Владимир Березин Конок

Савельев попал на шабашку по знакомству.

Его взяли не оттого, что он был хорошим электриком, а от того, что был непьющим – северный спирт выжег его организм.

Бригада поехала в горы в конце весны, уже запаздывая к сроку. Работу нужно было начать месяца на два раньше, но до них там трудились другие. Однако случилась невнятная история, вскипела из пустоты бессмысленная драка, в которой один строитель был убит, а двух других увезли в город связанными, и прежняя бригада распалась.

Школа осталась недостроенной.

Савельев согласился сразу – не спрашивая даже, школа это или коровник. Да есть ли там коровники? Может, там одни бараны. Или нет там баранов. Какие-нибудь козлы.

Бараны, как оказалось, были, были и коровы.

Школа стояла на краю посёлка остовом – но не мрачным, а весёлым. Там пахло свежеструганными досками, а под потолочными балками свили гнездо птицы.

Савельев с товарищами работали споро, чтобы закончить работу в августе, не к первому сентября, а аккурат ко дню строителя.

Они редко прерывались – только чтобы перекурить, напиться смоляного плиточного чая.

Строители почти не пили. Оттого, собственно, их и любил председатель – местные строить не умели, а рюмка валила их с ног. Это был малочисленный горный народ, спрятавшийся под паспортным именем русских. Правду выдавали не только плоские азиатские лица, а именно что отчаянная неустойчивость к водке. Что-то там было в организме (Савельеву объясняли, да он не запомнил подробностей), что валило местных на землю прямо у сельпо.

Но они нравились Савельеву и такими, все нужны под небом. Некоторые из них стали просто советскими, но большинство остались всё теми же людьми странных народностей, что жили по окраинам огромной страны. Бумаги с фотографиями стали давать в семьдесят четвёртом, да не все за ними шли.

Участковый, чьи владения простирались на сотни километров, относился к этому философски.

Он и сам был из местных, оттого знал, что круглые лица его народа неразличимы заехавшим сюда пришельцем. Можно было клеить одну и ту же фотографию.

Больше всего участкового занимало, будет ли война с Китаем. К этому давно шло, и у тех самых гор уже много лет возились военные, обустраивая укрепрайон. Военные делали это неспешно, тоже попадая в замедленное течение времени этих мест. Потом как-то всё успокоилось, и товарные составы перестали сновать по железнодорожной ветке к строительству. Но Генеральный секретарь ничего не сказал про отмену войны.

Однажды Савельев увидел в небе светящуюся точку, совсем не похожую на самолёт, а потом участковый объяснил ему, что это неудачный запуск спутника.

Удачные пуски видели редко, но вот если что-то шло не так, то космическое железо отклонялось от курса и сгорало в небе над этими местами.

– А спутники часто падают? – спросил тогда Савельев участкового.

Участковый посмотрел на него подозрительно, но потом решил, что городской человек любит страну не меньше него, и ответил:

– Наши спутники не падают, но иногда случаются аварии. Просто иногда случаются неудачи.

А потом сказал:

– В горах, говорят, искали, но не нашли ничего. Значит, не падают.


Местные приходили к школе и молча садились на доски, наблюдая за работой пришельцев.

Савельеву это не мешало. Отдыхая, он всегда заводил с местными беседы – сначала ему жаловались, а потом поняли, что Савельев не из больших начальников, и жаловаться стали меньше. Но не прекратили совсем, потому что он был городской человек, и когда вернётся в город, то всё равно расскажет, что жизнь тут нелегка. Неважно кому, главное, что это знание распространится.

Те, кто не жаловался, рассказывали Савельеву про правила жизни, которые заключались в том, что никуда спешить не надо. Лето сменится зимой, не давая много пространства осени, а зима вновь сменится летом, которое в представлении местных включало в себя и весну. Время мерилось тем, когда нужно гнать скот по степи и когда нужно было возвращать его обратно.

Это спутникам, летевшим где-то в вышине, нужно было быстрое время, а скот и его хозяева жили медленно.

Но больше Савельеву нравилось, когда местные рассказывали про Небесного Пастуха, повелителя скота, и то, как Старик Зима сходится с земной женщиной. Но занимательнее всего была история про небесную женщину, что давным-давно спустилась сюда и спит в горах. Главное – не потревожить её сон, потому что когда она встанет…

Но тут старик заклекотал, как птица, и Савельев даже не стал вслушиваться в его речь, только запомнил, как старик несколько раз произнёс непонятное слово «конок».

Вечером он спросил участкового, что это такое, и тот неожиданно раздражённо махнул рукой:

– Это суеверие.

– «Конок» – суеверие?

– Нет, это всё. История про принцессу. «Конок» – это принцесса.

Участковый ради дочери завёл телевизор, принцессы из фильмов волновали девочку, и она тоже часто говорила, мешая русские слова со словами своих предков: конок милая этильгыз, сепрали конок.

– Суеверие, – повторил участковый. – Глупости. Люди без ума считают, что конок спустился с небес и спит в горах, а как проснётся и встанет, то старому миру наступит конец. Но мы с этим боремся, да.

Савельев сочувственно улыбнулся. Он раньше работал на Севере и там тоже слушал подобные истории про стражей Нижнего мира и о том, как бог-солнце прячется в землю на полгода, а потом встаёт из Нижнего мира таким же, как и был – золотым кругом.

В этих сказках всё имело свои времена, всё было понятно и симметрично относительно холода и тепла, всё повторялось и длилось при этом вечно.

Иногда Савельеву хотелось их записать, но потом он понимал – незачем. Память его пока не подводила.

Главное – не пить.

И вот Савельев курил, глядя на горы через пустые ещё проёмы окон. Лето выпало дождливым, и горы то проступали из серого тумана, то исчезали.

Но как-то не приехал грузовик со стеклом, и курить пришлось по-прежнему сидя перед пустыми проёмами.

Тогда Савельев увязался с участковым и его друзьями, которые ехали на охоту в горы.

Он знал, что если останется без дела, то запьёт. Он много пил на Севере и почувствовал в те времена, что ещё один опыт со спиртом будет гибельным. Во время страшного запоя полярной ночью он чуть не наложил на себя руки и теперь остерегался любого повода.

Теперь Савельев ехал на грузовике – степь до самых гор была ровной, как стол. За рулём сидел шофер, а рядом дремали председатель совета и участковый.

Савельев спал в кузове, пока грузовик гнал мимо бесконечной запретной зоны.

Местные не ездили к горам не из-за военных, они боялись непонятных богов плоскогорья. Путь к нему лежал через степь, в которой оставляли мёртвых, чтобы звери ускорили их слияние с миром и разметали их кости. Как-то, задолго до войны, тут началась чума, и военные встали кордонами на дорогах. Мертвых запретили оставлять в степи, но потом чума ушла, а за ней ушли военные кордоны, и всё пошло по-старому.

Поэтому местные старались лишний раз не пускаться в этот путь.


Савельеву дали ружьё, но он тяготился им, как лишним инструментом, взятым на стройку.

Он приехал сюда с людьми, что были ближе к природе. Эти местные ещё не успели поссориться с ней и были лишены бессмысленного азарта людей из города. Впрочем, они уже далеко ушли от своего естественного бытия, от всех этих пастухов и принцесс.

Охота была удачной, хотя Савельев только раз бессмысленно выстрелил в небо.

Убитых козлов стащили к костру, и шофёр принялся колдовать над тушами. Рога шли на продажу и подарки городскому начальству, а остальное оставалось у местных.

Савельев, сидя у огня, молча дивился климату: в степи было лето, но тут царила вечная зима. Вокруг, между камней, лежали грязно-белые языки снежников.

Ночью от непривычной пищи у него прихватило живот. Тогда Савельев встал и пошёл по нужде – подальше от потухшего костра, где ещё пахло мясом и кровью. Над ним висело чёрное, полное непонятных звёзд небо, в котором он не узнавал ни одного созвездия.

Отойдя далеко и сделав свои дела, он понял, что заблудился. А в поисках дороги, вернее, своего же извилистого пути по камням забрёл ещё дальше.

Он сразу похвалил себя за то, что оделся не наскоро.

Замёрзнуть он не успеет, но идти дальше – смысла нет.

Савельев присел в распадке и наломал скудных веточек от какого-то высохшего куста. Пламя грело только руки, но до рассвета, рассудил он, этого хватит.

Однако холод тут же накрыл его волной, и Савельев нескоро очнулся от забытья.

Освещённая местность показалась ему незнакомой.

Тогда Савельев поднялся на каменистую гряду, но ничего знакомого оттуда не увидел.

Он начал движение в распадок. Неожиданно камень под ногой провернулся, и Савельев скатился ниже, внезапно заскользив по гладкой поверхности.

Он стоял на четвереньках, а под ним было зеркало замерзшего озерца, покрытое налётом каменной пыли.

Неподалёку изо льда торчали порванные, будто бумага, куски металла со следами окалины. Он пнул один из них ногой и увидел под ним чистый лёд.

Из-подо льда на него глядело спокойное лицо с открытыми глазами.

Она встанет, только прижмись к этим холодным губам.


Савельев снова встал на четвереньки, уставившись перед собой. В нескольких сантиметрах под замёрзшей водой, как портрет под стеклом, лежала женщина. Савельев смотрел на серое лицо горной принцессы, не думая ни о чём.

Лицо было гладким и чистым, поцелуй – и она пробудится ото сна, как в сказках.

Только на лбу осталась морщинка – прямо под краем белой шапочки с ткаными буквами «СССР».

Наконец, Савельев встал и сделал шаг назад. Ничего вокруг не указывало на прошлое, а сколько прошло лет? Двадцать, не меньше.

Тогда он повернулся и ударил ногой по краю снежника, обвалив его. Маленькая лавина чуть не сбила его с ног. Снег лёг толстым слоем поверх льда, и теперь ничто больше не напоминало о принцессе из космоса.

Савельев снова поднялся, уже на другую гряду, обошёл озерцо и увидел, что ночевал в двух шагах от своих товарищей.

Они ещё не проснулись, и только шофёр на его глазах выполз из кузова и стал мочиться в двух шагах от костра. Мёртвые козлы лежали рядом, бесформенные, как кучи тряпья, только круглые их рога упирались в камни, будто якоря.

Его исчезновения никто и не заметил.

Но главное, принцесса за горной грядой спала, и мир был спокоен.

Загрузка...