Ярцев изложил суть дела чётко и ясно.
Стефка Карагеоргиевич вместе со своими старшими братьями Георгием и Александром учились в Петербурге по приглашению Николая II, пока её отец в европейском изгнании сперва вынашивал планы свержения династии Обреновичей, а после, благодаря офицерскому бунту, смог наконец-то занять трон, от которого ещё ранее отрекся дед Стефки. Сыновья короля после коронации отца вернулись вместе с ним в Белград, а дочь, на тот момент отучившаяся в пансионе всего лишь год, осталась в России под патронажем императорской семьи. Девочка значилась в школе под фамилией своей августейшей бабки как Стефка Ненадович.
Исчезновение ребёнка произошло ночью из лазарета, куда Стефка попала накануне из-за вывихнутой ноги. Свидетелей происшествию не оказалось. Девочка была в палате одна, а дежурившей в ту ночь в лазарете сестре подмешали снотворного, да в такой дозе, что на утро её насилу откачали. Впрочем, заметил Ярцев, это не исключает участия дежурной в заговоре, так что в настоящее время женщина изолирована и находится под присмотром вверенных ему служб.
– Помимо дежурной сестры про инцидент в школе знают всего три человека: начальница, врач, ещё одна сестра из лазарета. Двое последних так же пока изолированы. Начальницу, Юлию Павловну Опросину, отстранить от службы не представляется возможным, кроме того, она не менее нас заинтересована сохранить происшедшее в тайне. Учителям и воспитанницам исчезновение Стефки объяснено тем, что её отправили долечиваться к родственникам.
– Кто ещё посвящен в эту историю? – спросил Руднев.
– Помимо лично государя, только я и агенты Особого отдела. Всего шесть человек. Ну, и вы, господа… Почему вы задали этот вопрос, Дмитрий Николаевич?
– Позвольте, прежде чем ответить, спросить вас ещё кое о чём?
– Извольте.
– От чего вы вызвали именно меня? Не думаю, что дело исключительно в моем сыскном таланте.
– Вы правы, – согласился Ярцев. – Я решил привлечь вас не только потому, что вы хороший сыщик, но и потому, что вы лицо неофициальное и в Питере известны разве что как художник. Ваше участие в деле позволит обеспечить ему несравненно большую секретность, нежели расследование силами здешних агентов.
– Вы опасаетесь утечки?
– До некоторой степени… Так почему вы спросили про осведомленных лиц?
– Потому, что утечка уже произошла, и мне бы хотелось понимать, кто мог быть её источником, – Руднев выжидательно посмотрел на Ярцева, тот нахмурился.
– Почему вы уверены в утечке?
Дмитрий Николаевич рассказал про записку, брошенную вместе с камнем в окно его дома, и про неудавшееся покушение по дороге на вокзал.
Ярцев выслушал его не перебивая.
– Это «Черная рука», – заявил он по окончании рассказа Руднева.
– Кто?
– Знаете, кто такой Апис?
– Нет.
– Драгутин Димитриевич по кличке Апис возглавил в 1903 году свержение с сербского престола Обреновичей и лично участвовал в убийстве короля Александра и королевы Драги. Он посадил на трон Петра Карагеоргиевича, а теперь плетёт интриги и против него. Апис организовал тайную организацию под названием «Черная рука», которая вроде как настроена объединить южных славян и освободить Балканы от гнёта Габсбургов. На деле же это террористическая организация, которая стремится утопить европейские монаршие дома в крови и перелицевать Европу по какому-то непостижимому замыслу этого авантюриста.
– Простите, ваше превосходительство. Это всё очень познавательно, но мне неинтересна политика, – перебил Ярцева Дмитрий Николаевич. – Не могли бы вы объяснить, каким образом эта ваша «Черная рука» оказалась на Пречистенке?
– Объяснение только одно: они причастны к исчезновению Стефки.
– Допустим. Но как они узнали про меня?
Ярцев снова принялся барабанить пальцами по столу.
– Утечка, – наконец констатировал он. – Вы правы, Дмитрий Николаевич, имела место утечка. Однако, это не ваша забота. С этим разберусь я. Вы же должны найти ребёнка. Надеюсь, все эти демарши сербских радикалов вас не напугали, и вы не откажетесь от участия в деле?
Эта откровенная манипуляция чиновника Особого отдела Рудневу не понравилась.
– В этом деле меня больше смущают не сербы, – холодно произнёс он, и туманные его глаза враз сделались острыми и гневными.
Ярцев примирительно поднял руки.
– Простите, Дмитрий Николаевич, я не хотел вас обидеть! Я благодарен вам… и вам, господин Белецкий… за то, что вы согласились помочь! Просто я привык приказывать, а не просить, так что не обессудьте, если иной раз мои слова покажутся вам грубостью… Мы можем продолжать разговор, господа?
Руднев сдержано кивнул, давая понять, что извинения приняты, и Алексей Петрович перешел к сути своего плана.
– Поиск девочки я предполагаю вести в двух направлениях. Во-первых, через агентурные каналы здесь, в Петербурге, и в Белграде. Очевидно, что похищение Стефки имеет политический подтекст. Необходимо понять, кто за всем этим стоит. Но этот путь недопустимо долгий для жизни и безопасности ребёнка. Поэтому нужно попытаться зайти с другой стороны, а именно, через школу. Очевидно, что похищение не могло быть совершено без участия кого-то в пансионе. Для этой задачи вы мне и нужны.
– И как, по-вашему, мы должны найти злоумышленников в школе?
– Для этого вам придётся постичь нелёгкое ремесло учителей, – без тени улыбки ответил Ярцев.
– То есть?
– То есть в пансионе Святой Анны внезапно образовалась вакансия учителя рисования… Не беспокойтесь, с прежнем учителем ничего плохого не случилось. Он прекрасно проводит время на даче в Выборге… Возникшую же вакансию временно займете вы, Дмитрий Николаевич, это уже согласовано с Юлией Павловной. Что до вас, Фридрих Карлович, то вы, насколько нам известно, сильны в немецком? Думаю, учительнице немецкого в Выборге тоже покажется уютно… Что скажете, господа?
Руднев с Белецким переглянулись.
– Это неожиданно, – признался Дмитрий Николаевич. – Но план видится мне разумным.
– Вот и отлично! Значит, завтра же вы отправляетесь в пансион Святой Анны, – заключил Ярцев. – В десять утра за вами приедет экипаж и вас отвезут в Голицынский дворец, где расположена школа. Далее вам придётся действовать сообразно собственным соображениям. Отчёты для меня будете направлять вот на этот адрес. Запоминайте, – Алексей Петрович характерным размашистым почерком написал на листе бумаги адрес, показал Рудневу и, когда тот кивнул, смял лист и сжёг в пепельнице.
– А в случае экстренных обстоятельств? – спросил Дмитрий Николаевич.
– В таком случае отправьте сообщение через любого полицейского, назвав моё имя, или звоните на этот номер, – Ярцев написал цифры, показал Рудневу и снова сжёг бумагу. – Ещё вопросы, господа?
Дмитрий Николаевич несколько секунд помолчал, глядя мимо Ярцева, а потом сухо спросил:
– Вы уверены, ваше превосходительство, что девочка ещё жива?
– Нет, – резко ответил Алексей Петрович, а после добавил, – но для политической игры она нужнее живая, и это вселяет надежду.
Ярцев поднялся, давая понять, что разговор окончен.
Руднев с Белецким вышли из особняка с белой колоннадой и, кажется, только теперь Дмитрий Николаевич в полной мере ощутил, что он в Петербурге.
Хотя Руднев никогда бы не променял милую его сердцу Москву на столицу, Санкт-Петербург он любил. Ему нравились в нём отличная от суетливой Москвы степенность, монументальность и размытая приглушённость красок.
– Пойдем пройдемся, – предложил он Белецкому, и тот без особого энтузиазма согласился.
Они прошли по небрежной Екатерининского канала до Вознесенского проспекта, перешли Мойку по Синему мосту, обошли гнетущую серую громаду Исаакиевского собора и свернули в Александровский сад, уже блиставший осенним сусальным золотом.
День выдался яркий и солнечный. Сверкающий шпиль Адмиралтейства силился дотянуться до сентябрьской лазури северного неба. Серебристые струи фонтанов искрились миллионом радужных бликов, а их звенящий шелест нашёптывал фланирующим горожанам и туристам подслушанные под сенью вековых лип секреты множества их предшественников.
Друзья вышли на Адмиралтейскую набережную и дошли до Дворцового моста.
– Удивительное место, – проговорил Руднев, остановившись у парапета и глядя на то, как стрелка Васильевского острова разбивает воды Невы на Большую и Малую. – Здесь будто водоворот, в которое время затягивается со всеми своими радостями и горестями. Кажется, что сама вечность в этих течениях растворена. Зачерпнешь пригоршню воды, и вся история Российская от Петра Великого сквозь пальцы пробежит.
– Я бы не советовал вам, Дмитрий Николаевич, здесь воду черпать, – отозвался Белецкий с брезгливой миной.
– Ох, Белецкий! Я же метафорически. Неужели тебя этот вид не трогает?
– Нет. Вы же знаете, что я не люблю Питер.
– Знаю, но до сих пор понять не могу, чем он тебе не угодил.
– Да что в нём хорошего? Серость, сырость, меланхолия да простуда.
– А как же дворцы, парки, проспекты? Ты посмотри, какой здесь простор и масштаб!
– Я бы сказал, напыщенность и помпезность.
– Ну, знаешь! Это, в конце концов, столица. Ей парадность положена… Ты лучше посмотри, сколько здесь неба! Я думаю, Петра Алексеевича небо в первую очередь и поразило в этих землях. Море и небо!
– Море? Это вы, Дмитрий Николаевич, про Маркизову-то лужу?
– Белецкий! Что ты, право! Здесь вон в Невскую губу фрегаты заходят и крейсеры, а ты: «Лужа»! Ты только представь, вот прямо отсюда, с того места, на котором мы с тобой сейчас стоим, можно выйти в Балтику, а дальше – в Северное море, а из него – в Атлантику, а там уж хоть вокруг всего света… Поплывём вокруг света, Белецкий?
– Нет уж! Это без меня.
– И почему же вдруг?
– Потому что всю эту вашу кругосветную экспедицию я промучаюсь морской болезнью. Я человек сухопутный, так что на морские приключения меня не уговаривайте.
– Ладно! Как скажешь! – рассмеялся Руднев. – Тверди в Питере тоже предостаточно. Куда бы ты хотел пойти сегодня?
– Никуда, – хмуро отозвался Белецкий. – Я предпочел бы засесть в номере с книгой.
– Белецкий, будет тебе! В конце концов, нам тут придётся задержаться. Так что давай, настраивайся на бодрый лад!
Белецкий покачал головой.
– Простите, Дмитрий Николаевич, но изменить свое отношение к этому городу не в моей власти. Здесь какая-то слишком уж гнетущая для меня атмосфера. По мне, так здесь и жить грустно, и умирать тоскливо.
Дмитрий Николаевич озабоченно взглянул на друга.
– Ты что это, Белецкий? Помирать собрался?
– Нет, – поспешил откреститься Белецкий. – Это я так просто, на перспективу.
– Не нравится мне твоя перспектива! Прекрати хандрить! Это всё дорога и история с похищенным ребёнком тебя из колеи выбили… Вот что! Сегодня вечером отправляемся ужинать к Кюба. Заказываем… да что угодно! Сам выбирай! А к нему бутылку Roederer. Как тебе моя перспектива?
– Звучит заманчиво, – похвалил Белецкий. – Но я больше люблю Moët.
– Значит будем пить Moët!
И друзья пошли в сторону шумного Невского мимо Дворцовой площади и здания Генштаба.
Руднев развлекал Белецкого пустячными разговорами, пытаясь развеять его дурное настроение, и при этом оба они старательно избегали темы преступления, из-за которого оказались в столице. Им не хотелось думать о Ярцеве с его Особым отделом и сербах с их вездесущей «Чёрной рукой». Однако, если бы они так старательно не гнали от себя эти мысли, а, наоборот, придали бы им значение, то наверняка бы заметили странных людей, которые следовали за ними по пятам, сменяя друг друга, прячась за газетами и афишными тумбами. Эти таинственные личности сопроводили их в «Европу», а вечером и в «Кюба». И даже когда утром за ними приехал экипаж, чтобы отвезти в пансион Святой Анны, двое соглядатаев провожали их взглядом от дверей гостиницы, а ещё двое пристроились в хвосте их коляски.