Французы, изобретатели будущего
У народов, населявших территорию нынешней Франции – бретонцев, бургундцев, гасконцев, окситанов и других – при всех различиях было, пожалуй, одно общее свойство, которое в конце концов соединило их в единую нацию – французов: твое – значит, тобой возделанное, окультуренное и обихаживаемое. Земля для них становилась собственностью тогда, когда с ней вступали в интимные отношения: она делилась своими сокровищами – ее одевали и причесывали. Такого сознания как в России – «не отдадим ни пяди родной земли», пусть это и сплошные болота, чащи, пустыри и тяп-ляп сколоченные городки и деревеньки – у средневековых протофранцузов не было.
Приезжаем на полуостров Геранд (La Guerande). Земля здесь ничем не радовала подобравшихся к ней в конце XIV века бретонцев: океан и болота, ветры, холодные зимы, короткое лето. Бретонцы присмотрелись и решили, что тут – самое место, чтоб добывать соль. Проложили от океана дорожки (чеки), по которым океан потек ручейками, оставляя на поверхности кристаллики соли, и соль эту вручную, грабельками, собирали. Тогда соль была на вес золота, продавали ее по всему свету. Это теперь она стоит копейки, поскольку добыча полностью механизирована, но обычная «соль поваренная» – отнюдь не того качества, как та, которую по сей день средневековым способом добывают в Геранде. Разница – «поваренную» химически очищают и отбеливают, добавляют йода и натрия, а в «живой», называемой la fleur du sel (цветок соли) все океанские минералы сохраняются в первозданном виде. Солисты (или как назвать? по-французски – paludiers) снимают граблями только самый верхний слой, и вот этот-то «цветок соли» и только его используют в своей кухне именитые повара мира. Говорят, цветок соли и вкус придает блюду изысканный, но еще ведь – почти лекарство. В Бретани распространено полусоленое масло и карамельки с цветком соли – привыкли к вкусу, мы вот тоже решились попробовать. Заказали на десерт блинчики под карамелевым соусом с этим самым цветком. Не может же быть сладкое соленым! – подумали мы и решились. Оказалось действительно сладким, и соль чувствовалась не как соль, а как пряность, оттенок. Понравилось очень даже.
Вот, стало быть, добыли бретонцы столько соли, чтоб хватило денег на осушение части болот и строительство, и построили город-крепость. Геранд – один из редких городов XV века, у которого полностью сохранилась крепостная стена. В свое время епископы двух бретонских епархий перенесли туда свои резиденции, у каждого была своя церковь внутри крепости – ссорились, паству разделили, целая буря в стакане воды, сегодня смотришь – городок-с-ноготок, жителей на один многоквартирный дом, а в средние века каждый такой город – универсум. Даже удивительно, что на Геранду никто никогда не покушался. Сохранились на полуострове и белые соляные болота, и черные торфяные – по ним передвигаются на лодках. Флаг Бретани – черно-белый, это и потому что горностай со своим черно-белым хвостом был символом бретонского герцогства, зашифровано и количество земель Верхней (черные полосы) и Нижней (белые) Бретани, ну и болота тоже – черные и белые.
Добывать цветок соли – тяжкий труд и постоянный риск. Чтобы соль кристаллизовалась, надо, чтоб пятнадцать дней подряд светило солнце. Начнет накрапывать дождь – все пропало. А собранная соль выдерживается три года, чтоб потерять всю свою влагу, только после этого ее продают. Город Мюнхен в Германии тоже был построен на соли, но мысль баварцев работала в другом направлении. Двое монахов («Мюнхен» в переводе – «монах»), вооружившись лопатами, перегородили дорогу – через эту местность пролегал соляной путь – и начали собирать с проезжих торговцев дань. На эти деньги город и построили. Французы же поступают всяко, но ценят только то, что сделали своим трудом и умением, потому именно они оказались основоположниками современной цивилизации. Кино, автомобиль, воздухоплавание, скафандр, фонограф, вакцина, консервы, дома моды, скоростные поезда – всё их изобретения. А то, что изобрели не сами, как вино или соль, стараются довести до совершенства. Знаменитый постулат Гермеса Трисмегиста в «Изумрудной скрижали» – «Что снаружи, то и внутри, что вверху, то и внизу» – воплощен французами как ни одной другой нацией. Во Франции божественное проявляется в земном, духовное – в материальном, чистое бюргерство или небрежение тканью жизни воспринимается как гуманитарный сбой.
Из Геранды мы отправились на юг Страны Луары (сама Геранда тоже ныне приписана к этому региону), на остров Нуармутье (Noirmoutier). Дачное место, здесь покупают домики, чтоб проводить лето на берегу океана, некоторые живут постоянно. На островных указателях пишут не географические названия, а одно слово – «континент». До континента доберешься – там будут «детали»: названия городов и весей, а относительно острова все одно – континент. Когда-то бретонцы и галлы, постепенно осваивавшие новые земли, пришли сюда, и могли бы питаться одной рыбой и морепродуктами, но хотелось – с картошечкой. И они засадили ею весь остров, так и по сей день картофельные поля неприкасаемы – их нельзя отдать под что-то другое. Дело в том, что картофель с острова Нуармутье – самый дорогой в мире. Если обычная картошка стоит 1 евро за кило, то эта – 7 евро. Разница в том, что земля здешняяя – песок, а в нем картофель созревает быстрее. В обычной земле – 120 дней, здесь – 90. А чем раньше картошку вынешь из земли, тем более она сочная, из обычной земли раньше не вынешь, из корнеплода не успевает выйти яд, на котором, как ни странно, земляное яблоко (в буквальном переводе с французского) и настаивается, пока зреет. Сверху еще водорослями укрывают, чтоб свет не проникал, иначе шкурка будет зеленой. Ну и понятно, что картошка эта – больше морская, чем земная, то есть, содержит олигоминералы. Но это еще не та самая картошка с Нуармутье, самая дорогая в мире, цена которой – от 500 евро за кило. «От» – потому что продают ее на аукционах, в Париже на вырученные деньги кормят нищих в так называемых «ресторанах сердца», бесплатных. Называется эта чудо-картошка Бонотт, плоды ее – размером с виноградину, и выкапывают ее только в течение одной недели мая. Бонотт не хранится, собрали урожай – за неделю он весь съеден.
Но передовым картофельным производством и туристическим бизнесом (летом количество людей вырастает в десять раз) остров не ограничился и принялся решать новую проблему – рыбную. В последнее время во всех морях и реках ценная рыба исчезает. Как ни пытались разводить искусственно – не хотят рыбки размножаться, хоть плачь. Прямо как белые люди. А рыбоведы Нуармутье научились выращивать тюрбо. 30 месяцев она растет в огромных аквариумах с океанской водой, потом ее продают, иногда сразу для прилавка, взрослыми, иногда для того, чтоб покупатели ее еще подрастили. Поставляют по всему миру, в Москву, в частности, но особо гордятся тем, что тюрбо у них покупают японцы. – Ну и что ж, что японцы? – спрашиваю. – Так они сырую рыбу едят, так что к качеству придирчивее всех (одно из ключевых французских слов – «качество», то есть наилучшее воплощение Замысла – одни называют его божественным, другие не называют никак, но все равно воплощают).
Ферму «Франс тюрбо», создали, как обычно во Франции, энтузиасты. У тюрбо проблема была даже не столько в нежелании плодиться в неволе, сколько в том, что детки гибли в искусственной среде: ценные рыбы – очень нежные создания. Островитяне Нуармутье стали делать малькам прививки, с которыми те прекрасно живут. Я смотрела, как совсем крошечным рыбкам (четырехмесячным, растут тюрбо долго) делают уколы специальной машинкой, некоторых почему-то отбрасывали в сторону. – Почему? – спрашиваю. – Такой не выживет, – отвечает рыбий фельдшер – и показывает мне какой-то едва различимый для глаза дефект. Жалко, конечно, но их тут в аквариумах – видимо-невидимо, в каждом по десять тысяч. А в год разводят полтора миллиона особей!
Вот почему-то приятно мне смотреть, сколько я путешествую по Франции, как люди зарабатывают деньги своим трудом. Когда перепродают или на бирже играют или стоят у конвейеров – совсем не интересно, а когда своим умом и своими руками – кажется, что именно это и есть лучшая, самая правильная жизнь. Причем, всё в охотку, с любовью – вот кто ферму создал и вкалывает на ней в резиновых сапогах, он же уверен, что делает самое важное дело в жизни. От него я направилась к устричникам. Один, по кличке «Розовый кролик», кличка на его заводи прямо так и написана – угостил меня парой самых крупных устриц, которых достал из их тюрьмы – мешка-клетки, в которой устрицы живут с детства, пока их не раскладывают на льду в ресторанах и магазинах. Устрицы Нуармутье – йодистые, соленые, их можно и без соли есть. Я съела и впервые в жизни почувствовала, что больше не могу – а когда только приехала из Москвы, ощущала острую устричную недостаточность и заказывала их днем и вечером. Даже устрицы могут надоесть, и всего за неделю.
На континент мы отправились не по мосту, как ехали сюда, а по дну океана. Утром мы видели море, а во время отлива открылась асфальтированная дорога, в течение трех часов отлива по ней можно успеть добраться до материка. Мы припозднились, так что ехали с опаской, вода уже начала прибывать. Разница в уровне воды при приливе и отливе – 14 метров. Но все обошлось, и мы взяли курс на Нант, по дороге заглянув в замок к виноделу – это ведь регион белых вин Muscadet, к самому именитому из которых добавляется «титул» Sevre et Maine sur lie. Мюскадэ – название загадочного происхождения, не связанное с названием места и ни к мускату, ни к мускусу отношения не имеющее – это классическое вино под морепродукты, а единственный сорт винограда, из которого оно делается, в переводе значит «бургундская дыня». Севр и Мэн – два притока Луары, а мы находимся в местах, где Луара везде, только в Нанте текли шесть ее рукавов посреди города (потом четыре из них засыпали).