрут вместе с прибрежной равниной, северные районы Горного Ливана и долину Бекаа на востоке Ливана. К 1607 году друзский эмир распространил свою власть на бóльшую часть территории современного Ливана, а также на северную Палестину[39].

Но с ростом его небольшого государства росли и проблемы. В своих территориальных амбициях Фахр ад-Дин вышел за границы автономного Горного Ливана и посягнул на земли, находившиеся под прямым османским правлением. Такая беспрецедентная экспансия вызвала обеспокоенность в правительственных кругах в Стамбуле и зависть среди его местных соперников. Чтобы защитить себя от османских интриг, в 1608 году друзский Макиавелли заключил союз с Флоренцией, где правила династия Медичи. Медичи предложили Фахр ад-Дину оружие и помощь в обмен на торговые преференции на высококонкурентном левантийском рынке.

Новости о договоре Фахр ад-Дина с Тосканой были встречены с тревогой. В течение следующих нескольких лет османы с растущим беспокойством наблюдали за укреплением связей между Ливаном и Тосканой. Вскоре Фахр ад-Дин лишился поддержки в Стамбуле, когда его друг Мурад-паша скончался и место главного визиря занял его враг Насух-паша. В 1613 году султан решил действовать и отправил в Горный Ливан армию с целью свергнуть Фахр ад-Дина и уничтожить друзское мини-государство. Османские военные корабли блокировали ливанские порты, чтобы помешать побегу друзского эмира и не позволить тосканскому флоту прийти ему на помощь. Однако, умело используя подкуп, Фахр ад-Дин в сопровождении одного советника и нескольких слуг сумел ускользнуть от османов. Наняв два французских галеона и фламандское торговое судно, он отплыл в Тоскану[40].

После 53-дневного путешествия из Сайды в Ливорно Фахр ад-Дин ступил на тосканскую землю. Его пятилетнее изгнание представляло собой редкий случай, когда арабский и европейский правители встретились как друзья и могли изучить обычаи и нравы друг друга. Фахр ад-Дин и его свита с интересом наблюдали за жизнью двора Медичи, работой государственного аппарата, культурой эпохи Ренессанса и нравами итальянцев. Друзский эмир был очарован всем, что увидел, – от предметов домашнего обихода в обычной флорентийской семье до замечательной коллекции произведений искусства, собранной Медичи, где имелись даже портреты выдающихся османских деятелей. Он посетил красивейший кафедральный собор Санта-Мария-дель-Фьоре, поднялся на колокольню Джотто и полюбовался знаменитым куполом Брунеллески – одним из величайших архитектурных творений того времени[41]. Но при всем восхищении Флоренцией Фахр ад-Дин никогда не сомневался в превосходстве своей культуры и в том, что Османская империя была самым могущественным государством всех времен и народов.

В 1618 году Фахр ад-Дин вернулся на родину. Момент был выбран грамотно: османы вели войну с персами и не обратили внимания на его возвращение. За пять лет его отсутствия многое изменилось. Османские власти сократили владения его семьи до небольшой долины Шуф в южной части Горного Ливана, а друзская община распалась на соперничающие группировки, решительно настроенные не допустить превосходства одного семейного клана над другими.

Однако Фахр ад-Дин в одночасье разрушил порядок, установленный Портой и местной соперничающей знатью. Сразу по возвращении он взялся за восстановление своей империи, которая уже вскоре простерлась от порта Латакия на севере через весь Горный Ливан до Палестины и реки Иордан на юге. Если прежде Фахр ад-Дин расширял империю с согласия османских властей, то теперь его действия бросали прямой вызов Порте. Однако эмир был уверен, что его воины победят любую армию, выдвинутую против него османами, и в течение следующих пяти лет становился все более дерзким в противостоянии властям.

В ноябре 1623 года Фахр ад-Дин достиг пика своего могущества, когда в сражении под Анджаром его армия разбила османские войска, направленные против него из Дамаска, и взяла в плен губернатора Мустафа-пашу[42]. Друзы преследовали османов до города Баальбек в долине Бекаа, и весь этот путь вели высокопоставленного пленника на веревке. Когда друзская армия осадила Баальбек, Фахр ад-Дин принял делегацию из Дамаска, прибывшую договориться об освобождении паши. Он затянул переговоры на 12 дней и, прежде чем согласился освободить пленного, добился удовлетворения всех своих территориальных притязаний.

Но в 1629 году Стамбул завершил войну в Персии и наконец-то обратил свой взор на зарвавшегося друзского эмира, который к тому времени расширил границы своих владений до Сирийской пустыни на востоке и до самой Анатолии на севере. К 1631 году Фахр ад-Дин настолько уверился в своем могуществе, что не позволил османской армии перезимовать на «его» землях. Это переполнило чашу терпения турок, и они твердо решили избавиться от непокорного вассала.

У стареющего Фахр ад-Дина были и другие серьезные враги среди бедуинских племен, соперничающих друзских кланов, а также в лице клана Сайфа из Триполи. В 1633 году османский султан Мурад IV воспользовался усиливающейся изоляцией Фахр ад-Дина и отправил против него армию из Дамаска. Возможно, сторонники друзского эмира устали от многолетних военных действий или же разуверились в здравомыслии Фахр ад-Дина, который все более безрассудно бравировал перед Стамбулом своим могуществом. Как бы то ни было, когда османская армия подошла к границам «империи» Фахр ад-Дина, они отказались сражаться и оставили своего правителя и его сыновей противостоять османам без поддержки.

Беглый эмир укрылся в пещерах Шуфа в сердце Горного Ливана. Но османы последовали за ним и с помощью огня выкурили его из убежища. Фахр ад-Дина и его сыновей схватили и доставили в Стамбул, где в 1635 году казнили. Так закончилась жизнь мятежного эмира, а вместе с ней и угроза османскому господству на землях Горного Ливана.

После смерти Фахр ад-Дина османы были рады восстановить в Горном Ливане прежний политический порядок. Османская система правления, ориентированная на суннитское большинство, плохо подходила для разнородного населения этой местности, состоявшего в основном из христиан и друзов. До тех пор пока местные правители выражали готовность сотрудничать с османскими властями, Порта была готова мириться с любыми формами местного самоуправления. Таким образом, друзская и христианская феодальная знать продолжила править Ливаном вплоть до XIX века, больше не доставляя Стамбулу никаких неприятностей.

В Египте в течение столетия после завоевания Селимом Грозным также сложилась своя особая модель политического устройства. Хотя мамлюкская правящая династия была уничтожена, мамлюки выжили как военная каста и остались костяком правящей элиты османского Египта. Они сохранили семейные кланы – так называемые «дома», продолжали отбирать молодых рабов для пополнения своих рядов и ревностно поддерживали мамлюкские военные традиции. Будучи не в состоянии истребить мамлюков, османы были вынуждены привлечь их к управлению территорией.

С 1600-х годов мамлюки занимали многие ключевые административные посты в османском Египте. Они управляли местным казначейством, отвечали за организацию ежегодного каравана паломников в Мекку, служили наместниками в арабской провинции Хиджаз и фактически монополизировали провинциальный административный аппарат. Это обеспечивало им авторитет и влияние и, что еще важнее, контроль над значительными источниками доходов.

В XVII веке мамлюкские беи также заняли ряд высоких военных должностей, сосредоточив таким образом в своих руках больше власти, чем османские губернаторы и военачальники, присланные из Стамбула. Однако Порта, вынужденная противостоять растущим угрозам на своих европейских границах, была больше озабочена сохранением порядка и обеспечением регулярного потока налоговых поступлений с богатых территорий, чем восстановлением баланса сил между османскими ставленниками и мамлюками в Египте. Османским губернаторам приходилось самостоятельно держаться на плаву в коварных водах каирской политики.

Соперничество между могущественными мамлюкскими «домами» выливалось в межклановую борьбу, которая делала политическую жизнь в Египте опасной как для османов, так и для самих мамлюков. В XVII веке на лидирующие позиции выдвинулись два мамлюкских дома – Факарийя и Касимийя. Дом Факарийя имел связи с османской кавалерией, его цветом был белый, символом – гранат. Дом Касимийя имел поддержку среди местных египетских войск, и его символами были красный цвет и диск. У каждого клана имелись свои союзники среди бедуинских племен. Следы происхождения обоих домов теряются в веках и мифах, но к концу XVII века соперничество между ними приобрело ожесточенный характер.

Османские наместники пытались нейтрализовать мамлюков, играя на противостоянии домов. В результате тот дом, который считал себя ущемленным, старался избавиться от неугодного ему правителя. За период с 1688 года по 1755 год, о котором нам подробно известно благодаря историку Ахмаду Катхуда ад-Дамурдаши (он сам был мамлюкским офицером), мамлюкские кланы сместили восемь из тридцати четырех османских наместников Египта.

Межклановая борьба ярко демонстрирует, какой властью обладали мамлюки над османскими наместниками. В 1729 году глава дома Факарийя по имени Зейн аль-Факар созвал своих командиров, чтобы разработать план военной кампании против вражеского дома Касимийя. «Мы потребуем у губернатора пятьсот кошелей золота на снаряжение экспедиции, – заявил Зейн аль-Факар своим людям. – Если он даст их, то останется нашим правителем. Если откажется, мы сместим его». Дом Факарийя отправил к наместнику делегацию, однако тот отказался оплачивать военную кампанию против дома Касимийя. «Мы не потерпим этого труса нашим правителем! – воскликнул разгневанный Зейн аль-Факар. – Мы должны избавиться от него». Недолго думая, Факарийя написали в Стамбул письмо, в котором сообщили Порте, что османский губернатор смещен с поста и на его место назначен его заместитель. Затем они заставили новоиспеченного наместника профинансировать их военную кампанию против Касимийя за счет таможенных доходов от Суэцкого порта. Эти деньги были списаны как расходы на обеспечение военной безопасности Каира[43].

К своим соперникам мамлюки были беспощадны. В 1730 году Касимийя узнали, что дом Факарийя готовится к нападению, и решили перехватить инициативу. Они подослали убийцу к главе соперничающего дома Зейн аль-Факару. Этот убийца был предателем, принадлежавшим к клану Факарийя, но втайне работавшим на Касимийя. Под видом стражника он явился к Зейн аль-Факару и заявил, что арестовал одного из его врагов. «Веди его сюда», – сказал Зейн аль-Факар, в ответ на что убийца выкрикнул: «А он уже здесь!» После чего выхватил пистолет и выстрелил своей жертве в сердце[44]. Затем убийца и его сообщник выскочили из дома и скрылись, убив по пути нескольких человек. Это положило начало непримиримой кровной вражде.

Своим новым предводителем Факарийя выбрали Мухаммад-бея Катамиша. Тот стоял во главе мамлюкской иерархии и назывался шейх аль-балад, или «городской старшина». Чтобы отомстить за убийство Зейн аль-Факара, Мухаммад-бей приказал уничтожить всех мамлюков, связанных с домом Касимийя. «Среди нас есть шпионы Касимийя», – заявил он собравшимся командирам и указал пальцем на одного из своих слуг. Прежде чем несчастный успел сказать хоть слово в свою защиту, его затащили под стол и отрезали ему голову. Этот человек стал первой, но далеко не последней жертвой кровопролития 1730 года.

Мухаммад-бей обратился к оманскому наместнику, обязанному своим назначением Зейн аль-Факару, и добился от него разрешения на казнь 373 человек, которые, по его утверждению, были причастны к убийству несчастного. Фактически это было мандатом на уничтожение клана Касимийя. «Мухаммад-бей Катамиш вырезал весь дом Касимийя, кроме тех, кому удалось бежать из города, – сообщает ад-Дамурдаши. – Он забрал из семей даже мальчиков. Их отвезли на остров посреди Нила и там убили, а тела бросили в реку». Мухаммад-бей покончил со всеми семьями Касимийя, поклявшись, что этот клан никогда больше не возродится на земле Каира[45].

Однако сдержать эту клятву оказалось труднее, чем полагал Мухаммад-бей. В 1736 году люди Касимийя вернулись, чтобы свести счеты со своими врагами. Им помогал османский наместник Бакир-паша. В свое время Факарийя сместили Бакир-пашу с должности египетского губернатора, и он затаил злобу на них. Бакир-паша пригласил Мухаммад-бея вместе со всей верхушкой дома Факарийя на встречу, где их поджидала группа боевиков Касимийя, вооруженных саблями и пистолетами. Как только Мухаммад-бей появился, они выстрелили ему в живот и перерезали всех его командиров. В тот день были убиты десять самых могущественных людей Каира, а их отрубленные головы выставили на всеобщее обозрение в одной из центральных городских мечетей[46]. По всем свидетельствам, это было одно из самых жестоких убийств в истории османского Египта[47].

Обескровленные столетним противостоянием, кланы Факарийя и Касимийя ослабили друг друга настолько, что открыли путь к власти более мелким мамлюкским домам, в частности дому Каздугли. Мамлюки Каздугли уничтожили всех конкурентов и добились доминирования на политической арене османского Египта, которое сохраняли до конца XVIII века. С подъемом Каздугли кровавые межклановые конфликты поутихли, и в уставшем от распрей Каире воцарился шаткий мир. За прошедшие после завоевания Египта Селимом Грозным несколько столетий османы так и не сумели в полной мере установить свою власть над этой богатой, но непокорной территорией. Вместо этого в османском Египте сложилась особая политическая культура, где параллельная структура власти, созданная влиятельными мамлюкскими кланами, доминировала над властью назначаемых Стамбулом османских наместников. Таким образом, в Египте, как и в Ливане, и в Алжире, османам пришлось адаптироваться к местным политическим условиям.

За два века, прошедшие после завоевания Мамлюкского султаната, османы расширили границы своей империи от Северной Африки до Южной Аравии. Это был непростой процесс. Поскольку во многих случаях у них не было возможностей и ресурсов для внедрения стандартной османской системы административного управления в арабских провинциях, они предпочитали делить власть с местными элитами. В результате арабские провинции, хотя и были частью одной империи, имели очень разные отношения со Стамбулом, а модели политико-административного устройства в них варьировали. Следует заметить, что такая гетерогенность была типична для мультиэтнических и мультиконфессиональных империй того времени, включая Австро-Венгерскую и Российскую.

До середины XVIII века османы управляли этими разнородными территориями с относительным успехом. Разумеется, они сталкивались с вызовами своему господству, в частности в Египте и Горном Ливане, однако умело удерживали власть, используя различные стратегии и не допуская, чтобы местные лидеры длительное время представляли серьезную угрозу для османского центра. Однако во второй половине XVIII века динамика отношений между османским центром и арабской периферией изменилась. В арабских провинциях появились новые местные лидеры, которые начали объединять силы и выступать за независимость от Османской империи, зачастую в сговоре с ее европейскими врагами. В XIX столетии эти местные лидеры стали представлять реальную опасность для османского государства, угрожая самому его существованию.