Человек путешествующий сменил человека читающего. Имея в виду чтение основополагающих книг, которые уже записаны у каждого в подкорке и благодаря которым, приезжая в то или иное место, мы его узнаем. Via dolorosa в Иерусалиме, «золотообильные», по Гомеру, Микены, победившие Трою, могила волшебника Мерлина в Бретани, в которой торчат записки с просьбами – в лесу Броселианд невозможно не поверить в подлинность героев цикла короля Артура.
Время, когда жизнь ограничивалась своим городом, и только редкие люди перемещались по континентам, кажется уже былинным. Хотя оно было еще совсем недавно. Узнавание происходит не только по книгам: все слышали про войну во Вьетнаме, про французскую колонию Индокитай – попадая в сегодняшний Вьетнам, видишь всю эту историю воочию. Страна, уничтоженная под корень, тропики, превращенные дефолиантами в пустыню, но жизнь занялась снова, в Южном Вьетнаме – на остатках французской роскоши. Добрые, улыбчивые, трудолюбивые вьетнамцы превращают страну в рай, где хочется остаться. И многие остаются. Вообще, сейчас период второго Великого переселения народов, первое было в IV–VII веках, хотя и не такое «великое», не всемирное. В связи с этим возникает вопрос: что лучше – глобализация, когда любая страна оказывается миром в миниатюре, с чайна-таунами, арабским и африканским нашествием в Европу, европейцами, переселяющимися в Азию, или своеобразие и очарование локальных культур? Всюду одни и те же бренды, мировые торговые сети, всюду этнический коктейль, объясняющийся на pidgin English – интернациональном птичьем языке.
В этом для приезжего есть удобство: стандартизация инфраструктуры, узнаваемые названия отелей, ресторанов, продуктов, но хочется путешествия в прошлое. В аутентичные, как любят это называть, Прованс или Тоскану, и чтоб Лондон – с чопорными англичанами за файф-о’клоком, красными телефонными будками и красными автобусами, а вовсе не с прозрачными и призрачными современными огурцами, кальянами и толпой в паранджах. Потому что от Лондона классического остается все меньше, и скоро он может стать неотличим от любого другого места. Многим, впрочем, это по душе. Но есть места, в России их множество, которые точно такие же, как при царе Горохе, и путешественников туда не заманишь, поскольку именно что нет инфраструктуры, без которой современный человек себя не мыслит, от старинной архитектуры остались одни воспоминания, дороги плохие, водка – единственное утешение. Такие места как раз мечтают о глобализации, а места ухоженные, сохранившие старину, не знают, как остановить поток шумных туристов и сваливающихся на голову беженцев.
В книге – рассказы о Франции и Китае, Италии и Польше, Вьетнаме и Греции, Словении и России, Швейцарии и США, Сербии и Украине, Израиле и Австрии, Лондоне и Баку, Таллине и Гоа. О том, как сказка о Золушке, в данном случае, русской, воплотилась на острове Корфу, как молятся чудотворной иконе в Ченстохове, о воспроизведенном в Цюрихе Мадагаскаре и вымышленных мирах на родине Жюля Верна в Нанте.
Мир сегодня будто завершил свое строительство – кто как мог, и предстает в качестве музея, в котором каждый и экспонат, и посетитель. Но тут парадокс: всемирная «ВДНХ», к которой все, как мог, прихорошились, одни страны потянула в прошлое, считавшееся благополучно похороненным, другие в хаос. Что дальше: будет лобовое столкновение цивилизаций или планета станет гомогенной, уподобившись всемирной паутине, но сохраняя «фольклорные» уголки и традиции? В Аппенцеле, одном из швейцарских полукантонов, жители до сих пор проводят выборы, выходя на центральную площадь и голосуя поднятием рук. В одной из народностей Китая лучшая невеста – беременная. Предки хозяев замка Дуино, в котором Рильке написал свои Дуинские элегии, где гостили Данте и Ференц Лист, создали первую международную компанию, от их имени и пошло слово такси. И еще они, можно сказать, изменили ход российской истории. Во Вьетнаме атеисты отличаются от верующих буддистов только количеством алтарей в доме и тем, что в храмы ходят «не для веры, а для души». Пастилу, изобретенную в Коломне и экспортировавшуюся в Европу, забыли на целый век, заменив советским одноименным продуктом, ничего общего с ней не имеющим, но энтузиасты, почти случайно, возобновили ее производство. В Бордо виноделие – это религия, и я пожила в гостях у семьи, глава которой за копейки скупал виноградники, получая в довесок замки, шато, после Второй мировой войны, чтоб их спасти, и все считали его сумасшедшим, уверившись, что отныне будут востребованы только картошка и кукуруза. Теперь на эту семью, завладевшую множеством марок вин и замков, снова ставших очень дорогими, смотрят косо. А они, и тогда, нищие, и теперь, богатые, всего лишь верны традиции.
От некоторых традиций нынешние государства и хотели бы избавиться, но не получается. В Индии кастовость действует вопреки законам, от непременных пинков «низшему» до убийств собственных детей, если у них случилась любовь с представителем низшей касты. Так что традиции – это далеко не всегда идиллические картинки.
«Локал» – это пространство «своих», с ясной, хоть и не проведенной границей: квартал, деревня, поселок, маленький городок. В 1990-е я жила в Париже именно в такой атмосфере: во всех близлежащих лавочках, киосках, кафе тебя узнавали, спрашивали «вам, как обычно?» и «как дела?», теперь их все больше теснят grandes surfaces, как это называют по-французски – буквально «большие поверхности». «Локал» персонализирован и уютен, в нем занавесочки, безделушки, цветочки. «Глобал» – функционален, строг, обезличен, прозрачен, стандартизирован и все больше виртуален: заказы всего на свете через интернет, вавилонское столпотворение соцсетей и больших городов.
Рассмотреть планету, на которой живешь – стало, пожалуй, одним из самых важных занятий. Я много раз ловила себя на том, что умозрительные представления о странах и культурах ломаются, когда там оказываешься, а далекая история, которую учил, становится актуальным переживанием.