Глава 4 И вот, дверь отверста на небе…
После первых трех глав начинается описание… самого Бога. Не ожидаемых ужасов Апокалипсиса, о которых больше всего говорят, а Царствия Небесного вечности, которую Бог нам приготовил. Когда Иоанн, телом пребывая в пещере на острове Патмос, был в духе, эта вечность вторгалась во время, в бытие – и он видел на огромные временные промежутки, видел перед собой всю вселенную, видел, как развивается будущее. Без объяснений. Просто видел, не двигаясь с места, картины без объяснений.
Четвертая глава – это богословское сердце всей книги Апокалипсиса, а может быть, и всей Библии. Это прямое откровение о Боге и Его Доме, в который и нам надлежит в конце всего пути зайти.
После сего я взглянул, и вот, дверь отверста на небе, и прежний голос, который я слышал как бы звук трубы, говоривший со мною, сказал: взойди сюда, и покажу тебе, чему надлежит быть после сего (Откр. 4:1).
Иоанн слышит как бы звук трубы. Конечно, в трубу никто не трубит. Это сравнение – попытка описать небесную реальность, найти в нашем языке слова, хоть немного способные передать ее суть. Евреям был прекрасно знаком звук трубы – шофара. И в шофар трубили только в великие праздники: в дни еврейского Нового года, в Йом-кипур – судный день… Звук шофара созывал людей в храм и возвещал о важных событиях. Это про звук шофара пишет царь Давид в Псалтири: «Хвалите Его со звуком трубным, хвалите Его на псалтири и гуслях» (Пс. 150:3). Об этом же говорит и пророк Исаия: «…и будет в тот день: вострубят в великий шофар» (Ис. 27:13). Это звуки шофара обрушили стены Иерихонские. И, скорее всего, на звук шофара, как на понятную близкую действительность иудеев, указывает апостол Павел, говоря: «…не все мы умрем, но все изменимся вдруг, во мгновение ока, при последней трубе» (1 Кор. 15:52–53). Звук трубы означает либо великий праздник, либо великое покаяние. Апостол Иоанн все это прекрасно знает. И он восхищен к созерцанию вещей, которые не видны глазу.
И тотчас я был в духе; и вот, престол стоял на небе, и на престоле был Сидящий (Откр. 4:2).
Представить Бога, сидящего на престоле, мы не можем при всем желании. Ум изнемогает при попытке это сделать. Иоанн Дамаскин говорит, что есть три рода идей. Первые – те, которые понятны и легко могут быть изложены языком. Вторые – это идеи, которые понимаются умом, но с большим трудом излагаются словом или вовсе не излагаются. А третьи – вещи духовного порядка, которые непостижимы уму и, конечно же, не излагаются языком. И вездеприсутствие святого Бога, Его промышление о всей твари, о каждом комаре, о каждом муравье, обо всем происходящем – это такие идеи, от которых ум приходит в смирение и говорит: «Я этого не понимаю. Слава Тебе, Господи!»
Бог, сидящий на престоле – это владыка мира. Это тот, кто свершит справедливый суд, кто знает истину. Не случайно Он назван так семь раз – это говорит о полноте владычества Божьего, и мы можем к нему прибегнуть, найти у Него покровительство и защиту…
Как говорил Иов: «Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя… и раскаиваюсь в прахе и пепле» (Иов 42:5–6). И мы говорим: «Слава тебе Господи, насколько Ты велик, Господи! Помилуй! Слава Тебе!» Эти слова – слава Тебе, Господи, – похоже, главные слова и этой главы, и живущих там, на небе, перед лицом Бога. Сидящий на престоле открывается Иоанну во славе.
…и Сей Сидящий видом был подобен камню яспису и сардису; и радуга вокруг престола, видом подобная смарагду (Откр. 4:3).
Здесь о сиянии речь. Яспис, сардис – это камни, но камень сам по себе в темноте не сияет, а если луч солнца попадает на него, то он, если ограненный, начинает играть разной красотой… калейдоскопом красивых бликов. Господь предстает в сиянии. А с чем еще сравнить богослову сияние? Для него это будет камень драгоценный, на который падает солнечный луч. Есть трогательные толкования, трактующие красный цвет ясписа и зеленый цвет смарагда как сочетание милующей любви Божией и Его пламенной справедливости. Но это не более чем поэтичное предположение. Теперь никто в точности не скажет, какого цвета были камни, которые видел святой Иоанн. А радуга вокруг престола напоминает нам о спасении. Это знак радости, знак божьего благоволения и призыв: «Не бойся!»
Возможно, красота облачений священников на службе – это тоже отблеск этого престола, этого свечения, этого другого мира. В любом случае, это усилие людей прославить Господа. Святители, которые были крайне аскетичны в своей жизни, могли спать на кровати без матраса или на полу и есть очень скудную пищу, в богослужении старались брать лучшее. Лучшие ткани, лучшее вино для Евхаристии, чистейший хлеб для просфор, чистейший воск для свечей… Храм – это место лучшего. Можно никогда не иметь на руках золотых перстней, но позолотить, например, кадильницу или напрестольный крест. Это правильный подход.
Священники, которые совершают литургию, они действуют не в силу своего благочестия, а в силу того поручения, которое им дала Церковь, во славу Божью.
И вокруг престола двадцать четыре престола; а на престолах видел я сидевших двадцать четыре старца, которые облечены были в белые одежды и имели на головах своих золотые венцы (Откр. 4:4).
Имен этих старцев никто не знает. Это могут быть лучшие люди земли, праведники Ветхого и Нового Завета. Они соединяют в себе веру, и мудрость, и опыт и достойны ближайшего прикосновения к Иисусу. Притом они не апостолы и не патриархи, что очень интересно. Апостолов мы еще увидим. Вот, например, Иов – он ведь не пророк и не патриарх, и жил еще до Моисея, и не знал писанного закона, и он не апостол, но он великий.
Вокруг престола именно старцы (не дети, не женщины, не юноши). И нам следует помнить, что почитание старика – это почитание Бога через старого человека. Седина старика требует от нас почета и страха Божьего, потому что в его седине отражается блеск Божьей славы.
А дальше идет просто описание Царствия Небесного, нашей Родины на небе. И все равно сложно подобрать слова. Но Царство Божие, если судить на основании Апокалипсиса, представляется как литургия. Там есть престол, там есть Сидящий, Неописуемый, есть поклоны земные, есть Евангелие, фимиам, молитвы святых. Там богослужение. И самое приближение к Царствию Небесному может пережить здесь, на земле, каждый из нас – на литургии.
Если тебе скучно на литургии, если она слишком тяжела, утомительна, то тебе будет скучно и в Царстве Божием. Оно не для тебя. Но если будешь радоваться литургии, праздновать литургию, жить ею – тогда ты на пути в Царство.
Если вы возьмете все сюжеты Апокалипсиса… вы увидите схему всенощного бдения, литургию и апофеоз литургии – это город, в котором вместо солнца сам Христос, своим присутствием Он освещает этот мир, а присутствие Христа в нашей земной жизни – это, конечно, святое причастие.
Литургия – это скиния Бога с человеком. Это те слова, которыми описывается блаженство будущего века. А Апокалипсис – это введение в литургию. В нем будто описано торжественное богослужение в невероятно красивом тронном зале Дома Божия. И, возможно, поэтому следующие строки так напоминают описание алтаря любого православного храма.
И от престола исходили молнии и громы и гласы, и семь светильников огненных горели перед престолом, которые суть семь духов Божиих (Откр. 4:5).
Семь свечей – это образ, отсылающий нас к священной символике числа «семь». Воплощение символизма. Семь Вселенских Соборов, семь дней Творения, семь таинств есть у нас… Таинств, конечно, не семь, их больше. Таинство – это любое благодатное действие, которое меняет человека. Колокольный звон может пробудить совесть, это тоже таинство. Монашество может быть таинством. Оно, собственно, и есть таинство. Погребение когда-то справедливо считалось таинством. Великое водосвятие – таинство. Иоанн Златоуст говорит: «Сделай твою молитву таинством». Их больше, чем семь. Но сознание нужно структурировать. И для этого у Бога все сделано мерой и числом. У хаоса нет числа. А где есть число – там нет хаоса.
Не только Отец и Сын упоминаются, но и Дух Святой. Сидящий на престоле – это Бог Отец, потом мы увидим Иисуса Христа в образе агнца, или ягненка, а Дух Святой явлен в своих семи дарах.
Семь даров, о которых говорит Исаия – это «дух премудрости, разума, совета, крепости, ведения, благочестия и страха Божия». Но мы сузили бы Божество, если бы ограничили его только этим. Любое число это прежде всего структура, благодаря которой нам легче запоминать то, чему учит нас Бог. Скажем, три добродетели – вера, надежда, любовь. Один Бог, две природы во Христе, три лица в Троице, четыре Евангелия, пять ран Господа, шесть крыл у серафимов, семь таинств у Церкви, восемь – тайна восьмого века воскресения мертвых, девять чинов ангельских… Так и семь даров Святого Духа. Только искать нужно не отдельных даров, нужно искать самого Святого Духа. Как мы молимся: «Прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша».
Плод духовный есть: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, кротость, воздержание. На таковых нет закона… Понимаете? Свободные совершенно от всяких своих непотребных желаний и стремлений… Вот, оказывается, плоды духа. Вот в чем они заключаются.
… и перед престолом – море стеклянное, подобное кристаллу (Откр. 4:6).
Море – оно живое, оно дышит, оно движется, и оно сильное. А море перед престолом – это тоже море, сильное, но спокойное. Оно не движется. Обычное море непостоянно, в нем бушуют шторма, оно внушает страх. А стеклянное море иное. Красивое, могучее, но бояться нечего.
С прозрачным, как это море, кристаллом, позже будет сравнивать апостол Иоанн и сам Небесный Иерусалим – столицу рая. Одни толкователи видели в этом спокойном море отсылку к первым строчкам Библии о том, как Бог создавал мир, отделяя воду, «которая под твердью, от воды, которая над твердью» (Быт. 1:7). Другие – отсылку к реалиям иерусалимского храма, которые хорошо знал апостол Иоанн: там, в храмовом дворе, рядом с жертвенником находилось «медное море» – огромная бронзовая чаша для ритуальных омовений священников.
Для евреев море – это что-то такое хаотическое: вода соленая, ее нельзя пить, и эта огромная толща воды внушала страх, потому что это непредсказуемая стихия. Но стеклянное море противоположно этому: оно прозрачно абсолютно, оно находится у Бога, и оно, как стекло, имеет свойство проницаемости, гладкости, чистоты… оно пропускает свет и отражает в себе Бога.
…и посреди престола и вокруг престола – четыре животных, исполненных очей спереди и сзади. И первое животное было подобно льву, и второе животное подобно тельцу, и третье животное имело лицо, как человек, и четвертое животное подобно орлу летящему (Откр. 4:6–7).
Животных Апокалипсиса мы видим теперь на иконах апостолов-евангелистов. Символ Матфея – как раз животное, которое «имело лицо, как человек», то есть Ангел, символ Марка – лев, символ Луки – телец, а орел – символ Иоанна Богослова. Трактовок было несколько, и устоявшаяся восходит к блаженному Августину, а впервые мы встречаемся с этими животными у пророка Иезекииля.
Иезекииль, один из четырех великих пророков Ветхого Завета, был 30-летним молодым человеком, когда Бог открыл Ему Себя, тайну Своего творения и тайну будущего мира. С видения Славы Божией и четырех животных под престолом Создателя открывается Книга пророка Иезекииля, написанная почти за семьсот лет до того, как это же или что-то похожее открылось Иоанну Богослову.
«…Видно было подобие четырех животных, – и таков был вид их: облик их был как у человека; и у каждого четыре лица, и у каждого из них четыре крыла; а ноги их – ноги прямые, и ступни ног их – как ступня ноги у тельца, и сверкали, как блестящая медь. И руки человеческие были под крыльями их, на четырех сторонах их… Подобие лиц их – лицо человека и лицо льва с правой стороны у всех их четырех; а с левой стороны лицо тельца у всех четырех и лицо орла у всех четырех» (Иез. 1:5–10).
Рафаэль. Видение пророка Иезекииля. 1518. Флоренция, Палаццо Питти
Четыре животных указывают на четыре стихии мира и на четыре Евангелия. Это число мы встречаем и при описании рая в Книге Бытия, где сказано, что рай омывался четырьмя реками. Это четыре Евангелия, которые омывают наши души, поддерживают их в райском блаженном состоянии. Число «четыре» чаще всего относится к четырем евангелистам.
Уже при первом прочтении мы видим, что там есть лицо человеческое, есть птицы – орел, есть дикие животные – лев и одомашненные – телец. Эту символику уже в дальнейшем верно объяснили, сопоставили с тем, что телец – это животное-жертва. Лев – это животное с царским достоинством, царь зверей. Орел это гордая, высокая, благородная птица, которая летает выше всех и, не мигая, смотрит на светило. Сильная, опасная, но очень красивая. Это, конечно, Иоанн. И это как-то закрепилось уже в церковном сознании. Конечно, к евангелистам можно подобрать и другие символы. Допустим, Матфей – он весь погружен в ветхозаветные пророчества, к нему можно подобрать любое пророчество из Ветхого Завета, любой образ. Марк – римлянин, краткий, стремительный; к нему можно что-то из римской истории подобрать. Лука это историк, к нему можно что-нибудь из «Истории» Геродота, из каких-нибудь отцов истории взять. Ну Иоанн, конечно, неподражаемый, это орел, тут ничего не скажешь. И пусть даже эта символика сейчас уже закрепилась, она дышит внутри себя, потому что ни одного евангелиста нельзя описать одним словом, одним образом – они многоимениты, как Господь.
И каждое из четырех животных имело по шести крыл вокруг, а внутри они исполнены очей (Откр. 4:8).
Григорий Нисский пишет, что серафим, когда распростирает крылья, двумя летает, двумя закрывает лицо от страха, а двумя покрывает ноги – и образует собою крест. Такое положение крыл предсказывает крестную славу, потому что через крест придет слава людям и спасение миру. А по другим трактовкам у шести крыльев этих существ вот какая задача: двумя крылами они закрывают лица, чтобы не сгореть, глядя на Бога, двумя другими – ноги, потому что подчиняют свои движения Богу, а еще двумя – летают.
…и ни днем, ни ночью не имеют покоя, взывая: свят, свят, свят Господь Бог Вседержитель, Который был, есть и грядет (Откр. 4:8).
Это выше всего. Это просто выше. Бескорыстная хвала выше всякой просьбы. Потому что просьба вынуждена, покаяние вынуждено – скажем, грехами; благодарность вынуждена исполненным прошением: я просил, мне дали, я благодарю. Это тоже все нужно, это очень нужно, но если идти снизу вверх с покаяния, с прошения, с благодарения, то потом доходишь до бескорыстной хвалы: «Слава тебе, Боже наш, слава Тебе, слава Богу за все!» – как Златоуст говорил, умирая. Это выше всего – бескорыстная хвала.
Мы с вами знаем из первых дней творения, что вместе с Адамом и Евой весь животный мир воздавал Богу хвалу, служил и радовался общению с Богом. Мы, люди, приходим в храм, молимся, воздаем славословие. А я думаю, в животном мире каждый как-то в своей мере служит Богу. Вспомним даже Герасима Иорданского, который излечил льва – и после лев служил Герасиму и всей обители. Много есть таких примеров, и каждое творение предназначено для славы Божией.
Очень тяжело славить Бога, например, когда находишься на отпевании близкого. А их надо произносить все равно. Святой Игнатий (Брянчанинов) говорил, что вынуждать из себя эти слова, выжимать их из гордого сердца и через силу произносить это славословие в любой ситуации – это есть признак духовной мудрости и смирения перед Богом. Это тайная наука. А Силуан Афонский говорил: «Если я спущусь в темный тесный ад, я и там буду хвалить Твое имя, я и там буду молиться Тебе». То есть нет ада для рабов Божьих. Кто хвалит Бога, тот не будет в аду.
И когда животные воздают славу и честь и благодарение Сидящему на престоле, Живущему во веки веков, тогда двадцать четыре старца падают пред Сидящим на престоле, и поклоняются Живущему во веки веков, и полагают венцы свои перед престолом, говоря: достоин Ты, Господи, приять славу и честь и силу: ибо Ты сотворил все, и все по Твоей воле существует и сотворено (Откр. 4:9–11).
Старцы падают ниц перед престолом Божьим, выражая, что их власть исходит от Него. Они же являются царями, и они признают Бога владыкой над собой. Получается, что Бог царствует через них над миром. Этому противопоставлены далее образы тринадцатой главы Апокалипсиса, где зверь узурпирует власть над миром… и заставляет человечество поклоняться ему как Богу.
Мы привыкли, что мы за молитву что-то получаем. Даже «Господи, помилуй!» – это просьба о милости, мы ее получаем. «Господи, помоги!» – и Он помогает. А славословие Богу – это истинная радость бескорыстия. Слава Тебе, слава Тебе, Боже – и мне ничего не надо. А чего не хватает в мире? – Радости.
Мир печален и уныл, мир спешит, он измучен, и тут – слава Тебе, Боже! Это самое дорогое – бескорыстная радость. Это как созерцание прекрасной картины, к которой не добавить ничего. Я просто говорю: «Боже, как красиво все!» – и уже все совершилось.