Приземлились мы в Нанте и сразу же отправились в Ренн, столицу Бретани. История с этими двумя столицами весьма запутанная: Нант как-никак много веков был столицей Бретанского герцогства, а потом региона Франции Бретань, но в 1963 году его взяли и приписали к другому региону – Стране Луары. Бывают же страны и народы с «трудной судьбой», Бретань – из них. Потому в ней столь развит национализм и сепаратизм: жизнь в ощущении, что бесконечно что-то отнимают. Сперва армориканцев – как тогда звались бретонцы – победил и приписал к Риму Юлий Цезарь, потом они сражались с бриттами, англами и саксами, близко же: Великая Британия через пролив, Король Артур один на двоих, а они – не британцы, а бретонцы (по-французски слово одно, Grande Bretagne и просто Bretagne, а жители зовутся по-разному: те – britanniques, а эти – bretons), и язык бретонский вовсе не похож на английский. Дальше их поглотила нежная Франция, а у бретонцев-то – никакой нежности! 4/5 суши окружено суровым океаном, леса, болота, пираты-корсары, крепости, блины, сидр и кальвадос. Но ладно уж, смирились за века с французской короной – поначалу-то и вовсе Анну Бретонскую сделали королевой Франции, а больше бретонцев к трону не подпускали. Злоключений – не счесть, в самые недавние времена – знаменитую гору Сан-Мишель отобрали, раньше они делили ее с Нормандией, поскольку граница регионов шла по реке: отлив – Сан-Мишель в Бретани, прилив – у норманнов.
Административное неудобство решилось в пользу соседей-соперников, а отъем Нанта и вовсе привел бретонцев в ярость. Не всех: тем, кто чувствует себя просто французами – все равно, где проходят внутренние границы. Среди жителей Нанта многие относятся к бретонцам свысока: мол, и в старые времена в Нанте говорили по-французски, а бретонцев из глубинки звали сюда как гастарбайтеров. Кто адаптировался – стал французом, а «деревенщина» вернулась туда, где изъяснялись по-бретонски (в Нижней Бретани) или на галло (в Верхней). Бретонский язык – диалект кельтского, галло – латыни. И еще такая разница: в Нижней Бретани говорят «сладкий блин» и «соленый блин», а в Верхней «блин (crepe)» – это сладкий из пшеничной муки, а galette – из гречневой, который наполняется всяким мясным-рыбным. Одна галета – полноценный обед. Блинные в Бретани на каждом шагу, тут все уверены, что блинчики – их национальное изобретение. Русские blynis (дрожжевые, которые пекут на Масленицу) – совсем другое. Crepes – это попросту блинчики.
Бретонский национальный напиток – сидр. Мы поехали в музей сидра – он неподалеку от горы Сан-Мишель, там выставлены старинные перегонные аппараты и рассказано, как происходила эволюция яблок. Будто бы им два миллиона лет, и сперва они были травой, постепенно матерели, став низкорослым кустарником с яблочками 15–20 мм в диаметре и ядовитыми косточками, а уж только потом превратились в настоящие яблони, чтоб радовать подоспевшего на тот же этаж эволюции homo sapiens. У Саши, с которым мы осваивали Бретань, в музее родилась теория: сахар превращается в спирт, виноград слаще, поэтому градус у вина больше, чем у яблочного сидра. Может, это и так известно, но вот что нам пояснили в блинной: сладкий сидр (cidre doux) – это молодой сидр, в нем 2 градуса, чем дольше он хранится в бочке, тем становится суше и крепче, полусухой – 4,5 градуса, столько же и брют – это максимальное содержание алкоголя, который могут дать яблоки. А уж дальше сидр перегоняют в кальвадос, но главное, что и сидра, и кальвадоса, и самих яблок у соседей-нормандцев не меньше, чем у бретонцев. Зато устриц и вообще морепродуктов в Бретани – полмира можно накормить. Мы ужинаем в морском ресторане в Сан-Мало. Приносят поднос морепродуктов и набор инструментов. Я мучаюсь со щипцами, пытаясь добыть мясо из краба. «У краба правда в ногах», – говорю Саше, а он, легко управляясь с креветками, отвечает: «А у креветок – в жопе». Закончив сражение с панцирями и раковинами, смотрю на белую скатерть, где стояла моя тарелка – сразу видно, что она была полем боя, вся в панцирных останках. «Здесь сидел поросенок», – говорю я смущенно. – «Морская свинка», – уточняет Саша.
Ресторан назывался Porte de St-Pierre, потому что расположен у одноименных ворот в крепость. Сан-Мало – остров-крепость: здесь жили корсары, отличавшиеся от пиратов тем, что завоевывали земли и богатства не для себя, а для французской короны, и не черт-те-как завоевывали и грабили, а по правилам. Тем не менее, в сувенирных лавках Сан-Мало ложечки, кружки, футболки и прочие туристические трофеи продаются с изображением типичного пирата с черной повязкой на глазу. На мои расспросы местные жители не могли дать вразумительного ответа: чем отличались корсары от пиратов, с кем они воевали, от кого оборонялись в крепости, а вот про французского Колубма, первооткрывателя Канады (отчего часть ее, провинция Квебек, и стала франкоязычной) можно узнать легко. Памятник, на нем написано: Жак Картье, в 1535 открыл Канаду. Малуанец был Картье, а у Сан-Мало даже девиз такой: «Я не француз, я не бретонец, я малуанец». Богат был город – не всё ж корсары короне отдавали, себя не забывали – и славен. Тем, что за много веков никому не удалось взять их крепость – корсары были грозой не только на море, но и на суше. И неудивительно, что французский романтизм зародился тоже в Сан-Мало, «отцом» его считается малуанец Франсуа-Рене де Шатобриан. Вот несколько цитат из него, не утративших актуальности, надо заметить:
«Не право рождает долг, но долг право.
Когда свобода исчезла, остается еще страна, но отечества уже нет.
Чем более цивилизованным становится образ жизни, тем более приближаются люди к тому, какими были они вначале: наивысшей ступенью знания оказывается неведение, а вершиной искусства – природа и нравственная простота.
Из всех существовавших религий, христианская – самая поэтичная, самая человечная, самая благоприятная свободе, искусствам и наукам; современный мир обязан ей всем, от земледелия до абстрактных наук, от больниц для бедных до храмов, воздвигнутых Микеланджело и украшенных Рафаэлем; … она покровительствует гению, очищает вкус, развивает благородные страсти, дает мысли силу, сообщает писателю прекрасные формы и художнику совершенные образцы».
Один из туристических маршрутов Бретани – «путь Шатобриана». Собственно, это путь из Сан-Мало к горе Сан-Мишель. Один из городков по дороге – le Dol de Bretagne. Здесь романтик учился, ходил на мессу в примечательный местный собор – пламенеющая готика, XIII век, сохранились даже аутентичные витражи, но главная достопримечательность Дола – дольмен (отсюда и название места), точнее, менгир. У мегалитов своя классификация. Хоть ученые ничего и не могут доподлинно про них сказать, но термины блюдутся строго. Здешний называется «Поле боли», поскольку возникновение его связывают с легендой, будто два брата пошли друг на друга войной, и бились так, что поле битвы стало морем крови, даже водяная мельница заработала, и тогда вырос из земли этот гигантский менгир, как перст Божий, и последняя схватка, отца с одним из сыновей, не состоялась. С этим менгиром связано и пророчество. Дело в том, что каждый год он врастает в землю на несколько сантиметров, сейчас на поверхности осталось 9 метров, пророчество гласит, что когда он уйдет под землю совсем, наступит конец света.
«Стоун-хенджей» в Бретани – невероятное количество. В Карнаке целые поля мегалитов, возраст их определяют несколькими тысячелетиями до нашей эры, но бретонцы видят в них матчасть кельтских легенд. Бретонские пращуры – Король Артур и рыцари Круглого стола. Лес Броселианды и вправду кажется тем, который представляешь себе, читая о гномах, феях, гигантах (один из них, кстати – Гаргантюа, чье имя Рабле использовал для своего романа) и отважных рыцарях, сражающихся с нечистью, ищущих Грааль и влюбляющихся в фей. Волшебник Мерлин тоже влюбился в фею – Вивиану, которая воспитала Ланселота. Мы бродили по дремучему лесу Броселианды, вспоминая фильм «Сонная лощина» – казалось, что сейчас он воплотится наяву. Подошли к фонтану Вивианы – там они познакомились с Мерлином, а чуть подальше – его могила, усыпанная цветами, представляющая собой скромную мегалитическую композицию (может, и расколовшийся камень), в щели которой записки засунуты столь же плотно, как в Стене Плача в Иерусалиме. Саша говорит: достань, посмотри, что люди пишут. Я отнекиваюсь: нехорошо читать чужие письма. – Ну хотя бы одну, узнать, о чем просят Мерлина. Ладно, одну развернула. Молодой человек обращается к волшебнику с таким живым чувством, будто он не только существовал реально (бретонский исследователь Броселианды M. Poignard утверждает, что история Артура – подлинная, и кости Мерлина, которые были обнаружены в могиле – кельту Мерлину и принадлежат), но и поныне творит чудеса. – Мерлин, помоги мне, пожалуйста, срочно найти хорошую работу, – просит юноша, объясняя, почему ему так приспичила хорошая работа. Ради любимой девушки, естественно. Записка длинная, в конце юноша выражает уверенность в том, что Мерлин ему обязательно поможет: он же свой, родной, бретонец.
Бретонская «глубинка» – коричнево-черно-желтая, как Прованс серебристо-красно-сиреневый, в цвет олив, маков и лаванды. Здесь – ярко-желтые поля люцерны, желтые акации, кусты типа можжевельника, тоже с желтыми цветами. Крыши из черных каменных пластинок, сланцев – абсолютно у всех домов, сами они – из бурого камня, с белыми воротничками окон. Как в Большой Бретани, то есть, Англии, но там кирпичи, а здесь – грубоватые массивные камни. Ну и, конечно, зелень – она здесь царит, только вот что-то случилось с деревьями в бывшем краю друидов: все до единого обвил плющ, а это значит – дереву конец, высосут из него все соки. Может, не могут эти места без веры их жителей в деревья? Мегалиты вон занесли в национальное наследие, относятся к ним трепетно. Все разные – один в форме подковы, другой – будто двое обнимаются, есть дольмены, похожие на большие столы. Непонятно, что это и зачем, хотя, если б из далекого будущего прилетели в наши времена какие-нибудь электронные существа, вскарабкавшиеся по эволюционной лестнице выше хомо сапиенса, они б тоже не поняли, зачем эти полые внутри бетонные коробки, а в них какие-то фарфоровые диски с рисуночками да железки с зубцами и ямками. Так и не догадались бы, зачем нам дома, тарелки и ложки.
Картина мироздания у бретонцев – причудливый коктейль из разных исторических эпох. На некоторых мегалитах стоят кресты. Сестра короля Артура, фея Ана – а фей здесь много, все с именами – соединилась в воображении с Анной, матерью Девы Марии. Бретонцы считают ее бретонкой, будто она после смерти мужа уехала в Иерусалим, там вышла замуж снова, а в старости вернулась на родину. Да и фея Ана вышла замуж за якобы потомка Иосифа Аримафейского. Потому у здешних католиков – особый культ Анны. Королева Франции Анна Бретонская просто не могла называться иначе. Но больше всего поклоняются все же Мерлину, от его могилы, следуя указателям, можно проехать по всем достопримечательностям артурианского цикла: вот замок феи Вивианы, в котором рос Ланселот, рядом – пруд, на дне которого – Хрустальный Дворец, подаренный фее волшебником. Чуть дальше – Долина-Без-Возврата, которую заколдовала фея Моргана. Пойдет туда неверный любовник – обратно не выйдет. Бесстрашный рыцарь Ланселот вроде бы долину расколдовал, но лучше не рисковать. Тем более, что Золотое дерево, которым туда завлекают – пример того, насколько бессмысленно примазываться к древним легендам. Засохшее дерево, покрашенное золотой краской, сопроводили свежесочиненной легендой «под старину», и все это затем, чтоб привить туристам экологическое сознание. Новодел блестит, но даже к сказочной старине не прививается. А вот исторический дуб в Броселиандском лесу – десятиметровый в обхвате, старый настолько, что внутри него укроется дюжина человек. Примечателен он тем, что во время революции 1789 года в его полости удалось скрыться от террора аббату Гильотену, о чем гласит табличка. Аббат (однофамилец отца гильотины) продолжал крестить и венчать после того, как опиум для народа был запрещен декретом. И главное, вписался аббат в кельтскую мифологию, поскольку дупло закамуфлировалось волшебной паутиной, когда он там сидел, и послал ее не Иисус и даже не его бабушка Анна, а все тот же Мерлин.
Мы выбираемся из леса Броселианды усталые, мокрые и все в грязи – погода соответствовала кельсткому духу, и тропинки в лесу развезло от дождя. Приезжаем в отель «Король Артур» в городке Плёрмель, греемся в сауне и джакузи, плаваем в бассейне, а крыша над ним прозрачная. Смотрю со своего лежака на небо, оно беспросветно серое, дождь целится прямо в меня, но стеклянный потолок не пускает его дальше, и это тоже волшебство: вроде как самой оказаться феей Вивьяной, для которой построили Хрустальный дворец с гастрономическим рестораном. На стене ресторана высечены имена Ланселота, Мерлина и Ко, чтоб гость помнил, в чьих владениях находится.
Русские все больше тянутся в Бретань: сказочный мир, где бродят белые единороги и летают эльфы, красочные средневековые городки с полосатыми домиками – Ренн, Ванн, Динан, Кемпер; умеренный климат, всюду океан, потому много курортов. Мы поехали в Ля Боль (La Baule), вся эта полоса от Сан-Мало до Ля Боль называется Изумрудным берегом: на Лазурном берегу море синее, а здесь – зеленое, из-за обилия водорослей. А где водоросли – там устрицы (Бретань поставляет 4 тысячи устриц в год – треть французского устричного производства) и талассотерапия. В Ля Боль едут больше всего, постоянно здесь живут шестнадцать тысяч человек, а в сезон – сто пятьдесят. Русские облюбовали, как водится, самые дорогие отели, все они, как и казино, принадлежат группе Barriere. Основатель дела, покойный Люсьен Баррьер, настроил роскошных отелей и казино по всей Франции, но сам родом отсюда, так что в Бретани их целый букет, в Ля Боль – четыре. Мы останавливаемся на сутки в Royal: с утра идем по процедурам – бассейн с десятком видов водных массажей, от пяток до затылка, затем лечебные ванны с водорослями, обертывание, массаж. «Лечебность», собственно, заключается в курсе похудения. И самое тут пикантное – решение гастрономической проблемы. Когда худеющие питаются в одном ресторане кореньями, а обычные люди в соседнем – утицей да шоколадным муссом, вера худеющих в правильность выбранного пути сильно колеблется. Поэтому в Руайяле пошли другим путем: ресторан один, блюда одни и те же, но приготовленные по-разному. Второй, диетический, вариант помечен количеством калорий, так что можно есть то же, что и «простые» люди, но при этом продолжать терять килограммы. И еще в ресторане собрали коллекцию минеральных вод мира – 48 наименований, от всех недугов. В отеле – галерея портретов, «доска почета»: сюда приезжают Анни Жирардо, Франсис Вебер, Шарлотта Ремплинг, Изабель Юппер, а кто из знаменитостей бывает часто, получает привилегию, их именами называют сьюты. Конечно, случаются казусы – например, звездный (по Мишлену) повар тоже был тут завсегдатаем, а потом с него звезду сняли, и он покончил с собой. О нем с тех пор знают во всем мире, но в сьюте с его именем не каждый захочет остановиться.
Ля Боль – граница Бретани и Страны Луары. Граница не только административная, но реальная: еще встречаются блинные, но вино распространено гораздо более, чем сидр. И крыши: едешь-едешь – крыши черные, сланцевые, а потом вдруг раз – и пошли красные, черепичные. Признак юга. И дома сами становятся элегантнее, тут правит бал XIX век – один в один концовка «Сонной лощины»: исчезают мрачные леса, волшебные сказки и дома-крепости, занимается рассвет городской жизни, светлой и светской. Может, и прав был Шатобриан, написав: «Когда люди не верят ни во что, они готовы поверить во все», но в Бретани Мерлин все еще жив, а за ее пределами он – всего лишь миф, как и сказка о Белой Даме (в честь которой назван один из классических десертов-мороженых) и о менгире, который ночью ходит на водопой, а к утру возвращается на место.