Когда мы вернулись домой к Делии, позвонила мама. Она по-прежнему звонила мне каждый вечер. В основном для того, чтобы освежить в моей памяти очередной пункт из длинного списка жалоб и претензий: сказать, что папа оторвет мне голову, когда вернется из Мексики; спросить, нашла ли я уже работу; помучить меня очередной тягомотиной с тех интернет-сайтов, где разъясняют, как важно научиться нести ответственность за собственные действия. Сеанс связи неизменно заканчивался напоминанием о двух вещах: что я не на каникулах и что, как она надеется, я не забыла об эссе для школы. Я уже была морально готова сообщить маме, что все лето буду работать над проектом по изучению содеянных шайкой Мэнсона убийств, поэтому на школьные глупости у меня не хватит времени. Интересно будет проверить, долетит ли до меня жар ее гнева из Атланты. Однако сегодня, когда Делия протянула мне трубку, голос у мамы был усталый.
– Твоя сестра дома? Ты не могла бы включить громкую связь?
Сестра ходила по дому, запихивая одежду, косметику и хранившееся в отдельном ящике сексуальное белье в большую спортивную сумку.
– Ты хочешь послушать, как Делия собирается пойти потрахаться со своим парнем?
Делия бросила пару трусов мне на голову. Боже, как неприлично.
– Анна, прошу тебя. Сейчас действительно неподходящее время для шуток.
– Да, у меня тоже.
Я протянула телефон Делии и после краткого обмена приветствиями поняла по звукам, что мама в спальне, и услышала ее тяжелый вздох. На заднем плане пыхтел очиститель воздуха, а Бёрч все повторял и повторял «дыщ, дыщ, дыщ». Наверное, копается в шкатулке с драгоценностями или сбрасывает с полок книги.
– Ну ладно, – сказал мама. – Начну с того, что мне бы не хотелось, чтоб вы паниковали. Мои слова могут прозвучать как плохие новости, но в итоге все будет хорошо. Около месяца назад мне делали маммограмму, и врачи разглядели там что-то нехорошее. По идее, мне тоже стоило тогда забеспокоиться, но у меня на тот момент были другие поводы для переживаний.
Сестра посмотрела на меня. Я не сводила глаз с телефона. А мама продолжала:
– Я действительно совершенно не придала этому значения, ведь я же кормлю грудью, а узелки у меня были и раньше, но врачи настояли на биопсии.
Пока мы слушали, я наблюдала за сестрой. Она стояла, обхватив себя руками, и медленно раскачивалась взад-вперед.
– И это рак. Приходится вот так вот прямо говорить, а по-другому и не скажешь. Но его поймали на ранней стадии, и он вполне поддается лечению. Пока неизвестно, как действовать дальше, пока не удалят то, что обнаружили. Но меня заверили, что мы застали раннюю стадию, и что лечение… – Голос у нее дрогнул. – Лечение сработает. На следующей неделе у меня будет операция, а потом химия, и к концу лета все уже окажется позади.
После слова «рак» я словно бы перестала слышать. Где-то в затылке у меня нарастало глухое гудение, как когда радио собьется с волны, а язык распух и прилип к нёбу.
– О боже, – сказала я. – Я хочу вернуться. Я могу помочь с Бёрчем.
– Анна, – произнесла мать. Еще одна долгая пауза, еще один тяжелый вздох.
– И каков прогноз? – спросила сестра. – Долгосрочный прогноз?
– В долгосрочной перспективе все должно быть хорошо. Генетической предрасположенности у меня нет. Непонятно, откуда он вообще взялся, и я, – теперь она начала плакать по-настоящему, – я буду в полном порядке, когда врачи этим займутся. Когда они уберут из меня это. Тяжело сознавать, что это находится внутри меня.
Впервые я горько пожалела, что нахожусь так далеко от дома.
– Я ведь больше года кормила грудью. И стараюсь просто быть благодарной.
– Так как насчет меня? Я могу вернуться?
– Анна, – сказала мама, и в ее голосе внезапно зазвучала привычная сталь, – я просто… Короче, мы не знаем, как работает рак. Я не знаю, что его вызвало. Я не знаю, что может спровоцировать его рецидив или распространение, но я точно знаю, что не готова допустить в свою жизнь еще больше стресса, чем там уже есть.
– Ага, – сказала я.
Делия уставилась на лежащий на полу телефон так, как в фильмах ужасов священники смотрят на маленьких тихих девочек, в которых вселился дьявол. Она ждала продолжения.
– Я просто… – повторила мама. – Я не могу идти на риск, если допустить, что твое пребывание здесь может усугубить течение рака.
У сестры сделалось такое выражение лица, словно она только что проглотила яд.
– Что? – спросила я. Я не могла говорить. У меня перехватило дыхание.
– Ну хватит, – сказала Делия. – Разговор окончен. Я очень тебе сочувствую, но мы можем продолжить и завтра. Спокойной ночи, Кора. И спасибо больше, что так по-взрослому обо всем рассказала. Потому что Анна слишком юная, чтобы справиться с этой твоей хренью, ты же понимаешь, правда? Ты же понимаешь, что это ты должна быть взрослой?
Одна из них, видимо, нажала кнопку «отбой». Сестра швырнула телефон через всю комнату, а потом схватила свою спортивную сумку и со всей силы шмякнула ее об пол.
– Пожалуйста, не злись на меня, – сказала я.
– Ох, Анна. Я на тебя и не злюсь.
Она села напротив и сжалась в комок. Я привыкла считать сестру большой и важной: высокие каблуки, широкая улыбка, громкий голос. Но весила она от силы килограммов сорок пять и сейчас выглядела жалкой мокрицей на своем огромном диване; она так съежилась, что почти исчезла.
– Не плачь, – сказала она. – Пожалуйста, никогда не позволяй ей доводить тебя до слез. Пожалуйста. Оно того не стоит. Она как эгоистичный ребенок, которому от силы года два. Да, заболевший раком, но, боже мой, ради всего святого, неужели в нашей семье никто не может стать хоть чуточку нормальным? Неужели быть нормальным – это такая непосильная задача?
– Думаешь, это моя вина? – Я еле выдавила из себя эти слова.
Я понимала, что я далеко не идеальный ребенок. Наверное, мне надо было больше помогать с Бёрчем или же меньше жаловаться на школу. Во время маминой беременности мне надо было чаще ходить вместо нее за продуктами, а не прикидываться, что я делаю уроки, а самой без конца строчить эсэмэски Дун. Да я могла бы назвать миллион вещей, которые делала бы иначе, если бы я знала.
– Рак не от этого появляется, – отрезала Делия. – Даже в ее псевдохипповской вселенной. Поняла? И если она когда-нибудь еще скажет хоть что-то в таком духе, сообщи ей в ответ, что ты немедленно идешь к своему психотерапевту и не станешь с ней разговаривать, пока он не выдаст тебе на это письменное разрешение.
– Но у меня нет никакого психотерапевта.
– Анна. Мне нелегко тебе это говорить, но он тебе непременно понадобится.
Она засмеялась, подошла к телевизору и из-под одной стоявших рядом свечей вытащила маленький спичечный коробок. А из коробка она достала тонюсенький, просто невообразимо тонкий косячок и посмотрела на него так, как смотрят на старого доброго друга.
– Такое вот самолечение для раздолбаев и лентяев, – сказала она. – И я тебе его не рекомендую.
– А можно и мне немножко?
Однажды я затянулась косяком, который Дун стащила из заначки своего брата. И мне просто обожгло легкие. Ничего интересного не произошло. То ли косяк был дефективный, то ли я сама.
– Исключено, – ответила сестра, задерживая дым в легких и выпуская его маленькими порциями вместе со словами. – Но я допущу тебя до скромных семейных тайн и сплетен.
– Можно мне хотя бы съесть последний пончик?
– Можешь съесть хоть еще десять. Мы потом за ними съездим.
Делия бросила подушку на пол, села на нее и уставилась на потолок. А потом начала, обращаясь к потолку:
– Так вот, я тебе этого никогда не рассказывала, только вот в кино самую первую роль я сыграла в японском фильме ужасов под названием «Святой суккуб». Полагаю, сюжет был довольно-таки извращенным. Но знаешь, как это бывает: иногда на съемочной площадке приходится делать какие-то жутко дикие и непристойные вещи, но непристойными они тебе не кажутся, а кажутся просто ужасно глупыми, тупыми. Понимаешь? Короче, там была такая сцена, когда я занимаюсь сексом с парнем, а потом съедаю его пенис в отварном виде, как будто это, ну не знаю, молочный поросенок.
– А мы можем скачать этот фильм и посмотреть? – спросила я. Мысль о том, как моя сестра готовит на обед пенис, меня очень приободрила и развеселила. Я сделала жест, будто обеими руками запихиваю себе в рот что-то невероятно вкусное. Хер а ля оранж.
– Ни в коем случае. Фильм омерзительный. И играю я там совершенно жутко. Но это была моя первая роль, поэтому я вся из себя была такая страшно гордая и верила, что все это дико художественно. И я сказала маме, что снялась в кино. В общем-то, я ее предупредила, намекнула, что это за фильм. И я со всей наивностью, совершенно по-идиотски, вопреки всему, что я знала о нашей матери, решила, будто она станет мной гордиться. Как же, ведь я снялась в кино, я, ее дочь, мне оплатили перелет в Японию и обратно, съемки и все такое прочее. Ну круто же. Все это было чрезвычайно для меня волнительно и интересно. К тому же я считала, что роль станет моим прорывом в мир настоящего кино. И вот я позвонила Коре недельки через две после выхода фильма на экраны, чтобы узнать, посмотрели ли они его с твоим отцом. И знаешь, что она мне сказала?
Я покачала головой. Сестра отвела взгляд от потолка и жестко посмотрела мне в глаза.
– Она сказала: «Да, я его посмотрела, и с того дня я не могу заниматься сексом. Фильм отвратительный, но он помог мне осознать, что секс с мужчинами всегда носит насильственный и грубый характер. Я не уверена, что вообще смогу когда-нибудь заняться сексом с мужиком».